Весна раньше календаря

Глава I

I

Саша Синицына, студентка четвёртого курса филологического факультета педагогического университета Ярославля, была почти беспричинно рада. Почти — если не считать ясного зимнего утра, первого на этой неделе, не брать в расчёт пятницу (после которой — два выходных), пренебречь тем, что она сумела поймать до Чернопрудья маршрутку и не пришлось трястись в пригородном автобусе. Сегодня был её первый урок на педагогической практике, всего уроков достаточно было выдать пятнадцать, даже и всего десятка в крайнем случае хватило бы, как сказал Григорий Петрович, университетский руководитель практики, и она надеялась — нет, уверена была! — что всё сложится хорошо. Всё не может, не должно сложиться по-другому для молодой и красивой девушки. Но даже если всё пойдёт скверно (скреблась и эта мыслишка), то… уж такая ли долгая эта практика? Четыре недели, из которых одна уже почти закончилась (на первой неделе полагалось просто сидеть на уроках в разных классах). А оставшиеся три, даже будь они самыми ужасными (но почему это им быть непременно ужасными?!), пролетят незаметно, и школу можно будет забыть навсегда. Только стóит ли забыть навсегда? И стóит ли приступать с такими мыслями к тому, что может стать будущей профессией? И обязательно станет ли? Саша ещё не решила.

В семье к её «увлечению» учительством все относились снисходительно: все домашние были из артистических кругов, театральных, как папа Василий Аркадьевич, главный режиссёр областного академического театра, или музыкальных, как мама Софья Павловна, педагог по вокалу в театральном институте в областном центре. Саше не было одобрено, но не было и воспрещено поступить в педагогический вуз: как бы по умолчанию подразумевалось, что этот вуз, этот диплом, эта квалификация учителя-словесника — только забава в ожидании иной, лучшей доли. Потерпев огорчение со старшей сестрой, которая развелась после года брака (всё вокруг этого брака с, видимо, очень талантливым, но уж очень каким-то вредным и мелким евреем по фамилии Рейхенбах было малопонятно и сомнительно), родители были уверены, что уж младшая дочка должна выйти замуж исключительно счастливо, что совсем немногие достойны даже думать о такой драгоценности, а уж тот, кого Саша изберёт, и вовсе обязан оказаться собранием совершенств. Этот взгляд на её подготовку к учительству как на забаву Сашу ещё пару лет назад сердил смертельно, смертельно! Но сейчас, когда той снисходительности уже и поубавилось, когда все поняли, что их Синичка не бросит вуз (Синичкой, по фамилии, называли младшую сестру, старшую — никогда), когда в семье стали находить естественным упоминать место её учёбы без скептической улыбки, даже с гордостью своего рода, гордостью за осознанный выбор, который младшая дочка совершила сама, не поддалась никакому противодействующему внушению, — сейчас только Саша и поняла, что в этой снисходительности для неё было и ещё сохранялось спасение на тот случай, если её школьная карьера всё же начнётся и закончится фиаско. Хотя почему бы ей закончиться так, когда каждый год из педвуза выходит почти тысяча педагогов, и почти сотня из них становится вполне сносными школьными учителями, которые не бередят себе душу мыслями о своей будто бы непригодности? Почему бы не справиться с этим таким вроде бы несложным, частым, даже обыденным делом, как педагогика, такой умной и светлой, как у Саши, головке? Саша невольно коснулась своих очень светлых волос, собранных сзади в длинный пышный хвост простой резинкой: род причёски, вышедший из моды лет тридцать назад, но она любила простые и старомодные вещи. Причёску она тоже позаимствовала из школьного советского фильма, но и то: что же ещё делать с такими волосами? Стричься коротко — жалко их, коса выглядит по-домостроевски, а оставить распущенными — тоже неприлично.

— На остановке, пожалуйста! — крикнула Саша; выскочив, хлопнула дверью маршрутного такси и весело зашагала по берёзовой аллее, глядя в чистое, звонкое, почти зелёное зимнее небо между припорошённых снегом берёзовых верхушек. В Чернопрудье была аллея, был и парк, была и старая барская усадьба на вершине холма, одно время принадлежавшая известному русскому поэту-демократу (его проходят в школе, и последний раз — аккурат в десятом классе, но только во второй четверти, которая месяц назад как закончилась). В усадьбе теперь размещался музей поэта. Двухэтажная школа, построенная в пятидесятых годах прошлого века, находилась на полпути между усадьбой и съездом на Чернопрудье с шоссейной дороги.