Льен Мин

Часть вторая. Глава 5

Семнадцатое октября, пятница

За завтраком Льен Мин выглядела усталой, с горечью я заметил у неё круги под глазами. Разумеется, она приветливо мне улыбалась, я ей тоже. Два буддиста.

— I am so glad that you are a Buddhist [я так рад, что ты буддистка], — сказал я вдруг. — I felt here so lonely without you [без тебя здесь было так одиноко].

Девушка серьёзно кивнула.

— Me, too [мне тоже], — просто ответила она.

Я грел руки о чашку чая и поглядывал на часы.

— What’s your first lesson today? [Что у тебя первой парой?] — спросил я на всякий случай. Льен Мин звонко рассмеялась, глядя на меня с недоумением.

— The same as yours! A seminar in pedagogics. [То же, что и у вас! Семинар по педагогике.]

О Господи!

Конечно, краем сознания я отчётливо помнил, что каждую пятницу в десять утра у меня семинар на инъязе, но мою красавицу я с этим семинаром уже как-то не связывал, уже почти забыл, что она — студентка! Значит, через час я увижу ту самую группу, на глазах которой я похитил мою гостью из общежития. Готовься, Василий Александрович...

— Shall I remind you of the name of our professor? [Мне напомнить имя преподавателя?] — шаловливо спросила Льен Мин. Мы снова рассмеялись.

Тем не менее, на подъезде к университету она стала очень серьёзной.

— May I get off here, dashi? [Можно я выйду здесь, даши?] — кротко попросила она меня, когда до корпуса оставалось не более двухсот метров. Я, поколебавшись, кивнул, остановил машину.

Весь я внутри сжался, поднимаясь по лестнице. Но как будто ничего и не произошло! Начался заурядный семинар на тему «Классические концепции воспитания», даже Владлена почтила нас сегодня своим присутствием (или это она пришла посмотреть на меня, как на диковинного зверя? «Заценить» мою мужскую стать?)

Мои вводные слова о том, что педагогика, в отличие от физики, например, развивается нелинейно. Ольга бесцветным голосом рассказывает о концепциях воспитания античности, от этой невыразительности хочется плакать. Прочие старательно пишут. Я пытаюсь оживить их, сажаю Ольгу, скупо похвалив, рассказываю сам, рассказываю о Пифагоре и его школе, о жестоких испытаниях-тренингах, которые устраивались самоуверенным новичкам. Два дня в запертом помещении на скудной пище ученик должен был решать неразрешимую теорему, а потом представить решение на суд остальным, которые жестоко высмеивали его. Лишь к смиренным и кротким, невозмутимо признавшим своё поражение, выходил Пифагор и торжественно объявлял о том, что они прошли испытание, обнаружив величие и крепость характера. (Этот педагог тоже воспитывал буддистов, мелькает у меня в голове.) Искорки оживления в глазах двух или трёх человек, в иных — недоумение, остальные равнодушны. Думают наверное: ради чего мучили себя мужики? Что это за сомнительное благо — близость к великому учителю, живой легенде, и возможность нравственного роста? Нравственный рост на хлеб не намажешь.

Света и Маша на двоих подготовили сообщение о Руссо. Они пытаются подлаживаться под меня и поэтому читают свой текст нарочито заинтересованным голосом, голосом воспитательницы на детском утреннике. Увы, этот дешёвый приём ни для кого не работает, но я вежливо улыбаюсь. Снова я добавляю. Руссо пишет, что наставник должен оставаться с Эмилем даже по достижении им зрелости, даже после женитьбы, изредка давать ему советы. Вы бы согласились, чтобы чужой человек давал вам советы в семейной жизни? Пожимания плечами, улыбки, переглядывания, и я, внутренне сжавшись, понимаю, что ступил на скользкую (в свете последних событий) почву.

Алёна своим хрипловатым альтом повествует о Песталоцци. Складывается ощущение, что она питает к швейцарскому педагогу глубокое презрение как к неудачнику и фанатику. Я добавляю об идеях семейного воспитания у Песталоцци.

— Василий Александрович! — прерывает меня Алёна, уже севшая на своё место. — Я не понимаю, как он мог писать о семейном воспитании, когда у него в собственной семье не всё нормально было?

— Ну, Алёна, у него была любимая жена, сын...

Олег хмыкает: только что Алёна рассказала, что отец из-за поглощённости педагогической работой не приехал на похороны сына. В глазах большинства девушек я читаю, что они не хотели бы иметь такого отца для своего ребёнка.

Что же, у них своя правда, у меня своя, и нам друг друга не понять.

Мы переходим к русской педагогике. Ушинский, наше всё, основа основ, начало начал... Можно пренебречь второстепенными персоналиями, но не Ушинским. Кто готовил сообщение про Ушинского? Молчание. Так кто же готовил, я же просил вас распределиться?

— Василий Александрович, Лена готовила, — наконец, с неохотой басит Алёна, смотря в пол. Я вздрагиваю. Почему с неохотой? Не для того ли, чтобы сказать мне: «Я же знаю, Василий Александрович, что Лена — ваша любимица, вот, видите, не хочу вам создавать проблему, цените мою преданность»?

— Хорошо, Лена, попробуй, — говорю я бесцветно. Льен Мин встаёт:

— Я не готова, — говорит она почти без акцента.

(«А вставать тогда зачем? — мелькает у меня в голове. — Послушная ученица. “Я не готова”. А когда ж тебе было вчера готовиться, девочка моя милая?»)

— Очень жаль, — бормочу я, надеясь сказать это строго, но выходит только растерянное бормотание. — Жаль. Садитесь. — (Краем глаза я вижу, что моя красавица от моего упрёка чуть не плачет, и остаётся стоять.) — Кто-то ещё готов, быть может?

— Нет, конечно, Василий Александрович! — отвечает Алёна туповато, в её голосе слышится озлобление. — Мы думали, она подготовит...

— Всю группу подводит, — реплика Маши.

Я открываю рот, чтобы сказать, что сам расскажу об Ушинском. Меня опережает Владлена.

— Why, sweetie? [А чего так, милашка?] — вдруг бесцеремонно спрашивает она, полуразвалившись за столом, рассматривая мою девочку насмешливыми глазами, обсасывая каждую гласную. У Владлены очень богатые родители, которые решат любую проблему, но она и сама по складу характера такая. Бессовестная девка, ничего не боится. И ведь я понимаю её американский, зачем это вульгарное манерничанье? Ай да, она ведь и не знает, что я его понимаю. Конечно: доцент Иртенев — пень замшелый...

— I had no time [не было времени], —  отвечает Льен Мин тихо.

— Really? What were you doing, then? [Правда? А чего ты делала?]

Все притихли, ожидая, когда преподаватель прекратит это безобразие, а я словно парализован.

— After my classes, I had to cook. [После занятий я готовила.]

— Yeah, you gotta cook for him... And next? [Ага, ты ж ему стряпаешь… А дальше?]

— We went to a concert and were back late. [Мы пошли на концерт и вернулись поздно.]

— Ye-ah, but you had the whole night for doing your homework. He doesn’t give you a chance to sleep at night, sweetie, I see… [Ну-у, у тебя ж ещё была ночь, чтобы всё сделать. Понятно, он тебе не даёт шансов поспать…]

 — STOP IT, YOU LITTLE BEAST! [Хватит, маленькая дрянь!] — воскликнул я, хлопнув ладонью по столу. Ни к чёрту не годится твоя педагогическая этика, доцент Иртенев. Владлена вздрогнула, выпрямилась на стуле, краснея.

— Дура, дура ... — Машин шёпот за её спиной. Я встал.

— The lesson is over. Please leave the classroom. [Занятие окончено. Пожалуйста, освободите аудиторию.]

Молча и поспешно мои ученицы вышли, все до единой. Я посидел немного, оттирая испарину. Всё, тупик. Крайняя точка. «Профессор, я получу автомат? — Да, молодой человек, и валенки». Мне бы кто дал автомат, эх... Наконец, встал, вышел, запер кабинет.

Льен Мин, тихая, стояла у окна напротив двери, опустив глаза.

— Are you very angry with me? [Очень сердитесь на меня?] — спросила она так, что я еле расслышал.

— No, why should I? [Нет, с чего бы?] — ответил я с пересохшим горлом. — It is my fault that you had no time for your homework. [Это моя вина, что у тебя не было времени сделать домашнее задание.]

— I had to do it at night. [Я должна была ночью его сделать.]

— At night you were very idiotically weeping, and that because of me, I guess [ночью ты очень глупо ревела, и видимо, по моей милости], — сухо сказал я. Льен Мин подняла на меня глаза и широко, ласково улыбнулась. Огромное желание обнять её, маленькую, приголубить снова на меня накатило.

— They are looking at you, dashi [они на вас смотрят, даши], — прошептала она. Действительно, остатки группы скучковались у подоконника в нескольких метрах от нас, как делают все студенты, и поглядывали в нашу сторону.

— I don’t care [плевать], — сердито ответил я. Что я теперь, буду, как мальчик, притворяться, что мы незнакомы? — Go on, let’s walk past them together. [Пройдём мимо них вместе.]

Мы прошли в метре от моих студентов, которые старательно прятали глаза, делая вид, будто нас вообще нет на свете.

— What’s your next lesson? [Что у тебя следующей парой?] — спросил я на лестнице.

Льен Мин остановилась и посмотрела на меня так, будто у меня на плечах выросли ещё две головы.

— Shall I go join them now? [Мне, что, возвращаться к ним сейчас?] — спросила она.

— Нет, — ответил по-русски. — Нет, Леночка, ты не должна. Пойдём, пойдём...

Пожилая вахтёрша так и засияла, увидев меня.

— Что-то вы раненько сегодня? — почти пропела она, когда я склонился над журналом записать о том, что ключ «сдан».

— М-м, — буркнул я.

— Ой, чуть не забыла, искали вас! Мужчина какой-то: вот только вы ключик взяли, вас спрашивал.

Я переглянулся с Льен Мин, которая стояла метрах в трёх от вахты.

— Who is looking for you? [Кто вас ищет?] — встревоженно спросила девушка.

— No idea... [Без понятия…]

Может быть, по мою душу пожаловал проректор по учебной работе, сделать мне внушение за аморальное поведение?

— А куда он пошёл, этот мужик? — хмуро спросил я. Вахтёрша грузно поднялась и огляделась.

— Да вот же он!

В дальнем углу холла сидел на лавочке и читал книжку... Юра Минин!

— Юра!!.

Мы обнялись. Юра, оказывается, прочитал в нашем институте несколько лекций на факультете русской филологии и культуры и вот, приехал за оплатой. Ради этой смехотворной оплаты оказалось нужным обойти столько инстанций и поставить столько подписей, что он зарёкся на будущее читать лекции. А меня решил заодно проведать.

Я подвёл его к девушке, боязливо замершей.

— Юра, познакомься: это Льен Мин, гражданка Китая, настоящая китайская буддистка. Lian Min, this is my old friend Yuri, a Buddhist, too. [Льен Мин, это мой старый друг Юрий, тоже буддист.]

— I am very glad to meet your friend, dashi [очень рада познакомиться с вашим другом, даши], — вся расцвела девушка, а Юра, услышав это «даши», так и захлопал глазами, переводя взгляд с неё на меня и обратно.

— Я говорю по-русски, — пояснила Льен Мин, чтобы его ободрить, — только плохо.

— Восхищён, мадмуазель,  — сказал Юра церемонно. Мы все рассмеялись. Они протянули друг другу руки. Блестящая мысль пришла мне в голову.

— Юрочка, а ты сильно будешь протестовать, если мы попросим тебя сделать экскурсию по усадьбе Некрасова? — спросил я. Разумеется, он не был «сильно против».

Мы сели в мою «Волгу» и покатили в ***. По дороге Юра рассказывал нам разные забавные истории из музейной жизни, а моя красавица весело смеялась, и я понемножку начал успокаиваться: кошмар оставался позади.

Юрий — великолепный рассказчик. Уверенно он повёл нас по парку, повествуя, на какой скамейке сидел великий классик, какое деревце он, по легенде, посадил своими руками, по какой тропинке проехал на лошади и что записал по этому поводу в своём дневнике, где с лошади упал и что сказал при этом… Провёл он нас и по самой усадьбе (разумеется, бесплатно, пояснив на кассе, что «пришли свои люди»). «Тебе не влетит за это?» — тихонько спросил я его. Он махнул рукой. Льен Мин задавала бойкие вопросы, и я с удивлением обнаружил, что по-русски она говорит куда лучше, чем я думал. Впрочем, она же учится, учится каждый день... А как Некрасов относился к религии? — спросила девушка между прочим. Он над религиозными вопросами, кажется, и вовсе не размышлял, в отличие от Льва Толстого. А сам Лев Толстой? Положительно, очень положительно, он даже заново перевёл Евангелие, но он... был отлучён от церкви. У Льен Мин вырвалось по-китайски что-то изумлённое. Почему? Юра замялся.

— Может быть, потому, что он был немного буддистом, — предположил я.

— Да! — облегчённо подтвердил старший научный сотрудник. Льен Мин высоко подняла брови. Мы переглянулись и расхохотались, а она долго не могла взять в толк, отчего мы смеёмся.

А ведь в Толстом действительно много буддизма, очень много: от одного «арзамасского ужаса» веет размышлениями древних сутр о смерти, это — тема для диссертации...

Юра и сам отважился спросить её несколько вещей, и девушка охотно, непринуждённо отвечала: о своей семье, о том, откуда она знает английский (его учат в школах очень основательно, а если учесть бесконечное разнообразие китайских устных диалектов, английский оказывается иногда лучшим выходом из положения, чем путунхуа), о том, как несладко монахам живётся при коммунизме... Да и вообще русская культура, поделилась мыслями Льен Мин, очень близка китайской: начиная с того же самого коммунизма или огромной бюрократической машины, которая пытается регламентировать все стороны жизни, и заканчивая... нашей общей покорностью судьбе. Юра слушал её с удовольствием, бросая на меня восхищённые взгляды: какую умницу, дескать, ты привёз! И красавицу тоже...

На территории усадьбы работает для туристов кафе, и, так как время было обеденное, мы туда и направились: доцент Иртенев всех угощает. Поскольку не владею даром создателя натюрмортов, блюда описывать не буду.

Мы сидели за чаем, глядели друг на друга и улыбались. Умирать Юра, слава Богу, кажется, не собирался…

— Ну а ты как, Вася?

Я пожал плечами.

— Как с Женей у тебя?

Я еле приметно вздрогнул, Льен Мин не пошевелилась. Юра встревоженно посмотрел на меня, на неё.

— Вот чёрт, ляпнул я что-то не то, — пробормотал он. Я приветливо улыбнулся.

— Да что ты, Юрка! Ты о чём? С Женей... да никак. С Женей у нас, похоже, всё закончилось.

— Правда?! — огорчился он, даже в лице изменился. — Слушай, как же это... А... почему?

— Да ну, Юр, — сказал я брезгливо. — Это важно? Во-первых, у неё завязался роман со своим...

— Коллегой, что ли?

— Да нет, не коллегой, студентом.

— Ну, не фига ж себе! — выдохнул Юра потрясённо, и даже губами причмокнул. Видимо, моё «Да что ты!» его успокоило, и он посчитал, что китайская гостья абсолютно равнодушна к проблемам доцента Иртенева, а поэтому можно их обсуждать, не стесняясь. — Ай да Женя... Слушай-ка, Вась, может это, того — сказки? И потом — ну, студент, несерьёзно, ну, что у них могло быть...

— Да всё у них, кажется, было... — буркнул я досадливо.

— Это чё, она спит со студентами? — громогласно и бесцеремонно поразился Юра. — Ну-у, дела-а... По ней ведь не скажешь... Слушай-ка, у вас, гляжу, в институте вообще нравы... — Он, ухмыляясь, помотал головой. — То-то мне Лариса недавно рассказывала о каком-то педагоге из ваших, который спит со студентами, причём не стесняется, весь город знает! Тот, правда, мужик, доцент вроде бы...

— Ничего не знаю,  — сказал я стеклянным голосом. — И вообще, Юр, не люблю я эти разговоры. Что мы с тобой как старые бабы на лавочке...

А я-то думал хоть здесь отдохнуть от этого кошмара! Оказывается, кошмар уже перешагнул границы города.

— Ну да, прости, — согласился он.

Мы ещё посидели немного.

— А любил ты её, Вася? — сочувственно спросил Юра.

— Кого её? — не понял я.

— Да Женю!

— Любил, — буркнул я. Не хватало мне как раз сейчас, милый друг, твоих расспросов!

— А сейчас любишь?

Я весь искривился лицом:

—  Ой, Юр, не надо... Ты что, думаешь, я так сильно убиваюсь по ней? Проблема в том, что вчерашние молодые и милые девушки становятся деловыми и нахрапистыми бабами. Понимаешь?

— Да, да, — кивнул он, — прекрасно понимаю. Только замуж ты выходишь за первую, а живешь со второй. Ты вот умница, что развёлся, хватило тебе смелости...

— Угу, — промычал я. Ещё небольшая пауза.

— Юр, — тихонько позвал я. — Спасибо тебе, милый человек! Ехать бы нам надо... — Юра встряхнулся.

— Ну ладно! — сказал он нарочито бодреньким голосом, поднимаясь, протягивая руку. — Очень рад был видеть тебя, Василий Саныч, и твою, э-э-э... — он смутился.

— Гостью, — подсказал я.

— Да, гостью! — облегчённо вторил он мне. Снова объятия, долгие рукопожатия…

На обратном пути Льен Мин смотрела прямо перед собой с бесстрастным лицом. Пару раз я спросил её что-то, она ответила мне односложно, всё прочее время пути мы молчали.

— Dashi! — произнесла она мягко, но с нажимом, едва мы вошли. — I want to ask you something... [Хочу вас спросить кое-что…]

Мы прошли на кухню, сели напротив друг друга. 

— Dashi! — снова начала Льен Мин, волнуясь. — Tell me please: who ... who am I to you? [Пожалуйста, скажите мне… Кто я вам?]

Отличный вопрос, как будто каратист наносит удар в солнечное сплетение. Я глотнул воздуху.

— Well, you are ... my guest. [Ну, ты… мой гость.]

— That’s right! [Верно!] — улыбнулась она. — But a good guest has to remember that he should never bother his host by staying too long. [Но хороший гость не должен слишком долго злоупотреблять гостеприимством хозяина.]

Господи, что же мне сказать ей?

— Why cannot you be just—my friend, Lian Min? [Почему ты не можешь быть мне просто другом, Льен Мин?] — тихо спросил я. Девушка грустно улыбнулась.

— I don’t believe I can be your friend, because you have got much more life-experience than me. For you, I am just a stupid young girl. [Не думаю, что могу быть вашим другом: ваш жизненный опыт куда больше. Я для вас просто глупая юная девушка.]

— No!

— I am, though. [Всё-таки.]

— Well, each lama has got some spiritual disciples, you know... [В конце концов, знаешь, у каждого ламы есть духовные ученики] — неуверенно предположил я.

— Yes, you are right, but... [Да, вы правы, но…]

Пауза.

— Oh, —  она очень смутилась, — you know, dashi, it never came into my mind that you had a wife once and that now you may have a partner, a girlfriend... You told me that you are not a monk, but I totally forgot it... There are some lamas that are not monks, I know. They are rare, though... [Вы знаете, даши, мне ведь в голову раньше не приходило, что у вас когда-то была жена, что сейчас у вас может быть любимая… Вы мне говорили, что вы не монах, но я как-то забыла. Я знаю, что есть ламы — не-монахи. Но их вообще-то мало…] — Бедная, как же нелегко приходилось ей это выговаривать! И снова мы сидели молча.

— Your girlfriend, Zhenya... [Ваша любимая, Женя…] — снова начала девушка, тихонечко, осторожно. — Why did you break up with her? [Почему вы расстались?]

— Because of you [из-за тебя], — коротко ответил я. Что мне было увиливать? — Do you remember the day you brought me your homework? She was in the kitchen and she thought that I am in love with you or perhaps that we are having an affair, early stages, this sort of things... [Помнишь день, когда ты мне принесла задание? Она была в кухне и подумала, что я в тебя влюблён или что, может быть, у нас завязывается роман, что-то такое.]

Льен Мин коротко вскрикнула, горлом, и встала, сложив руки на груди.

— It was me who destroyed your relations! [Это я разрушила ваши отношения!]

— I am not sorry about this kind of relations. [Мне не жалко таких отношений.]

— And Zhenya suffers, too! [И Женя тоже страдает!]

— She doesn’t, I tell you. [Да нет, говорю тебе.]

— How do you know she doesn’t?! [Откуда вы знаете, что нет?]

Снова молчание. Моя красавица виновато улыбнулась, словно просила простить ей эти выкрики, присела.

— You see, dashi, I knew nothing. Now I begin to realise. They are right to reproach me. I am just a shameless little brat who lives with a respected man and ruins his life... [Вот видите, даши. Я же ничего не знала. Теперь понимаю. Они правы, стыдя меня. Я бессовестная маленькая дрянь, которая живёт с уважаемым мужчиной и разрушает его жизнь…]

— You are NOT! [Да нет!] — воскликнул я с нажимом.

— I AM! [Нет, да!] — отозвалась она так же. Мы помолчали.

— I must go back to the college dormitory [мне нужно вернуться в общежитие], — просто прибавила она.

— Sure, to cry there every night the way you did yesterday [конечно, чтобы реветь там каждую ночь, как вчера], — хмуро отозвался я.

— I am sorry you heard me crying, dashi! And... why didn't you enter my room, then? [Мне очень жаль, что вы слышали, как я плакала, даши! А… что же вы тогда не вошли?] — вдруг спросила она. Я вновь растерялся.

— Why, it’s obvious! It was late, I thought it would be, oh ... not polite. [Ну как, это же понятно! Было поздно, я подумал, что это… невежливо.]

— Yes, but compassion is still more important than good manners. [Да, но сострадание всё же важнее хороших манер.]

Вот она, коренная разница между Западом и Востоком! Мы при любых условиях стремимся сохранить лицо, а они сразу устремляются к самой сути, даже если эта сути идёт против общественных приличий. Впрочем, кто-то сказал бы, что верно совсем обратное. Или просто мы с ней перешли границу, когда нужно думать про манеры, она права.

— How could I? Imagine me entering your room and trying to console you, and that you would keep crying. I would then take you by hand, and stroke your hair, and... [Как я мог? Представь: я вхожу в твою комнату, пытаюсь тебя утешить, но ты продолжаешь плакать. Я беру твою руку, касаюсь твоих волос и…]

— And? [И?] — повторила она, подняв брови.

— And embrace you. [И обнимаю тебя.]

Льен Мин густо покраснела и медленно, медленно, страдальчески улыбнулась.

— So you didn’t want to embrace me, then. I am so ugly that even your great compassion couldn’t make you embrace me. [Так вы не захотели меня обнять. Я так страшна, что даже ваше сострадание не позволило вас меня обнять.]

Господи, как же сложно с женщинами! Здесь-то за что на меня обижаться?

— Oh, forgive me [Простите], — тут же раскаянно добавила она, — I know that you are a man of honour, dashi, that's why you didn't enter my room and ... I am to go in any case. [Вы человек чести, даши, поэтому вы не вошли, и… в любом случае, мне нужно уходить.]

— Please don’t! I beg you to stay. [Пожалуйста, не уходи, я прошу тебя!]

Девушка прикусила губу. Пробормотала с сомнением:

— I am very sorry for Zhenya. How do you know she doesn’t want to get back to you? You should talk to her. [Мне очень жаль Женю. Откуда вы знаете, что она не хочет к вам вернуться? Вам бы с ней поговорить…]

— I already did [Уже говорил], — отозвался я устало. — I don’t love her, besides, I really don't. [Не люблю я её, в конце концов.]

— What if  s h e  loves you? How can you make her suffer? [А она вас? Как вы можете делать её несчастной?]

— I’ve insulted her, I think, and she’s proud. [Думаю, что я её оскорбил, а она гордая.]

— Maybe. Maybe [Может быть. Может быть], — ответила Льен Мин улыбчиво и уклончиво.  — But women change, dashi. I want her and you to be happy so much... [Но женщины меняются, даши. Я бы так хотела. чтобы вы с ней были счастливы…]

Только этого мне ещё не хватало: Льен Мин сводничает меня с Женей. Итак, я сижу на кухне и разговариваю со студенткой из Китая о своей бывшей возлюбленной. До чего я дожил!

— What if she is writing a letter to you, this very moment? [Что если она вам пишет письмо, прямо сейчас?] — продолжала между тем девушка.

— You know, yesterday I got an email from her, but I have no wish to read it [знаешь, вчера я получил от неё электронное письмо, но не было никакого желания читать], — признался я.

— Read it, please! Now! [Пожалуйста, прочитайте! Сейчас] — взмолилась она. Я криво улыбнулся, поднялся, прошлёпал к компьютеру, вышел в интернет, получил письмо, распечатал его не глядя, вздохнул. Что ж, пора выполнить неприятную обязанность. И тут зазвонил телефон.

— Алло?

— Вас беспокоит Бадмаев.

— Какой ещё Бадмаев?

— Настоятель дацана Гунзэчойнэй, вы мне звонили в сентябре.

— Ах ты, Господи Иисусе Христе... — я покраснел, как мальчик, сообразив, что говорю это буддийскому иерарху. — Здравствуйте.

— Здравствуйте. У меня завтра свободный день, вы можете приехать завтра. Вы ведь хотели приехать?

— Да, конечно, — ошеломлённо ответил я. — Но до вас ехать тринадцать часов поездом, я приеду во второй половине дня, если не вечером...

— Это не страшно. Мой телефон у вас есть, позвоните по нему, когда приедете. Теперь записывайте адрес.

Настоятель продиктовал мне адрес и ближайшую станцию метро («Чёрная речка»), сказал: «До свиданья», добавил, поколебавшись, суховато: «Буду раз вас видеть» — и повесил трубку.

— Who was that, dashi? [Кто это был, даши?] — встревоженно спросила Льен Мин.

— An abbot of a Buddhist monastery. I must go visit him, Lian Min. [Наместник буддийского монастыря. Мне нужно ехать, Льен Мин.]

— Where is his monastery? [Где его монастырь?] — страдальчески пропела она. Миленькая! Несколько минут назад собиралась уйти, а теперь боится отпускать. Впрочем, ведь уйдёт. Наладит моё счастье с моей girlfriend [любимой] и уйдёт.

— In St.-Petersburg, rather far from here. [В Петербург, это достаточно далеко отсюда.]

— When do you leave? [Когда?]

— In some hours, I think. I have to buy tickets first. [Думаю, через несколько часов. Сначала нужно билеты купить.]

Льен Мин вновь закусила губу.

— May I go with you? Oh no, I may not. [А мне можно с вами? Ай нет, мне нельзя.]

— And the tickets are expensive, dear. [Да и билеты дорогие, моя хорошая.]

Мы стояли и смотрели друг на друга, беспомощные: ох, хороши были оба. Она первая опомнилась и прошла в прихожую.

— Why do you put your coat on? [Зачем ты надеваешь дублёнку?]

— To accompany you to the railway-station, dashi! [Провожу вас на вокзал, даши!]

На улице Льен Мин вдруг взяла меня за руку, и у меня застучало в висках. Так, за руку, мы и шли до вокзала.

«А зачем я еду? — всё ворочалась в моей голове мысль. — Выполнить Юрину просьбу? Но ведь с ней можно и подождать, с этой просьбой. И что же это вы! Сначала отняли у меня звание ламы, теперь отнимаете иконы. А потом и мою драгоценность похитите». Но, кажется, нельзя не ехать: я ведь уже договорился. И, если не поеду, что скажу моей красавице, и как она на это посмотрит? Настоятель монастыря вызывает её dashi, а dashi остаётся дома лежать на печке! В каждом мужчине до старости живёт мальчик, который изо всех сил пытается выглядеть по-мужски.

Я взял билет на проходящий поезд в двадцать два пятнадцать, и так же, за руку мы вернулись домой. Милая, зачем же ты берёшь меня за руку? Умная, хорошая девушка, неужели ты не понимаешь, что происходит с мужчиной, когда такая красавица, как ты, берёт его за руку?

Моя красавица, словно хорошая жена, принялась суетиться, собирая меня в дорогу. Мне оставалось только разложиться в шезлонге и устало отвечать «да» или «нет». Мой чёрный халат она тоже хотела положить в сумку: как же лама поедет без облачения? Нет, нет, спасибо, Леночка, не надо. Вечерняя молитва, и после неё я собственноручно снимаю с алтаря и с тяжелым сердцем сворачиваю тхангки, девушка смотрит на меня испуганно, но не решается спросить. И вот мы снова на вокзале, и Льен Мин, улыбаясь, протягивает мне два сложенных листа бумаги.

— What is it? [Что это?]

— It is a letter from Zhenya, you forgot it on the desk. I didn’t read it, not a single word from it! [Письмо от Жени, вы его забыли на столе. Я его не читала, ни словечка!]

— And the second one? [А второе?]

— This ... is from me. [Это… от меня.]

— Thank you, Lian Min. I’ll be back on Sunday. Will you stay here until then? [Спасибо, Льен Мин. Я вернусь в воскресенье. Ты меня дождёшься?]

— I will! [Дождусь!]

Во всём это есть хотя бы одна хорошая сторона: до воскресенья моя гостья меня не покинет.

На перроне Льен Мин ещё раз даёт мне руку, сжимает её, и мы расстаёмся.

Мои соседи давно спят, а я с удобством сижу и пишу дневник, пользуясь светом пробегающих мимо фонарей. Теперь имело бы смысл прочитать письма обеих девушек, но... хватит. Слишком много потрясений на сегодня. И одна забавная мысль приходит мне в голову: что если не отдавать настоятелю иконы? Что, если я еду совсем по другому поводу? Ей нужно созреть, этой мысли, этому решению, а потрясения могут спугнуть её. Пусть созреет.