Льен Мин

Часть вторая. Глава 6

Восемнадцатое октября, суббота

Меня разбудило поездное радио. «Полдень в столице!» «Какой столице? — подумал я с ужасом. — Ах, да: Петербург — “северная столица”...»

Я не мог отказать себе в удовольствии пройтись по Невскому несколько сот метров. Как давно я здесь не был! Зашёл в Казанский собор и сосредоточенно постоял перед образом Николая Чудотворца. Но, однако, пора было и дело делать...

Три попытки дозвониться не увенчались успехом: на другом конце провода упорно не желали подходить к телефону. «А вдруг он уедет вечером? — обеспокоился я. — Запросто: позвонит какой-нибудь настырный прихожанин и закажет службу на дому...» Удручённый этой мыслью, я поспешил к метро.

В Ленинграде, как и в Москве, линии метро длинные, и за время пути я успел съесть все заботливо припасённые моей девочкой бутерброды. По мере приближения к дацану сердце моё начинало стучать сильнее. Где же он, э? А, вот, наконец. Величественное здание! Я прошёл по внутреннему дворику, осторожно поворачивая молитвенные барабаны.

— Здравствуйте, — без выражения поприветствовала меня женщина азиатской внешности за прилавком, на котором лежали книги и предметы культа.

— Сарвамангалам! — отозвался я. — А что, Буда Бальжиевич здесь? Он мне назначил на сегодня...

— А Буда Бальжиевич уехал.

— Как уехал?!

— Ну да, уехал... Но вы не беспокойтесь: он предупредил, что вы приедете. С вами поговорит лама Джампа, это очень высокий лама.

— О-о-о... — боязливо протянул я.

— Сумку поставьте здесь! Можете пока пройти в гомпу, помедитировать.

— Спасибо. Простите, а лама Джампа... скоро будет?

— Ждём с минуты на минуту. Правила знаете? Не поворачиваться к Будде спиной...

— Обижаете! Знаю, конечно...

Я направился в гомпу с огромной статуей Будды в алтаре и осторожно обошёл её по часовой стрелке, рассматривая изображения. «Им не нужны мои тхангки, — окрепла во мне мысль. — Посреди этого великолепия они  совершенно затеряются...»

Присев, я усердно попытался помедитировать, но что-то сердце у меня было не на месте. Лама Джампа не шёл. Посидев с полчаса, вздохнув, я вернулся в «притвор».

— Неспокойно мне, — объяснил я. Женщина понимающе и невозмутимо кивнула, как будто ожидающие ламу Джампа обязательно должны быть неспокойными и это — совершенно в порядке вещей.

Достав роман Голдинга, я попытался углубиться в чтение, прочитал две страницы за пять минут и с досадой положил обратно.

Женщина куда-то пропала, беспечно оставив свой прилавок, вернулась, наконец. Прошло полтора часа. Ламы всё не было.

— Вы не против, если я съем яблоко?

— Конечно, не против. Кстати, чаю хотите?

Женщина откуда-то явила чайник, мы выпили чаю.

— Дильбу не желаете купить? — она достала ритуальный колокольчик и позвонила, прищёлкнув языком. — Хороша, правда? Всего тысяча двести рублей...

— Э-э-э... дороговато, — осторожно отозвался я.

— Ну, как знаете.

Женщина вновь принялась за вязание, я снова уселся за своё сиденье, сгорбившись. Тут дверь распахнулась и вошёл лама Джампа.

Мужчина примерно моего возраста, широкоплечий, выше меня на полголовы, с абсолютно голым сферическим черепом и будто вырезанным из камня подбородком, взглядом тяжёлым, как у Лермонтова. Я встал, как по команде. Мы, русские интеллигенты, традиционно не любим сильных мужчин, относимся к ним с неприязнью, но сила, без остатка направленная не на покорение мира или разрушение природы, а на обуздание себя, на преображение своей природы, не может не внушать уважения.

Буддисты перекинулись несколькими словами на неизвестном мне языке; лама скинул пальто, оставшись в обычной монашеской одежде, подошёл и крепко пожал мне руку.

— Здравствуйте. Проходите.

Только лёгкий акцент давал понять, что он нерусский по происхождению. А вообще живущий долгое время в любой стране не может не начать жить её заботами.

Мы снова прошли в гомпу и сели друг напротив друга (к счастью, не на пол: я — на лавку у стены, он — на сиденье для монахов).

— Представьтесь.

— Меня зовут Василий Александрович Иртенев, я доцент кафедры теории воспитания педагогического университета в городе...

— Благодарю, достаточно. Зачем вы приехали?

— Лама Джампа, —  я почувствовал, что разом охрип. — Я хотел спросить вас... просить вас... узнать, можно ли мне, в моём возрасте и при моей профессии... стать монахом.

Лама непочтительно присвистнул.

— Вы принимали Прибежище?

— Принимал, — ответил я уверенно. — В конце концов, любая буддийская молитва открывается формулой Прибежища, так что я, кажется, не погрешил против истины.

— Простите за нескромный вопрос: а зачем это вам?

— У меня... есть большая внутренняя потребность к этому.

— Это вы так думаете.

Лама встал и, заложив руки за спину, принялся неспешно расхаживать по гомпе, без всякого стеснения поворачиваясь к Будде боком, а то и спиной.

— Сидите. Первое. Вы женаты?

— Нет.

— У вас есть женщина?

— Нет.

— Надо же: обычно у таких, как вы, всегда есть женщина, такие, как вы, им нравятся... Вы живёте половой жизнью?

— Нет.

— Уже легче. Теперь: вы смотрите телевизор?

— Почти нет.

— Что значит «почти»?

— Вечерние новости... иногда.

— Вы отдаёте себе отчёт в том, что это развлечение?

— Да.

— И что вам придётся от него отказаться?

— Да.

— Хорошо. Вы читаете детективы?

— Боже упаси!

— Вы пьёте?

— Нет.

С замиранием сердца я ожидал вопроса о курении, но его не последовало.

— Вы когда-нибудь пытались обходиться без ужина?

— Мне это несложно: я иногда забываю поужинать...

— Ну-ну. Вы пробовали спать на полу?

— А я сплю на полу. На матрасе...

Лама приостановился, вскинул брови.

— Почему это?

— Моя бывшая жена, с которой я развёлся, вывезла из квартиры почти всю мебель.

Лама громогласно расхохотался, смеялся он долго, утирая слёзы.

— Простите, — сказал он, отсмеявшись. — Смех продлевает жизнь, между прочим... Теперь самый тяжёлый вопрос. Вам приходится лгать?

— Да, — неловко ответил я.

— Конечно. Я бы и не поверил, скажи вы «нет». А вы сможете обходиться без этого? Вообще без этого?

Я сглотнул.

— Думаю, что да, если это нужно...

— Вы онанировали в детстве?

— Да.

— Вы испытывали когда-нибудь влечение к замужним женщинам?

— Да.

— У вас есть проблемы с потенцией?

— Не знаю: этого так давно не было...

— Вы крали?

— Когда был студентом: несколько книг из библиотеки...

— У нас ничего не украли?

Я уставился на него, лама — на меня, и снова рассмеялся.

— Простите. Иногда бывает, что крадут... Вы хотели когда-нибудь ударить ваших студентов?

— Да, совсем недавно.

— Вы готовы отдать свою жизнь ради спасения лошади?

— Э-э-э... боюсь, что нет.

— Если вам вдруг подарят дорогую машину, вы возьмёте?

— У меня есть «Волга»...

— Какая? — вдруг поинтересовался он: на минутку в ламе промелькнул автолюбитель.

— Старая: знаете, такая с квадратными фарами.

— Понятно. Если вам подарят джип?

— Зачем мне джип, у меня нет денег его содержать! Вот что-нибудь маленькое, Volkswagen Golf, например, принял бы за милую душу...

Лама усмехнулся.

— Вы хороший педагог?

— Честно говоря, не знаю... Раньше думал, что неплохой, но последнее время очень сомневаюсь...

— Ладно, ладно...

Лама помолчал, ходя передо мной.

— Все равно упорно не понимаю, зачем вы хотите стать монахом.  Под конец жизни-то… Если вы буддист — то медитируйте, делайте практики, молитесь, читайте литературу, думайте головой, хороших книжек много. Или вы надеетесь, что это решит все ваши проблемы?

— Нет, не надеюсь.

— Думаете, монахи на том свете на каком-то особом положении?

— Нет, не думаю.

— Чего вы вообще хотите? Похвастаться перед знакомыми?

— Что вы! Они и так держат меня за ненормального, мои знакомые, а тут уж точно диагноз выпишут...

— Выпишут. Святости вы, что ли, хотите достичь? Так не достигнете: нужно с молодых лет над этим трудиться, а вы упустили время.

— Я понимаю...

— Вы понимаете, что вам придётся отказаться от множества мелких привычек, от множества радостей жизни, совсем не греховных, между прочим, в вашем возрасте себя ломать — а ради чего? Зачем вам это нужно?

Лама сел напротив меня.

— Говорите начистоту. Не врите. Кто врёт, из того монаха не будет.

Я собрался с духом. Сейчас скажу  — и он, в лучшем случае, расхохочется, а в худшем — выставит за дверь.

— Понимаете, лама... в моей квартире живёт девушка. Между нами ничего нет, абсолютно ничего...

— Вы её любите?

— Я… не знаю. Может быть. Я ей дорожу как... самой большой драгоценностью.

— Драгоценностей в буддизме четыре: Будда, дхарма, сангха и лама. Девушка к ним не относится. Так. Дальше.

— И, понимаете, про нас распускают сплетни, будто я сплю с нею...

— Она — ваша студентка?

— Да.

Снова непочтительный свист.

— Всё это её глубоко ранит. И теперь она считает, что ей непозволительно жить у холостого мужчины...

— Что за проблемы: пусть не живёт.

— Она уже жила в общежитии, и её там затравили. Если она уйдёт от меня, она останется без денег на улице.

— Пусть живёт у родителей.

— Тогда ей придётся возвращаться в Китай.

Лама что-то пробормотал по-тибетски. Помолчал, закрыв глаза, открыл их.

— Так, — вдруг гаркнул он. — Вы понимаете, что буддизм не занимается личными проблемами старых... неудачников и идиотов?

Я опешил. Лама встал.

— Что Будде и моей религии вообще плевать на вашу девчонку, плевать! — загремел он с сильным акцентом. — Пусть катится обратно в Китай! К этим свиньям, которые стреляли в наших монахов и наших женщин!

Я тоже встал.

— Не кричите на меня. Если Будде и вашей религии плевать на страдания людей, то, значит, я пришёл не по адресу. Разрешите откланяться.

— Простите, — негромко сказал лама Джампа. — Я вас проверял. Так... Вы упрямый старый осёл. Зачем вам это надо? Вот примете вы монашество, а она возьмёт да и всё равно уйдёт. С молодым и красивым.

— Ради Бога! Я буду рад её счастью.

— Бога нет, — Лама улыбнулся мне голливудской улыбкой, показав большие и здоровые зубы. — Шутка. Просто уйдёт. На улицу.

— Может быть. Знаете, лама, я уже старый человек, я немало пожил, я уже не мальчик, чтобы меня пугать лишением телевизора или женских ляжек. Я немногое потеряю, честное слово.

— Ну! Свою работу, может быть: у вас без вранья никак... Так. А если я вам дам монашеское облачение, но позволю не соблюдать обеты?

— Я не соглашусь. Это... бесчестно как-то. И потом, я не клоун...

Лама Джампа тяжело, глубоко вздохнул.

— Берите тетрадку и записывайте.

— Одну минутку...

Я бросился в притвор и вернулся, ещё не веря своей радости.

— Вы, надеюсь, хорошо знаете, что монашеских чинов бывает несколько. В гелонги я вас посвятить не могу. А вот в гецюлы, младшие монахи — пожалуйста. У нас мальчишек с двадцати лет посвящают...

В течение получаса лама рассказывал мне об обетах и ограничениях, которых я должен буду придерживаться. По поводу правила есть строго до полудня он милостиво добавил, что Его Святейшество Далай-лама позволяет есть позже, если до полудня не получается. А вечером, так и быть, можно съесть пару фруктов. И ещё одна хитрость: подмигнул он мне. Можно пить молоко, разбавленное водой...

— Спасибо вам!

— Это ещё не всё.

Лама Джампа вышел и вернулся с одеждой.

— Это ваше теперешнее одеяние. Юбка называется шам-тап, жилет — дод-гой, верхняя накидка — сэнь. Датаб и шасэр вам не полагаются. Чётки купите сами.

— Это сколько-то стоит?

— Три тысячи рублей.

— У меня нет таких денег!

— Шутка. Дарю.

— Не знаю, как вас благодарить...

— Пустое. Подарок от фирмы.

— Простите... я и на работу в этом ходить должен?

Лама расхохотался.

— А попробуйте! Опишете мне в письме свой опыт... Если честно — должны, — пояснил он, отсмеявшись. — Но разрешаю лично вам этого не делать и беру грех на себя. Так, теперь будем учиться одеваться... Куда, куда на брюки! Снимайте всё, кроме белья, и положите свою одежду на лавочку.

Ещё четверть часа ушло у меня, чтобы научиться подвязывать юбку и перекидывать накидку через левое плечо два раза. Господи Иисусе! Видели бы меня мои студенты! Видела бы Моржухина! Эх, Вася, Вася, пустился ты в приключения на старости лет...

— Теперь раздевайтесь снова до белья, — строго приказал лама, — и пойдём к Римэ стричься.

— Стричься? — пролепетал я.

— А вы как хотели? Волосатых монахов не бывает.

— Ради Бога, оставьте мне хотя бы пять миллиметров на голове!..

— Бога нет, — Лама снова улыбнулся и отечески похлопал меня по плечу. — Шутка. Пять миллиметров оставим...

Я покорно разделся. Вот оно унижение, Господи! Ничего, утешал я себя: иных православных иноков при пострижении заставляют ползти в белых рубахах по грязи пять километров...

Женщина всплеснула руками, увидев меня полуголым.

— Простите, пожалуйста, что я в таком  виде…

— Да что вы! — воскликнула она. — Нашёл, о чём думать! Вам такое счастье привалило!..

Я недоверчиво хмыкнул.

Проворно она потащила меня в какую-то каморку, где оказалась раковина, зеркало, табурет, мыло, помазок, безопасные бритвы и машинка для бритья. Я поёживался от холода.

О, мои роскошные усы!

— Ради Будды, Риммочка! Пять миллиметров оставьте...

— Да хоть целый сантиметр! — откликнулась «Риммочка» благодушно.

Пока доцента Иртенева превращали в солдата срочной службы, монастырь наполняли мерные удары колокола. Затем раздалось сочное, низкое мужское пение, пробирающее до костей.

— Прошу вас, — серьёзно сказала Риме. — Проходите в гомпу.

Холодок прошёл у меня по спине, когда я увидел в гомпе ещё шесть монахов и человек пятнадцать мирян, почти синхронно повернувших головы и уставившихся на полуголого стареющего мужика. Лама Джампа в полном облачении указал мне на моё место.

И началась служба, бесконечная, как океан. Первые полчаса я боязливо поёживался от холода, скучал и мучился своей наготой. Но никто не смотрел на меня: я начал прислушиваться, да и монахи распелись. Лама Джампа был, насколько я понял, кем-то вроде капельмейстера, жестами руководя еле заметными, меньше четверти тона, повышениями и понижениями голосов слаженного монашеского хора. Как славно, маэстро, как стройно, как могуче! Хор кубанских казаков по сравнению с вами — просто мальчики...

В один миг все встали. Лама Джампа мерно прошествовал ко мне и, схватив своими пудовыми ручищами за голову («Вот и мой конец пришёл», — подумалось), коснулся своим лбом моего лба.

— Благословляю искателя общего блага, — проговорил он. — Новый боец родился в нашем стане. Прими облачение, брат Зёпа.

«Хорошо хоть, Жопой не окрестили», — иронично подумал я. Но никто не разделял моего скептицизма: вокруг были одни счастливые и восторженные лица. Кто-то захлопал, и все время, пока я неловко одевался, звучали аплодисменты. Никогда бы не подумал, что одевающийся мужчина, в отличие от раздевающейся женщины, может иметь такой успех...

А после миряне выстроились ко мне, новоиспечённому, в очередь за благословением, и эти незнакомые люди, видевшие меня впервые, улыбались, поздравляли меня и говорили тёплые слова. А я сам: покривлю ли душой и скажу, что был несчастлив?

Фото на память. Лама Джампа помог мне упаковать мирскую одежду в сумку и великодушно продал недостающие мне ритуальные предметы за символическую цену.

— Хочу вас проводить на вокзал,  к о л л е г а.

— Простите, лама... мы что, в таком виде по городу пойдём?

— Ну да, ходят же попы... Курточку вашу только сверху накиньте... У нашей одежды есть одно прекрасное свойство.

— Какое?

— Не скажу: сами увидите. В метро.

В вагоне метро мы, два мужика в красных юбках, заняли скамейку для трёх человек. Постепенно вагон наполнялся, и я всё ждал, что кто-нибудь сядет рядом с нами.

— Садитесь просторней, — предложил лама Джампа.

— Да вот тут ещё одно место свободное...

— Что, надеетесь, что кто-то займёт?

— Надеюсь.

— А вы не надейтесь.

— Почему?

— Проверено на опыте. К вам, коллега, теперь никто не подсядет. Что, хороша одёжка? Здорово, а?! — Лама хлопнул меня по плечу и расхохотался, и я вместе с ним. Вот так мы и веселились в углу вагона, два немолодых мужика в юбках, а народ пугливо отодвигался в сторону.

— Послушайте... а меня в милицию не заберут в этом? — усомнился я.

— Спасибо, что напомнили.

Лама Джампа вытащил из сумки красивый бланк монастыря с колесом Дхармы и двумя газелями вверху листа, размашисто начертал на нём моё Ф. И. О., еще несколько строчек, поставил подпись, извлёк печать и пришлёпнул бланк прямо на коленке.

— Держите, уважаемый. Теперь вы не просто монах, а монах со справкой.

— Коллега, а можно полюбопытствовать? Почему вы меня постригли под именем Зёпа?

— Зёпа — это по-тибетски «терпение», — терпеливо пояснил лама. — Вы проявили незаурядное терпение, добиваясь монашества на свою седую голову, уважаемый...

— На свою зёпу...

И снова мы расхохотались. Какая же весёлая религия — буддизм!

На вокзале мы, по русскому обычаю, обнялись, а затем, по тибетскому, коснулись друг друга лбами.

— Пиши, — тихо сказал лама Джампа. — Молись каждый день, не поддавайся соблазнам, сделай свою душу как из стали. Вот, визитку возьми с моей почтой. Счастья тебе! Даст Бог, увидимся...

— Бога нет, — ответил я и, сложив губы в улыбке, добавил. — Шутка...

Мне досталось боковое место, а облачение продолжало оказывать магическое действие: соседка пугливо оглядела меня и отсела от греха подальше. Соседи сбоку старательно прятали глаза, притворяясь, что меня не замечают. Даже проводница, шумная баба, у каждого пассажира спросившая, будет ли он брать постельное бельё, обошла меня стороной. Что же, обойдусь без белья.

Я набрал номер своей городской квартиры.

Трубку не брали так долго, что сердце у меня защемило. Наконец, после десяти гудков, бесконечно дорогой голос:

— Алло?

— Lian Min!

— Dashi!

— Are you all right? [У тебя всё в порядке?]

— Yes, I am. And you? [Да. А у вас?]

— Me, too. Did anybody call me in the meantime? [У меня тоже. Кто-нибудь мне звонил за это время?]

— Yes. Your son. And your boss, the old woman we saw in the monastery. [Да. Ваш сын. И ваш начальник, пожилая женщина, которую мы встретили в монастыре.]

Саша? И Моржухина? Кстати, не такая уж она и пожилая: моего возраста… Этого ещё не хватало! Надо было сказать моей красавице, чтобы она не брала трубку. Но как бы тогда я сам позвонил ей?

— When will you come back, dashi? I miss you so much. [Когда вы приедете, даши? Мне вас так не хватает.]

— Tomorrow at ten minutes past noon. [Завтра в 12:10.]

— I’ll meet you at the station [я вас встречу на вокзале], — сказала Льен Мин счастливо.

— Don’t be silly! [Не говори глупостей.]

— It is you who is silly, dashi... See you soon. [Это вы говорите глупости, даши. Скоро увидимся.]

— I hope so. Good-bye! [Надеюсь. До свиданья!]

— Good-bye, dashi! [До свиданья, даши!]

Отключившись, я заметил, что на время моего разговора все прочие разговоры в моём отсеке стихли.

Умиротворённый, я превратил моё сиденье в полку, растянулся на нём, положив куртку под голову, и только тогда вспомнил о двух письмах. Ну, монаху ничего не страшно. Начнём с менее приятного.

Но письмо Жени заставило меня снова сесть.

Здравствуй, Василий Александрович!

Вот уж не думала, что напишу тебе, да ещё так скоро. Сильно ты меня обидел, во-первых, своей студенточкой (ничего о ней не скажу), а, во-вторых, своими упрёками. Что тебе за дело до этого Бушуева? Ты меня учить будешь, с кем мне спать, а с кем нет? И не спала я с ним, не довёл Бог до греха, а то, что мне про него вспомнить противно, — этого ты не можешь себе представить?

И не думай обо мне, пожалуйста, хуже, чем я есть. Я Бушуева просила  у з н а т ь, какая она: вправду ли уж она такая распрекрасная, чтобы её нахваливать перед всеми нами, которых она «добрее и умнее». Узнать, а не лезть к ней под юбку!

А зачем, думаешь, пишу, зачем через гордость свою перешагиваю, оправдываюсь? Всё ты меня в корыстных целях подозреваешь. Да много ли мне с тебя корысти! Была бы корысть — ушла бы давным-давно. Мало, думаешь, моложе тебя, успешнее, красивей?

Я люблю тебя. Прости, что говорю так поздно.

Теперь решай сам, кто тебе дороже. Про эту дурочку, с которой ты сейчас живёшь, я забуду и никогда тебе не напомню. Не верю я, чтобы она тебе была дорога.

Женя

Женя, Женечка! Что же, правда, так поздно?

И какого меня ты любишь? Men change. [Мужчины меняются.] Слишком разного мы возраста, несмотря на твою любовь, слишком многого ты хочешь от жизни. Намучаешься ты со мной, хоть и будешь любить, а намучаешься, и меня измучаешь. Или ты  за это время стала кроткой, чистой, беззащитной? Да и не надо, тебе не идёт. Счастья тебе... с кем-нибудь другим.

Взволнованный, я хотел сразу же сесть и написать ответ — но ведь у меня было другое письмо, на простом тетрадном листе клетчатой бумаги.

Dashi,

I don't know if I am right calling you “dashi.” I don’t know who you are to me and who I am to you either. On Thursday, I  w a n t e d  you to come in and to embrace me. Shame on me! Now you are free to turn me out.

I shall always remember your kindness and your care.

Lian Min

[Даши,

Я до сих пор не знаю, должна ли называть вас “даши”. Я не знаю, кто вы мне и кто я вам. В четверг я  х о т е л а, чтобы вы вошли и обняли меня. Стыдно мне! Теперь можете выставить меня за дверь.

Вашу доброту и заботу я всегда буду помнить.

Льен Мин]

(«Двойные кавычки поставила, “американские”»,  — механически отметил ум.)

Ах, боже! Теперь какое это имеет значение?

Всё же я почувствовал, как сладкое, мучительное сожаление меня заволокло. Не дурака ли я свалял? Не ошибся я — так и доверился бы чутью, и обнимал бы её сейчас, и целовал бы её, ненаглядную. Э!

Нет — и дело не в «профессиональной этике». Дело в чисто человеческом чувстве чести. Стоят ли её объятия её доверия? И что важнее: минутный угар или чистота, сочувствие, душевная близость, стойкость? Стань мы совсем близки, Льен Мин себя саму посчитала бы бесчестной. А чем ей отразить всякие мерзкие упрёки, эти sleepless nights [бессонные ночи] с американской интонацией, каким оружием, кроме сознания своей правоты? Она — не русская женщина, и черпать своё оправдание из самой себя, из своих чувств не будет. Какой же буддист черпает оправдание из чувств! Нет, мне не о чём сожалеть.

Эх, солдаты Будды, Учителя богов и людей! Кто же, кроме вас, даст бой окружающей мерзости и равнодушию, кто защитит слабого, протянет руку униженному? Но почему «вас»? Нас.

А ведь в тибетском буддизме очень много от античного стоицизма, от доблести древнеримских когорт. Даже внешне: сандалии на ногах, тога через плечо, фляжка на поясе у гелонгов, длинные трубы и звонкие караталы, а сферические жёлтые шапки с высоким гребнем — точь-в-точь как римские шлемы.

А какую бурю возмущения вызовет доцент Иртенев, остриженный под новобранца! Не лгать не трудно, но такая правота всё рушит вокруг, целые куски привычной жизни падают, как камни. Ну, утро вечера мудренее...