Ангел-мечтатель

Глава 10. Макс о просветлении разума

У меня долго не выходила из головы фраза Гения о том, зачем нужна моя дочь отпрыску светлых.

В самом деле, зачем атланту небо?

Мне очень хотелось услышать в его неожиданной реплике изысканный комплимент — Гений виртуозно владел искусством превращения элементарной невежливости ответа вопросом на вопрос в не требующее лишних слов признание чьих-то заслуг и значимости.

Но он также в совершенстве владел и другими искусствами — в частности, выражаться настолько иносказательно, что его мысль зачастую доходила до собеседника в совершенно неузнаваемом — если не в противоположном — смысле.

Перебрав в уме с десяток трактовок, я в конце концов сдался и при случае прямо спросил у него, что он имел в виду.

— Мой дорогой Макс! — укоризненно покачал он головой. — Вы повторяете ту же ошибку, которая привела наших единомышленников к их нынешнему положению, а землю — к очередному кризису.

— Какую ошибку? — еще озадаченнее нахмурился я.

— Вы слишком сосредотачиваетесь на «Что?», — пояснил Гений. — В то время, как в первую очередь нужно искать ответы на «Почему?» и «Зачем?».

— Так зачем же атланту небо? — последовал я его совету.

Судя по возникшему молчанию, готового ответа у него самого еще не было.

— Для большинства обитающих под ним существ, — задумчиво заговорил, наконец, он, глядя куда-то сквозь меня, — небо является источником тепла, света и живительной влаги. И еще красивой картинкой сияющей синевы днем и россыпи звезд по ночам, — добавил он с непонятной усмешкой.

— Моя дочь — не просто красивая картинка! — уязвленный до глубины души, я пожалел, что не остановился на своей первой интерпретации его вопроса.

— Вне всякого сомнения! — решительно замахал Гений руками перед моим лицом. — И атлант понимает это, как никто другой. Он — в отличие от подавляющего большинства — понимает, что для того, чтобы эта несравненная красота продолжила свое существование и чтобы жизнь под ней не прекратилась, ей нужна постоянная, без даже мимолетной передышки, поддержка. Которую только он может ей дать. И без которой он сам не сможет быть тем, кем он является. Атлантом.

Меня опять одолели сомнения в правильности понимания очередного иносказания.

— Вы хотите сказать, — уточнил я, — что это незрелое, неопытное, ничем особым не выделяющееся порождение наших противников является уникумом, единственно способным обеспечить моей дочери защиту и поддержку на земле?

— Отнюдь, — развеял мои сомнения Гений.

— Полностью с Вами согласен! — выдохнул я с облегчением. — Я тоже уверен, что у моей дочери найдутся более надежные …

— Я хотел сказать, — перебил он меня, — что это отнюдь не единственное, на что он способен. Вернее, на что ему придется оказаться способным. Остается только надеяться, что эта ноша окажется ему по плечу.

— Какая ноша? — Я потряс головой, отказываясь от любых дальнейших самостоятельных интерпретаций нарастающего кома иносказаний.

— Гениями не рождаются, их создают, — скромно покатил он его дальше. — Незрелость и неопытность — недостатки преходящие и поправимые. А вот насчет «ничем особо не выдающийся» — позволю себе с Вами поспорить. Хотя свежая кровь вовсе не так нова, как принято считать, этот ее представитель явно отличается от других. Иначе не оказался бы он в центре внимания сил, которые могут разрушить землю. Которые уже не раз подводили ее к самому краю пропасти. Которые уже давно задались целью ее уничтожения — по крайней мере в том виде, в котором она задумывалась и создавалась.

Обычно отстраненно-мечтательный тон Гения изменился — и мне вдруг пришло в голову, что противоречить ему у нас считалось немыслимым отнюдь не из одного только уважения.

Но мне пришлось. Поскольку из-за совершенно непостижимого притяжения к отпрыску светлых, в том же центре внимания неких зловещих сил оказалась и моя дочь.

— По правде говоря, я не совсем понимаю, на чем базируется Ваше предположение, — тактично завуалировал я намек на краткосрочность контакта Гения с моей дочерью и ее приятелем. — Вся его жизнь прошла у меня перед глазами, и мне ни разу не удалось заметить в нем ничего из ряда вон выходящего.

— Вопрос: смотрели ли Ваши глаза на него прямо, — тонко усмехнулся Гений, — или через призму многовековой предвзятости?

— Я бы назвал это многовековой привычкой различать истинную сущность за маской слащавой добропорядочности, — не счел я возможным проглотить — даже из уважения — обвинение в предвзятости.

— Ещё более важный вопрос, — небрежно отмахнул он рукой мое возражение, — что считать рядом, из которого что-то выбивается? Как Вы прекрасно знаете, список необходимых характеристик людей у нас и наших оппонентов существенно разнится. А для свежей крови, насколько мне известно, такового и вовсе не существует. Или не существовало — до самого последнего времени. Но поверьте мне, что объект нашей дискуссии не впишется ни в одну созданную здесь, у нас, схему, поскольку система его ценностей — величина все еще переменная.

— Что значит — переменная? — резко выпрямился я, снова подумав о своей дочери.

— Он четко осознает свою принадлежность одновременно к обоим мирам, — в голосе Гения зазвенела не сталь на этот раз, а острая увлеченность исследователя, наткнувшегося на неизвестный и интригующий феномен. — В мыслях его постоянно присутствует образ связующего звена — подвешенного моста, туннеля, чаще всего каменного брода через бурный поток — этот образ все время меняется. Причем, уверяю Вас, его совершенно не интересуют разногласия на любом из концов этого звена и возможность предпочтения одного из них другому.

— Но это же невозможно! — решительно отбросил я картину, в которой моя дочь застряла — вместе с этим неприкаянным отшельником — где-то между землей и положенным ей по праву и достойным ее местом в нашем отделе. — Рано или поздно они покинут землю, и даже если захотят вернуться на нее, то только в роли наших представителей.

— Вот уж не уверен! — небрежно выстрелил в меня очередной шарадой Гений. — Есть у меня ощущение, что нарушение изначального и согласованного равновесия … изрядно уже потрепанного … я бы даже сказал, изуродованного, — снова прорвалась в его тоне резкая хлесткость, — привело к появлению третьего полюса. Мироздание не терпит перекосы — жаль, что ему постоянно приходится напоминать некоторым об этом …

Он замолчал, глядя в сторону — и явно уйдя в свои мысли. В которых, похоже, не было и следа его обычной прохладной безмятежности — судя по покачиванию головы, прищуренным глазам и крепко поджатым губам.

— И не спрашивайте меня, почему этот полюс возник именно в этом облике, — встряхнувшись наконец, вспомнил он о моем присутствии. — Возможно, сказалось происхождение — его родителей, согласитесь, никак не назовешь типичными представителями нашего рода. — Я фыркнул. — Возможно, окружение — два, нет, даже три носителя свежей крови с самого рождения в постоянном контакте с целой группой ангелов. Не исключено, что существенную роль и Ваша дочь сыграла — в стирании остроты противоречий между нашими течениями в его сознании. Скорее всего, все вместе, — нетерпеливо мотнул он головой, — это сейчас неважно. Важно то, что появление этого полюса либо поможет восстановить равновесие, либо окончательно похоронит его — поверьте мне, вокруг него будут разворачиваться все грядущие события.

Ему не нужно было продолжать. Ему не нужно было уверять меня в необходимости держать под неусыпным наблюдением эпицентр титанической битвы за баланс мироздания. В этом эпицентре — вопреки всем моим усилиям! — и моя дочь оказалась.

С тех пор мои встречи с ней и ее приятелем стали ежедневным ритуалом. Без особых, признаюсь, усилий воли с моей стороны. К тому моменту наше общение сделалось уже не просто сносным, а весьма информативным и — в некоторых случаях — даже полезным.

На примере своей дочери я уже давно обнаружил, что во время наших разговоров наедине — без светлых, следящих ястребиным взором за каждым ее словом и жестом — она выражает свои мысли свободно и откровенно, не пытаясь ни замаскировать, ни приукрасить их.

Однажды так разговорился и потомок светлых.

И я против воли поразился глубине его суждений и солидности аргументации — свои Дара мне обычно озвучивала в виде аксиом.

После разговора с Гением я начал задавать ему более сложные вопросы — чтобы проверить верность или ошибочность выводов первого, сделанных после сканирования сознания юного мыслителя.

И обнаружил у него буквально навязчивую идею: полное неприятие признания невозможного и смирения перед ним.

Люди считают невозможным существование ангелов на земле — и неспособны почувствовать их рядом с собой. Тогда как окруженные ими с детства Дара с Игорем воспринимают их отличие само собой разумеющимся — и без труда ощущают их в любом состоянии.

Ангелы были абсолютно убеждены в непроницаемости инвертации — и все великие светлые умы упорно и безрезультатно бились об открывающуюся наружу дверь, лишь прочнее запечатывая ее. Тогда как Татьяна, еще не деформированная системой образования доминирующего течения, просто потянула эту дверь на себя.

Люди не допускают существования убеждений, отличных от их собственных — и идут на самые страшные преступления, чтобы уничтожить их. В то время как внушающее им эти убеждения доминирующее светлое течение заманивает их все дальше и дальше всесилием покаяния и обещанием второго шанса — эта мысль мне особенно понравилась.

Ангелы категорически отрицают возможность примирения светлой и темной доктрины — и тратят невообразимое количество сил и времени на бесплодное противостояние. В то время как … — этот аргумент показался мне абсолютно неуместным и неубедительным.