Ангел-мечтатель

Глава 10.1

— Вас, что, изначально врагами создали? — запальчиво возразил мне Игорь.

— Нас создали, — с достоинством ответил я, — чтобы не дать правящему течению утонуть в ошибках, почивая на лаврах.

— Значит, получается, что вы одно общее дело делаете? — не унимался он.

— О да, — саркастически усмехнулся я, — они делают промахи, которые мы устраняем, чтобы можно было хоть о каком-то деле говорить.

— А откуда такая взаимная неприязнь? — вмешалась Дара.

— Напомни-ка мне, — повернулся я к ней, — когда в последний раз хоть один из них свои ошибки признал? Они же безукоризненны по определению, их критиковать — это подрыв устоев. Которые кто-то должен содержать для них в целости, сохранности и девственной чистоте. Причем молча.

— Значит, их создали несовершенными? — снова подал голос Игорь.

— Мы тоже не идеальны, — с трудом удержался я в рамках объективности, — но хотя бы не претендуем на это звание.

— А почему тогда их больше? — прищурился он.

Я оторопел, вспомнив, что даже на земле, у всех населяющих ее видов трутней насчитываются единицы на фоне значительного большего числа тружеников. Мне всегда казался непреложным тот факт, что у правящего большинства и агентов на земле соответсвенно больше, да и среди людей яркие, пытливые умы значительно реже прямолинейных встречаются — потому и ряды светлых быстрее пополняются. Но если такая диспропорция сохранялась всегда, то оставалось только предположить, что творящему разуму пришлось резко увеличить численность светлых для того, чтобы хоть как-то уравнять их коллективный интеллект с нашим.

— Ну, даже на земле выдающихся личностей можно по пальцам пересчитать, — буркнул я, борясь с искушением выйти за рамки объективности.

— А ведь и правда, — снова заговорил Игорь, все также пристально глядя на меня, — считается, что земля была создана по вашему образу и подобию. И людей на ней сначала немного было. Вряд ли только Адам с Евой, но первым людям явно не до столкновений и войн было. Правильно?

— Никогда этим не интересовался, — осторожно ответил я, гадая, куда он клонит.

— Я думаю, вас тоже сначала было немного, — задумчиво продолжил он. — И появились вы до земли — в помощь ее Создателю. А вот уже потом у вас разногласия появились — судя по всему, о том, как землей управлять. Победила очевидно точка зрения светлых — вы поражение не признали, вот и партизаните с тех пор. Я только одного не пойму … — Он нахмурился, моргая.

— Почему мы продолжаем сопротивляться? — процедил я сквозь зубы, задетый отданной им с такой легкостью победой светлым.

— Нет, — покачал он головой. — Роль Создателя. Если он был судьей в вашем споре и отдал власть над землей светлым, то почему не перевел вас в какое-то другое место? У него же таких земель должно быть много. Или хотя бы не проследил, чтобы светлые не превышали данные им полномочия. Он же наверняка вас одинаковыми сотворил — кто в здравом рассудке будет создавать помощников, которые постоянно друг другу палки в колеса вставляют? Так как он мог допустить, чтобы одна их часть начала подавлять другую?

Я ничего ему не ответил — молча глядя на живое доказательство бесперспективности этого подавления. Стоило юному пытливому уму вырваться — на самое непродолжительное время — из-под влияния своего вечно сочащегося светлой пропагандой родителя, как у него тут же начал неудержимо расширяться кругозор, скованный прежде удушающими оковами правящих догм.

В чем, как справедливо заметил Гений, немаловажную роль несомненно сыграло благотворное воздействие моей дочери. Подкрепленное и моими скромными усилиями.

— А я думаю, что светлым тоже не всем по душе такое положение дел, — как будто услышала она мои мысли — даже через блок. — Вы же не смирились с ним — а общий язык далеко не с одним из них найти все-таки получается. Значит, можно как-то вернуться к исходному равноправию?

— А если светлые власть захватили, — подхватил Игорь, продолжая свою мысль, — в отсутствие Создателя и без его ведома — то зачем ему такие обширные владения, что он не в состоянии за порядком в них следить?

Кругозор юного пытливого ума расширялся не только неудержимо, но и стремительно. Чрезмерно. Вовсе незачем давать правящему течению шанс обвинить благотворное воздействие моей дочери и мою скромную ей помощь в подстрекательстве их подрастающего поколения к подрыву основы основ.

Я попросил юного мыслителя глубже проанализировать возможные варианты нарушения равноправия между нами и светлыми — сконцентрировавшись исключительно на действиях последних, их причинах и последствиях.

Любые упреки в использовании юного философа я решительно отметаю. В конце концов, карающий меч светлых уже давно не просто пользовался его услугами, а откровенно эксплуатировал их. В корыстных целях представления своего подразделения в незаслуженно выигрышном свете — и даже глазом при этом не моргнув.

Однажды дошло до того, что он поручил незаконно привлеченному несовершеннолетнему полную разработку своей предстоящей операции на земле — прослушав ее презентацию, я потребовал от эксплуататора письменные гарантии того, что ее автор никогда и ни при каких обстоятельствах не будет привлекаться к созданию стратегии всех его демаршей против нашего течения.

Никаких гарантий я, конечно, не получил — и сейчас счел элементарной справедливостью предоставить юному таланту возможность всесторонне отточить свой острый ум. Раз уж речь у нас зашла о восстановлении равноправия. Коему в немалой степени могло послужить ретроспективное разоблачение сознательной — будь-то постепенной или внезапной — узурпации власти.

В правильности такого решения меня убедила реакция Гения на пересказ нашего с юным мыслителем разговора. Он выслушал меня молча, откинувшись на спинку своего ветхого потрепанного кресла — но то и дело подавляемая и все равно пробивающаяся наружу легкая улыбка выдавала его живой интерес.

— Подбросьте ему потом анализ светлой доктрины, — бросил он наконец, довольно жмурясь. — Со всеми ее плюсами и минусами. В первую очередь, в отношении земли. И нашей тоже, — пожевав губами, добавил он. — Ее минусов.

— Почему только минусов? — натянуто поинтересовался я.

— Взгляд свежий может подсказать, — снова прикрыв глаза, забормотал он, — что привело нас к пораженью, а ум неискушенный — дать загадки верное решенье.

Я воздержался от дальнейших вопросов — уже зная, что этот давно не слышанный мной от него речитатив является точным признаком особо интенсивной работы его мозга. Мой с ее словесным выражением в последнее время уже не справлялся — просьба разъяснить любую из его шарад обычно заканчивалась новой, еще более запутанной.

И Гений вновь без труда подтвердил свой титул, озадачив меня даже без лишних слов.

Его поручение я передал юному мыслителю не сразу — мне казалось, что даже слегка критическое исследование действий правящего большинства усугубит и без того пристальное внимание к нему разрушительных по определению сил. К нему — и к моей дочери.

Затем, поразмыслив, я предположил, что этим ходом Гений намерен заставить наших оппонентов перейти от закулисной и трудно доказуемой охоты на инакомыслие к открытому подавлению даже намека на оный в их собственных рядах. И не мог не оценить изящество его маневра: упор на недостатки нашей позиции в отношении земли — при одновременном куда более беспристрастном анализе официально признанной точки зрения на нее — мгновенно избавлял исследование от обвинений в подрывном его характере.

Юный мыслитель взялся за него с жарким энтузиазмом открывшего наконец глаза неофита.

Не вызвавшим, однако, никакого бурного развития событий, обещанного с такой уверенностью Гением.

У меня даже мелькнула мысль, что — основываясь на вынужденной необходимости наших сторонников постоянно держаться настороже — он переоценил бдительность правящего большинства. По всей видимости, последнее уже настолько уверило себя в незыблемости своего доминирования, что сочло ниже своего достоинства рассматривать любительский экскурс в историю в качестве какой бы то ни было угрозы.

Не стоило также забывать о еще одном противоречии, которое, возможно, просто ускользнуло от внимания нашего величайшего ума в его стратегических рассуждениях. Исследование юного мыслителя было посвящено нашим отношениям с людьми — тогда как интерес взявших его под неусыпное наблюдение аналитиков, как стало мне известно со слов самого Гения, был направлен на более высокую форму сознания в лице ангельских потомков.

Одним словом, никакой тревожной реакции на постепенное прозрение одного из самых ярких их представителей не последовало. Меня столь типичная самоуверенность заносчивых носителей официально навязываемого мировоззрения вполне устраивала.

Всплеск в болоте их самолюбования пришел с неожиданной стороны. И меня самого поразило, насколько я уже перестал ожидать каких-либо осложнений оттуда — довольно длительное отсутствие родителя юного философа на земле уже успело внушить мне чувство мнимой безопасности в отношении самого ненадежного фигуранта в деле защиты интересов его собственного потомка.

Представление о последних у вышеупомянутого фигуранта всегда было типично светлым. Он наверняка воображал себе, что — добровольно сдавшись ищейкам своего, с позволения сказать, справедливого и милосердного течения с полным набором доказательств направленной против его деятельности на руках — пошел грудью на амбразуру, вызвал огонь на себя и отвлек его от своего сына.

У меня же не было никаких сомнений, что за всем этим трескучим пафосом стояла банальная жажда внимания. Которой он в последнее время был совершенно заслуженно лишен. И которую он вновь потребовал с типичным для светлых эгоизмом — даже на мгновение не задумавшись о последствиях для хотя бы своего окружения.

Внимание его собратьев не заставило себя ждать — их репрессивная машина заработала на полную мощность. В отношении всех причастных.