Маруся-1. Попасть не напасть

Глава 5 Дежавю

Рядом со мной о чем-то разговаривают. Первое желание — открыть глаза. Второе — полежать и послушать.

Верх одерживает благоразумие — и я прислушиваюсь.

— …Жертвы!

— Да, Бог хранит цесаревича. Чудом уцелел…

— А человек тридцать погибло.

— И раненых — вся лечебница.

— Говорят, завтра здесь будет его величество, лично…

— То-то вся лечебница на ушах стоит…

Голоса стихают, отдаляются…

Я открываю глаза.

Палата. На четырех человек. Четыре кровати, на двух лежат незнакомые мне женщины. Но явно из высшего общества.

Не бывает у служанок ни таких ногтей, ни такой кожи…

Одна кровать свободна, но надолго ли?

Одежда?

Моей одежды нет. Я оглядываю больничную рубашку, потом снимаю со спинки стула халат. Подхожу к окну и выглядываю наружу.

И кто б сомневался?

Бывали мы на этом вашем Марсе, бывали. То есть в этой больнице. На улице явно ночь, фонари горят, тишина и покой. Ну, относительные. Больничные.

Кто мне может рассказать, что здесь происходит? И чем вообще кончилась моя эскапада?

Цесаревич явно жив. Не факт, что здоров, но хотя бы выжил, уже польза. А тридцать человек погибло…

Вспоминаем родной мир?

У нас хоть как-то организуют службы спасения, но у нас есть опыт. А здесь? Часто ли здесь устраиваются теракты?

Подозреваю, что всех пострадавших просто свезли в больницу, не особо разбираясь. И завертелась карусель. Сортировка, оказание первой, второй, десятой помощи…

Поэтому до меня руки и не дошли. Мне-то помощь особо и не требуется. Жива, здорова, а что в обмороке… тут небось и пострашнее есть случаи.

А когда дойдут? Что со мной сделают?

А мысли-то нерадостные вырисовываются…

Благодарность власть имущих? Не верю я в нее, от слова совсем и никак. Не видела, вот и не верю. Скорее, будет осуществляться другой вариант. К примеру, благодарность получит мой отец. А я получу… а ничего я не получу. Помолвка с Демидовым — и вперед.

А если упомяну про Милонега…

Ага, это будет не песец. Это будет конец.

Первый же допрос — и меня расколют до самой попы. Это ротмистр ко мне хорошо отнесся, а так-то… кто со мной миндальничать будет?

И допросят, и все выспросят… и как тут относятся к подселенцам типа меня? Ох, что-то мне подсказывает, что крайне недружелюбно. У меня ведь от княжны ничего, кроме дневника, — ни знаний, ни памяти, ни манер, ни навыков, ни опыта… я никого толком не обману. Ладно еще отец с мачехой, хотя и они заподозрили бы неладное. Не успели просто.

А серьезные ребята, занятые расследованием?

Изведут меня на допросах. И не факт, что я не пропаду где-нибудь в застенках охранки. Надавить, вынудить сотрудничать… это могут.

Варианты?

Бежать.

Что есть ног и лап. И не медлить… Хорошо, что мы с ротмистром гуляли по территории больницы. Сейчас я хоть знаю, куда мне бежать. И сбегу! Пока я без сознания, пока народ без сознания, перепись не проводилась…

Касаюсь волос.

Однако!

Косу мне так и не расплели, и украшения так и не вытащили. С шеи сняли, а вот из волос не выплели.

Отлично. И на пальцах кольца сохранились, на какое-то время мне на пропитание точно хватит. В ломбарде заложу, не побрезгую.

Можно предположить, что без сознания я пробыла не так долго. Это ночь, последующая за балом. Не сутки я здесь валяюсь, точно не сутки.

Так, а что по состоянию?

Прислушиваюсь к себе. Нельзя сказать, что самочувствие отличное. Но… Меня не тошнит, на ногах я стою твердо, руки действуют… синяки-ссадины есть?

Задираю рубашку и оглядываю себя. Отлично! Есть и то, и другое, но в пределах нормы. Так, чуть-чуть. Пробую ощупать спину, насколько дотягиваюсь. Вроде бы тоже сильных повреждений нет.

Живем!

И двигаться можем!

Рвем когти!

***

Честно говорю, я поступила неподобающе. И гадко. И наверное, по-свински. Но украшения я собрала все, что нашла в палате. И свои, и обеих дам. Пригодятся.

Будем считать, что со мной расплатились за спасение жизни. Хоть их, хоть цесаревича.

Оказались у меня пять заколок с полудрагоценными камнями, мой жемчуг и шесть колец с разными драгоценными камнями.

Стыдно, конечно, но я не знаю, что меня дальше ждет. Если не пригодится, я найду случай вернуть побрякушки, память на лица у меня хорошая. Если пригодится… Запас карман не тянет.

И я вышла в коридор.

Отделение не то, в котором я лежала. Зайти попрощаться с ротмистром?

Можно. И про Милонега ему рассказать, на всякий случай. Пусть он сам передаст, кому пожелает.

Я огляделась. Ага, вот сестринская, вот пост… о! Удача!

На спинке стула висит чей-то плащ. Рядом стоят ботинки. Грубые, мужские, тяжелые, и мне они явно велики, но тут уж не до жиру! Я сдернула плащ, завернула в него ботинки — и припустила к лестнице. Пригодятся.

***

Найти отделение, в котором я лежала, несложно. Это отдельный корпус, этакое государство в государстве. Для богатых.

Почему все не там? Видимо, не поместились.

Вот и окно ротмистра.

Заходить в отделение? Ну уж — нет. А вот пару камешков докинуть я смогу, благо, окно открыто.

Потребовалось целых четыре камня, прежде чем Андрей Васильевич выглянул в окно. Я прикусила губу.

Несколько дней. Всего лишь пара дней, и такие перемены?

Истоков выглядел лет на пять старше. Прищурился, на зрении тоже сказалось, узнал меня и кивнул на беседку. Туда я и отправилась.

Ждать пришлось минут двадцать, прежде, чем Андрей Васильевич возник на пороге.

— Мария!

Я молча бросилась ему на шею — и разревелась.

***

Отдаю должное деликатности мужчины.

Меня просто гладили по голове, пока я не пришла в себя. Потом продолжили, пока не улеглись последние всхлипывания. А потом я сорвала здоровущий виноградный лист, высморкалась, и улыбнулась.

— Спасибо…

— Я уж и не надеялся свидеться.

И голос надтреснутый.

— Болезнь…

— Проклятие прогрессирует. Думаю, еще дней десять, вряд ли больше.

Слезы катятся сами собой. Но…

Не надо!

Андрей Васильевич этого не оценит. А вот…

Я решительно вытираю нос рукавом.

— Андрей Васильевич, у меня для вас есть интересная история. Надеюсь, вы сможете ей с кем-то поделиться?

— Расскажите, Мария?

Я поудобнее устраиваюсь на скамейке — и принимаюсь пересказывать. Что-то из дневника княжны, что-то из моих личных впечатлений… Милонега я сдала как металлический лом на базу.

Андрей Васильевич внимательно слушал. Кивал…

— Мария, это важно. Сможете вы завтра…

— Завтра меня здесь не будет. — Я подняла голову и поглядела ему прямо в глаза. — Я хочу уехать.

Нельзя сказать, что я сильно удивила собеседника.

— Не проще ли будет остаться?

— Нет, вряд ли. Отец меня защищать не будет…

— Вашему отцу сейчас не до того, Мария.

— Вот как?

Приязни к папеньке я не испытывала. Ни разу. Не огрело ли и его кирпичом по маковке? До просветления?

— Ваша мачеха умерла. Примерно час назад. Помочь не смогли, сильная травма…

Мне осталось только пожать плечами.

Ну и что?

Умерла — так умерла. Вот уж кого не жалко.

— Я видела, что с ней беда, но помочь уже не могла. Она бы меня, кстати, не пожалела. Так что… я плакать не стану.

— Князь сейчас там, в корпусе… он безутешен.

— Не уехал домой? Странно…

— У него нога сломана. И синяки — врачи его до завтра оставили.

И опять мне не жалко. Хоть и отец. Якобы.

— А Демидова вы там не видели?

— Нет…

— Может, повезло и он померши? — понадеялась я. Потом подумала пару минут. — Нет, удирать все равно надо.

— Не уверен, что вы принимаете правильное решение, Мария.

— Сама не уверена, — вздохнула я. — Но почему-то мне кажется, что так спокойнее.

Андрей Васильевич покачал головой.

— Куда вы поедете?

— В Березовский. — Ответ я уже знала. — Съезжу к Кальжетовым, подумаю о жизни…

— Одна. Вы рискуете…

— Я всю жизнь рискую. Кстати — что цесаревич?

— Жив. У него просто сотрясение мозга.

— Что ж. Значит, у него есть мозг.

Ротмистр невольно улыбнулся, хотя шуточка вышла рискованная. Здесь за такие и посадить могут.

— А вот у его невесты тяжелые переломы ног.

Александру Эссекскую мне жалко не было.

— Свадьба откладывается на неопределенное время?

— Да, думаю — да.

Я пожала плечами.

— Значит, это судьба.

Андрей Васильевич задумчиво смотрел на меня.

— Мария, я не смогу вас отговорить от побега?

— Нет.

— Тогда… вы можете подождать меня немного?

Я могла. Что я теряла? Да ничего, до утра время еще есть.

Впрочем, стоило мне остаться одной, и в голову полезли нехорошие мысли.

А если сейчас Андрей Васильевич придет с кем-то? Если сдаст меня охранке? Если…

Так, спокойно.

Ничего страшного не происходит. Я не хочу разочароваться в человеке, но вдруг все и обойдется?

На всякий случай я вышла из беседки и прошлась чуть поодаль. Скажу, ноги разминала.

Ноги, кстати, мерзли. Надо одеться, обуться, да и попробовать…

От халата, что ли, рукава оторвать? И как портянки их?

Надо попробовать, иначе я просто ноги сотру. Ботинки-то и грубые, да и чужие, брезгливо просто. Да и косу хорошо бы переплести, жемчуга вынуть. Займусь пока?

А пожалуй что…

***

Андрей Васильевич вернулся один.

При полном параде, в форме, спокойный и сосредоточенный.

— Мария?

Я вышла из тени.

— Андрей Васильевич?

— Идемте.

— Куда? — искренне удивилась я.

— Я провожу вас. Посажу на поезд и даже платочком помашу вслед.

Я открыла рот. Закрыла. Еще раз открыла и наконец, выдавила:

— Андрей Васильевич, вам же нельзя…

— Мне как раз уже все можно, — горько улыбнулся ротмистр. — Мария, вы ведь почти ничего не знаете. Как нанять извозчика, доехать до вокзала, расплатиться, как договориться с проводником, у вас же нет никаких документов…

И поди поспорь.

Он прав на сто процентов. Да, я решу эту проблему так или иначе, но с ним все будет проще и легче. Только вот…

— Андрей Васильевич, у вас могут быть неприятности.

— Мария, я умираю.

Коротко, четко и по делу. Действительно, какие уж тут неприятности? Вряд ли ему можно хоть чем-то пригрозить. Он уже приговорен.

— Андрей Васильевич…

Быстрый взгляд на мои ноги.

— Давайте я помогу вам одеться.

***

Сделать из рукавов халата подобие носков, надеть ботинки, завернуться в плащ…

Все было проделано достаточно быстро, и Андрей Васильевич повел меня вглубь парка.

— Там в заборе дыра. Для контрабанды.

Я кивнула и послушно последовала за ним.

Ожидала подвоха, но все было тихо. Мы спокойно вышли с территории больницы, хотя и через дыру в заборе, мы спокойно пошли по ночным улицам.

Андрей Васильевич предложил мне руку, и я взяла его под локоть.

Попробовала посмотреть своим «взглядом».

М-да.

Человека окружает как облако — аура. У кого ярче, у кого бледнее, этакое размытое цветовое образование.

У Андрея Васильевича были только жалкие лохмотья.

Магия или болезнь, не знаю, как это правильно назвать, но его просто разъедала черная гадкая клякса. И прикоснуться к ней было опасно.

Я отчетливо понимала это.

Вот видишь ты капкан. Ясно же — не трогай. Опасно. Так и тут. Не с моим опытом, не с моими знаниями.

Вот так. Другой мир, магия, а медицина и тут бессильна. И почему так несправедливо? Какая-то сволочь, типа того же Демидова, — живет, об асфальт не расшибешь, а хороший человек…

Промысел Божий неисповедим?

Или, как говорил, один мой знакомый священник, еще в той жизни, почему сволочи живут дольше? Им шанс дают раскаяться. Чтобы осознали и не губили себя…

Что-то я сомневалась в большом числе раскаявшихся, ну и фиг с ним. Не до теологии…

***

Ночные улицы Москвы казались темными и таинственными. Из подворотен показывались тени, но Андрей Васильевич уверенно шел вперед.

Да, одна я бы тут со страху описалась. А с ним и спокойно, и не страшно…

Вот и несколько извозчиков. Андрей Васильевич оглядел их, выбрал одного и подошел к пролетке. Постучал костяшками пальцев по лакированному боку.

— Ась? — встрепенулся водитель кобылы.

— До вокзала нас довези, любезнейший.

— Двугривенный, барин.

— И пятачка тебе хватит.

— Мне-то да, так лошадке ж тоже надо, — ухмыльнулся «Ванька».

Андрей Васильевич улыбнулся.

— Ладно. Тебе пятачок, да лошадке гривенник.

— Эх, вы и черта уговорите, барин.

Андрей Васильевич подсадил меня в пролетку, потом сел сам. Извозчик свистнул, щелкнул кнутом, но лошадку, кстати, не ударил.

— Эх, пошла, Манька!

Лошадь двинулась мерным спокойным шагом.

Я посмотрела на Андрея Васильевича, но тот показал кивком на извозчика и покачал головой, прикладывая палец к губам.

Поняла. Все, что здесь будет сказано, будет растрезвонено по всей столице. Помолчим.

Ехали мы минут двадцать неспешным шагом. Пару раз навстречу показывались другие экипажи. Пролетка с пьяным господином, карета, потом еще одна…

Я молчала.

Молчал и ротмистр, сжимая мою ладонь в своих руках. Нет, никакой влюбленности, ничего такого. Просто чувства мужчины, который волнуется за близкую женщину. Вот и все.

Вокзал…

***

Громадное здание.

Часы, башня, большие двери. Мраморная лестница, львы на постаментах, освещенные окна…

Только вот мы идем мимо.

Я с удивлением поглядела на ротмистра.

— Андрей Васильевич?

— Вам туда нельзя, Мария.

— Почему?

— Из-за моих коллег. И — у вас нет документов.

Я вздохнула.

— Да уж. Но я попробую решить эту проблему.

Я пока плохо представляла, как именно, но… кто знает?

Что у нас — в моргах неопознанных трупов не бывает? И нельзя найти тех, кто документами торгует? И труп, который выдадут за княжну Горскую, и бумаги у кого-нибудь позаимствовать… может, и не слишком хорошо, зато жива останусь.

— Я бы помог, но это нужно несколько дней, — развел руками Андрей Васильевич.

— Вы уже помогли мне больше, чем родной отец.

Ответом мне стала грустная улыбка.

— Идемте, Мария.

Несколько поездов, я такие только в старых фильмах видела. Еще в черно-белых… Только эти еще более древние, немного непривычной формы… Хорошо хоть не дилижансы. И на том спасибо…

По какому признаку Андрей Васильевич выбрал тот поезд — я не знаю. И проводника — тоже. Но его взгляд упал на продувного мужчину лет сорока, полненького, с округлым пузиком, и между ними завязался оживленный разговор.

Я в нем понимала, в лучшем случае, одно слово из трех. Прислушивалась, но…

Жаргон какой-то? Да, наверное.

Мужчины разговаривали, я поглядывала по сторонам.

Вагоны, вагоны…

Люди садятся в вагоны, люди провожают друг друга…

Последние вагоны явно с каким-то грузом, это понятно даже мне. Они закрытые, при них охрана… это хорошо. Спокойнее ехать будет.

Наконец мужчины договорились, и Андрей Васильевич протянул проводнику несколько купюр. Я шагнула вперед, но наткнулась на предупреждающий взгляд.

И — смолчала.

— Мы сейчас попрощаемся, и я барышню сам посажу в купе. А ты по приезде мне ответишь, как довез, понял?

Проводник закивал.

Андрей Васильевич положил руки мне на плечи.

— Будьте счастливы, Мария.

И я не удержалась.

Ткнулась лицом ему в плечо, слезы сами побежали…

Я сильная?

Нет.

Здесь и сейчас, рядом с этим мужчиной, я понимала, что такое настоящая сила. Когда человек идет и делает то, что должен. Вопреки любым обстоятельствам, вопреки самой смерти.

Почему таких мужчин мало?

Теплая рука гладит меня по волосам.

— Машенька… не плачь, родная. Все будет хорошо, обещаю. Ты еще молодая, ты будешь жить долго и счастливо, и за себя, и за нас с Алиной…

Слезы потекли еще сильнее.

Усилием воли я загнала их поглубже, шмыгнула носом. Может, и не аристократически, но платка-то у меня нет!

— Прощайте, Андрей Васильевич.

— Прощайте, Мария.

Слова пусты. За нас сейчас говорят наши глаза.

Доля секунды, не больше, а потом мы отвели взгляды. Слишком многое мы поняли друг о друге.

— Отец…

— Дитя мое…

Ни сказано ни слова. Но слова повисают в воздухе.

Как можно стать такими родным за несколько встреч? А вот можно. Только если сказать все это, я и уехать-то не смогу. Никак не смогу…

Я порывисто обнимаю мужчину и крепко целую в щеку.

И получаю в ответ отеческий поцелуй в лоб. Андрей Васильевич крестит меня.

— Храни тебя Господь, дитя мое…

***

Купе оказалось вполне комфортным. Два диванчика, никаких верхних полок. Оно рассчитано на двоих людей, не больше. Есть места для багажа, но мне они не нужны. Все равно ничего у меня нет…

Андрей Васильевич стоял на перроне до последнего. Я смотрела в окно, он смотрел на меня, махал рукой, когда поезд тронулся…

Раздеваться я начала, только когда фигура ротмистра скрывается из вида. И в кармане халата…

Как он умудрился? Когда?

Небольшой кошелек черной кожи. Портмоне. Открываю его.

Несколько крупных купюр, горсть мелочи, записка, нацарапанная наспех, карандашом на уголке газеты. Медленно читаю.

«Храни тебя Господь, дитя мое…»

И не откажешься.

Эх, Андрей Васильевич…

За окном мелькали дома, деревья….

Стук в дверь заставил меня завернуться в плащ. Проводник чуть смутился.

— Госпожа…

— Да?

— Господин просил принести…

На второй диванчик легли три платья.

— Откуда это?

— Дамы ездят, забывают иногда…

Действительно, глупый вопрос. Я пригляделась к платьям.

Одно отбраковала сразу. Винно-красный шелк, черное кружево, вырез до… этого самого. Ясно, какая дама и какого сорта его забыла. Подозреваю даже, в каких обстоятельствах.

Два других поприличнее. Коричневое сукно и серый бархат.

Увы, придется выбрать сукно. У него есть один большой плюс — пуговицы спереди. Да, это заявка — я из простого народа, у меня нет служанки. Ну и пусть, мне ли сейчас привлекать внимание?

Бархат выглядит намного благороднее, разве что на подоле пятно от чего-то жирного. Но множество мелких пуговиц сзади, тонкое кружево отделки…

Нет, это просто не то.

Выбрала коричневое сукно.

— Иголка и нитки найдутся?

— А то как же, госпожа.

— Сколько с меня?

— Господин все оплатил, не извольте беспокоиться…

И вновь по щеке побежала непрошеная слезинка.

Ах, Андрей Васильевич…

Прощайте. И простите меня за все. Я вас никогда не забуду. И сына назову Андреем.

Интерлюдия 3

Андрей Васильевич бодро шагал по ночной Москве.

На душе у него было легко и весело, как не было уже давно, с того самого черного дня…

Легко ли узнать, что ты умираешь?

Обречен, и никто не может для тебя ничего сделать?

Поверьте, это очень тяжко. Осознание собственной смерти свалилось на Истокова как каменная плита на плечи, придавило, расплющило…

Когда сразу — не так больно, наверное. Вот ты был, а потом тебя не стало, и разве что кто-то тебя оплачет. И не больно, и не страшно…

А тут…

Лежишь, и вспоминаешь свою прошлую жизнь, и понимаешь, что ничего-то в ней такого и не было.

Настоящего.

Разве что Алина.

Синие глаза, светлые волосы, улыбка, поляна с ромашками, платье с такими же ромашками… горькое сожаление о своей глупости.

Да, он получил следующий чин, он продвинул свою карьеру…

И что толку?

Натали с детьми навещала его в больнице, а он смотрел и понимал, что они — чужие, совсем чужие. И с этой нарядной женщиной в платье по последней лондонской моде, и с этими манерными девушками, которые жеманно растягивают слова, и даже с сыном, который вырос избалованным и изнеженным.

Строил он карьеру, строил…и что?

И пепелище…

И горькие сны, приходящие по ночам, скручивающие мышцы болезненной судорогой, и проклятье, разъедающее тело и душу…

Но вдруг — касание теплой руки. Взгляд серьезных темно-серых глаз.

Мария…

Похожая на Алину — и совершенно другая. Хрупкая и беззащитная, умная и отважная, серьезная и не по годам рассудительная — и в то же время удивительно наивная.

Ах, Мария…

Тебе плохо? Так помоги тому, кому еще хуже.

Андрей Васильевич не определял свои чувства. Это было не сексуальное влечение, нет. Не любовь, не привязанность. Скорее, некое родство душ.

Да, именно так.

Две раненых души, два одиночества.

Княжна могла быть его дочерью по возрасту. И хотелось помочь, защитить, отогреть… что он мог ей дать?

Несколько разговоров — и только. Думал, они никогда больше не увидятся, но судьба оказалась благосклонна к ротмистру.

Взрыв. Покушение на наследника…

Совсем Романов мышей не ловит, разленился вконец… И служба его, Личная тайная канцелярия Его Императорского Величества, неясно чем занимается, ворон, что ли, за окном высчитывают?

А, что уж теперь.

Именно благодаря этому покушению Мария вновь оказалась в той же больнице. И смогла найти его. Удивительное присутствие духа для молодой девушки.

Мария все рассчитала правильно.

Ей — не поверят. Нет, оправдываться тут будет просто бесполезно. Говори, не говори, ругайся, проси, умоляй…

Романов в принципе будет сейчас рыть землю носом, надо бы ему этого Милонега заложить, пока еще есть силы и возможность. Сегодня же, как придет, письмо напишет.

Денег в карманах не оставалось даже на извозчика.

Казалось бы, зачем ему крупные суммы в больнице?

Но Андрей Васильевич не привык быть без денег. Издержки полунищего детства и отрочества, знаете ли. Когда после тяжелого рабочего дня стоишь и думаешь: извозчик — или булочка. А если булочка, то придется тебе идти пешком четыре квартала, а зима и холодно. И обувь старая.

И кушать хочется так, что желудок судорогой сводит.

А если извозчик, то дома ничего нет, кроме осточертевшей пшенки. Зато там можно согреться… и сил уже нет идти…

Вот с тех пор он и привык держать при себе крупные суммы. Как появилась возможность…

Булочка?

Да он три булочных скупить мог на корню.

А сейчас у него в карманах ветер гулял. Даже мелочь отдал Марии, потихоньку, вспомнив кое-какие навыки, подсунул портмоне в карман халата, чтобы она сразу не нашла. Откажется ведь…

Отказалась бы.

Правильно ли она поступила? Уехала, все бросила…

Разве нет?

Истоков умел слушать и слышать. И то, что он не стал объяснять Марии весь расклад, не значило, что он его не просчитал.

Ситуация складывалась неоднозначная.

Кому нужно покушение на наследника? А ответ-то прост. Только своим.

Цесаревич собирается жениться, его невеста приезжает в Москву — и здрасте-нате? Покушение задумано так, чтобы устранить или обоих, или одну. Вызвать осложнения с Лондоном… собственно, они УЖЕ появились.

Королева не простит такого отношения к собственной внучке, да и отец Александры не спустит… возникнет напряженность. Под шумок оживятся те, кто хотел подсунуть цесаревичу невесту из своего юрта. Таких четверо.

Шуйские, Соболянские, Захаровы и Матвеевы.

Четыре юрта, с которыми придется считаться на какое-то время. Цесаревич, по счастью, жив, а вот его невесте долго восстанавливаться придется. Переломы костей, они даже с магией зарастают долго, магия не всесильна.

Кто-то начнет давить «за», кто-то «против»…

Мария попадет в жернова.

Романов, насколько знал Истоков, поддерживал матвеевский юрт. А у старого Матвеева своя дочь-красавица, младшая, Анастасия Матвеевна Матвеева, хороша до необычайности.

Если выяснится, что Мария знает нечто о состоявшемся покушении… что сделает Романов? Да вытряхнет из девочки — все. И что та знает, и чего не знает… и подставит, и свои выводы сделает, и наживку из нее тоже сделает. Спокойно.

Ну уж — нет!

Князь Горский сейчас в горе и трансе из-за смерти супруги, он дочери не защита. А так… Нет княжны. Сбежала.

Отчего?

Да от брака с Демидовым, к примеру. Если там и правда проклятие, так кто хочешь сбежит. Что ж она, дурочка, что ли?

А что там было, как там было… Если кто-то и понял, что именно сделала княжна Мария, то сразу никому не рассказали. А теперь уж и поздно. Княжна вне досягаемости.

Плохо другое.

Когда она захочет вернуться… ротмистр даже не сомневался, что захочет, рано или поздно она вернется в высший свет, такие в безвестности не пропадают и не прозябают…

Так вот.

Когда она захочет вернуться, ее репутации будет нанесен существенный урон. Побег практически из-под венца… м-да.

А с другой стороны, он верил в Марию! Она наверняка что-то да придумает. Справится. Она умная и сильная девочка, она еще и не такое потянет…

Да и вернуться не так чтобы сложно. Магия-с…

Марии достаточно поклясться на крови, что она — ее светлость Мария Горская, и вопросы будут сняты. Ей не нужны никакие документы, достаточно слова и крови.

А еще он попросит старого друга приглядывать за малышкой. Так, на всякий случай.

Но кто же стоит за этой пакостью? Шуйские, Соболянские, Захаровы или Матвеевы?

Занятый своими мыслями ротмистр и не заметил, как позади него выросла темная тень. Рука захватила горло, рванула назад.

Нож вошел под лопатку, и тело Андрея Васильевича выгнулось в жестоком захвате.

Мгновенная смерть.

Истокову повезло в последний раз в его жизни. Не придется гнить заживо, мучаясь от проклятья, не придется считать минуты до смерти, не придется просить об отпущении греха — смертного, потому что такие мучения мало кто выдерживает, просят дать им опиума, чтобы уйти быстро и во сне…

Ему повезло.

Только вот рассказать о своих выводах он никому уже не успел. Увы….

Не повезло грабителям — в карманах Истокова не нашлось и медного гроша. Эка жалость! Разве что мундир снять, да загнать? Но опасно…

А колеса поезда стучали по рельсам, унося княжну Горскую все дальше от Первопрестольной. И ее знания о заговоре — тоже.