Сицилия. Палермо 1998 год
Да, мой убийца, я тебя люблю!
Люблю до дикости, до ран, до униженья,
До одержимости, отчаянно, порочно
и до безумного по лезвию скольжения,
Когда порезы счастьем кровоточат.
От ревности, захлебываясь болью,
Ты режешь наши души на куски,
Со мною рядом истекаешь кровью,
А без меня подохнешь от тоски.
© Ульяна Соболева
Они не расходились спать и, как назло, допоздна сидели за столом уже на улице в беседке. Прямо под разноцветной гирляндой играли музыканты, и пел какой-то худосочный, хвостатый певец, завывая на луну. Его голос перебудил собак на псарне, и они перекликались с ним после каждой рулады. Мужчины играли в карты, а женщины обсуждали новую коллекцию от Армани. Мне это было неинтересно, и я со скучающим видом думала только об одном, как отсюда смыться и отнести Сальве фрукты и сок. Я даже умудрилась спрятать в карман платья несколько яблок, банан и печенье.
– Как там тебя называл Марко, Гладиолус… Эй…
Обернулась и увидела ту самую белобрысую. Она сидела напротив меня и ковыряла вилкой в пустой тарелке. Рядом еще две подружки. Поглядывают то на меня, то на нее.
– Джули.
– Нет. Тебя назвали, как какое-то дурацкое растение.
Подружки хохотнули, а я осторожно положила вилку возле тарелки.
– Не думала, что деменция настигает уже в столь юном возрасте.
– О чем ты, малявка?
– Склероз. Нужно непременно обратиться к врачу.
– Ты что там бормочешь себе под нос?
Она начинала злиться, и ее кукольное лицо приобретало хищно-уродливые черты.
– Еще и плохой слух. Что будет лет через пять?
Я пожала плечами, а она подалась вперед и прошипела.
– Ты – мелкая, уродливая дрянь. Не лезь к Пауку, ясно? Он мой! Еще раз тебя возле него увижу, обломаю твои тонкие ручки и ножки.
Она не успела договорить, я толкнула в ее сторону стакан с гранатовым соком, и он аккурат вылился ей на подол белого платья между ног. Она вскочила из-за стола.
– Упс…какая неожиданность. Ты прокладки не забыла?
– Тыыыы!
На нас все обернулись, и девка бросилась в сторону дома, но я успела поставить ей подножку. Она прокатилась на животе по траве, и в добавок к красному пятну появились зеленые разводы.
– Мэрион, дочка… что случилось? – закудахтала вокруг нее тучная женщина в немыслимом красном наряде.
– Не трогай меня… отстань! – грубо оттолкнула ее блондинка, вставая с колен. – Она облила меня, а потом толкнула! Уберите отсюда эту психопадочную!
– Юлия! – грозно прикрикнул отец.
За девкой бросились ее подружки и мать.
– Немедленно встань из-за стола и иди в свою комнату! Сейчас же!
Это то, что мне и было нужно.
– С удовольствием!
Я прокралась к ограде, когда веселье было в самом разгаре. Притащила пакет с фруктами, прихватив также перекись, вату и замораживающий крем, который притащил для меня из аптечки Марко. Сам он со мной не пошел. Сказал, что по вечерам всегда проверяют в постели он или нет. Трус. Я же сказала.
– Эй, Верзила, скучаешь?
Парень задрал голову и улыбнулся.
– Та нет. Это охрененно веселое место.
– На. Лови ужин.
Швырнула ему вниз пакет.
– А теперь меня лови.
– Э неет, малая. Так не пойдет. Тебе здесь нечего делать. Давай, чеши в свою комнату.
– Ты чего раскомандовался? Я спину тебе намажу.
Улыбка пропала. Я нахмурилась, глядя на бледное лицо и темные, почти черные глаза, которые сухо блестели в полумраке.
– Я видела, как тебя били… твой отец, он… не должен был так. Это неправильно и.… мне жаль, что он так с тобой поступил из-за меня.
По мере того, как я говорила, у него кулаки сжимались, а на лице появлялась отталкивающая гримаса.
– Вон пошла, я сказал!
Уже грозно, сцепив зубы.
– Не х*р меня жалеть! Засунь свою жалость себе в задницу и чеши отсюда!
Я приподнялась с земли, отступила назад, но вместо того, чтобы уйти, прыгнула к нему в яму.… И он поймал. Подхватил на лету, сдавил огромными руками.
– Дурааа! Ну ты и дура, Вереск!
– А ты грубый и злобный Верзила! Отпусти – задавишь!
Огромные лапы осторожно поставили меня на землю.
– Поворачивайся и снимай свою рубашку.
Смотрит мне в глаза, стиснув челюсти, а я ему. И никто взгляд не отводит.
– И не думаю тебя жалеть. Понял? Даже дуть не стану! Пусть щиплет! Буду наслаждаться твоими стонами боли.
Ухмыльнулся косо, а во взгляде вызов.
– Нужно очень постараться, чтобы сделать мне больно, малая.
– Я постараюсь.
Повернулся ко мне спиной и спустил вниз рубашку. Тусклый свет фонаря, который стоял от нас в нескольких метрах, осветил вздувшиеся рубцы, а рядом с ними и старые шрамы. Внутри у меня у самой защипало. Так, как будто это мне на открытые раны плеснули спиртом.
Сколько раз его вот так били… не счесть. Альфонсо – изверг проклятый! Если б он был сейчас рядом, я бы точно вылила ему в лицо склянку с дезинфицирующим раствором.
– Ты чего там? Засмотрелась, что ли?
А у меня слезы на глаза навернулись. Сколько боли он перенес. От родного человека. Неожиданно для себя протянула руку, чтобы тронуть шрам.
– Чего застыла, малая? Ты вроде обещала мне больно сделать, или кишка тонка? Пожалела, да?
– Пусть твоя кошка белобрысая тебя жалеет!
Я тут же одернула ладонь. Еще чего, жалеть его. Особенно после того, как зажимался со своей мерзкой Мэрион. Налила на ватку спирт и прижала к открытым рубцам. Кулаки Сальвы сжались, но он не издал ни звука, а я не удержалась и подула. Сильно-сильно.
– Смотри не надуйся, как шарик, и не улети, малая. Там я тебя х**н поймаю.
И засмеялся, и я вместе с ним.
– Не улечу. А ты не дергайся.
Смазала все раны, обработала обезболивающим гелем и подняла вверх рубашку.
– А теперь давай залазь ко мне на плечи и топай отсюда, пока тебя здесь не нашли.
– Вот и потопаю. Верзила неблагодарный.
В глаза мне посмотрел.
– А за что благодарить? Запомни, малая, никогда не делай то, о чем тебя не просят, и не жди того, чего не обещают… А вообще, не жди даже, когда дали клятву. И в жизни меньше болеть будет, ясно?
– А ты теперь жизненные советы раздаешь? Гуру заделался?
– Что ж ты языкатая такая?! Бессмертная, что ли? К Джино, дура, полезла!
– Ничего, ты ж заступился!
– Просто Джино выбесил. А так играла бы со всеми и пошла навоз лошадиный есть. Я б только поржал. Так, все. Давай. Тебе пора. На плечи ко мне залазь, я подсажу, и вылазь отсюда.
А вот он причинил мне боль. Я даже скривилась. Значит, не за меня заступился, а Джино его взбесил, потому что выступил против. Посмел перечить самому Мартелли. Гад он, этот Сальва. Паук мерзкий.
– Еще чего? На плечи не полезу.
– Лезь сказал. По-другому ты, шмакодявка, туда не достанешь.
– Я не шмакодявка! Я уже выросла!
– Ага! На один сантиметр?
Посадил меня к себе на плечи, взялся за стену ямы.
– Вставай на ноги и пытайся подтянуться.
– А ты вверх не смотри!
Забралась к нему на плечи ступнями, но до края ямы достать не могу. Он выше от меня на голову. Этот проклятый край.
– Та ладно. Я уже видел твои труселя. Белые в горошек.
– А вот и нет. Они в цветочек… Черт!
– Дуууураааа, вот ты дура!
И ржет, сволочь. Пошатнулась, упала обратно в яму, соскользнув вниз.
– Что такое, малая? Не доросла? Я ж говорил, что ты шмакодявка! Могу попытаться зашвырнуть наружу, как мяч. Как думаешь? Долетишь?
– Что здесь смешного?! Придурооок!
– Зато я теперь знаю, что ты носишь трусы в цветочек!
Набросилась на него с кулаками. Но они о мощную грудь бьются, и больно мне, а не ему.
– Думаешь, ты самый крутой? Ни хрена! Был бы умнее, как Марко, молчал бы и не получил хлыстом от отца! Это потому, что ты придурооок!
– Рот закрыла!
– Сам заткнись!
Сальва вдруг схватил меня за порезанное плечо и дернул к себе, от боли слезы из глаз полились. Его лицо тут же изменилось. Мгновенно. Исчезло это выражение презрительного цинизма, и брови вверх приподнялись, глаза округлились.
– Что такое, малая? Больно? Прости…где? Там, где порез?
– Не трогай меня! Не прикасайся!
Сцапал в охапку и принялся раскачивать.
– Сейчас пройдет… вот увидишь. Сейчас пройдет. Маленькая моя… Вереск…я не хотел.
Качал на руках, как ребенка, что-то пел, бормотал. Его голос обволакивал, успокаивал, забирался под кожу и порхал там микроскопическими прозрачными бабочками. Я так и уснула у него на руках в холодной яме, под звуки его голоса. Плечо, и правда, перестало болеть, особенно после того, как длинные пальцы Сальвы поглаживали меня чуть ниже раны… убаюкивали и ее. Его пальцы, дивные, волшебные пальцы, умеющие извлекать из гитары такую пронзительную музыку… если бы я знала, какую боль они могут причинять. Наверное, уже тогда бежала бы от этого чудовища без оглядки, но Паук плел тоненькую вересковую паутинку и оплетал ею мое крохотное детское сердечко. Так сладко я еще никогда не спала. Так сладко мне еще никогда раньше не было.
Проснулась я от криков. Кричала моя мать, и ей вторил отец. Я слышала ярость в их голосах.
– Он взрослый! Ему девятнадцать! Она провела здесь целую ночь! С ним! Наедине!
– Твой сын затащил мою дочь к себе в яму, Аль!
– Ноги моей не будет в этом доме! Достаньте ее немедленно!
– Грязный подонок твой Сальва!
Альфонсо молчал. Стоял в нескольких метрах от ямы и молчал. Меня вытащили. Приставив лестницу. Мать тут же сжала меня в объятиях, заворачивая в плед. Она целовала мои щеки, гладила волосы и шептала по-русски:
– Боже-боже, малышка моя… мы всю ночь тебя искали… девочка моя… как он тебя заставил это сделать… запугал, да?… Моя маленькая.
Я вырывалась из ее рук, но она меня словно не слышала. Сжимала, гладила. А я увидела, как сильно и безжалостно пнул Сальваторе отец, едва тот показался у края ямы, пытаясь вылезти. Пнул изо всех сил ногой в лицо, так, что тот обратно упал. Альфонсо развернулся, чтобы идти в дом, и я услышала голос своего отца.
– И это все? Все, что ты скажешь, Аль? В твоем доме… под твоей крышей! Таково гостеприимство великого капы?
– Тебе заплатят золотом и проводят до ворот.
– Я не нищий, чтоб ты бросал мне в лицо золото после того, как твой сын…
– Не хочешь золото? Не будет золота! Выпроводите их. И проследите, чтоб уехали.
Сицилия. Палермо 2003 год
– Приперлись. Никто их не звал. И этот ублюдок приехал.
– Вы о ком, моя птичка?
Для Ма моя мама всегда была маленькой. Она и относилась к ней, как к ребенку или младшей сестре, и это несмотря на то, что Ма была у нас прислугой, но никто бы не осмелился так ее назвать.
– О ком...о ком… о малолетнем отморозке ди Мартелли. Терпеть его не могу. На физиономии написано, что он серийный маньяк. Не хочу, чтоб даже смотрел на мою дочь. Он, как проклятие. Я чувствую. Вот здесь чувствую, что он опасный для нее!
– Конечно, особенно теперь, когда она стала такой красавицей. У мужчин головы сворачиваются, когда ее видят.
– Замуж ее надо срочно. Вот приедет Коста, и тут же сосватаем. Пусть увезет ее в Бруклин. Мне спокойней будет.
Коста? Серьезно? Они собираются меня отдать этому прыщавому, картавящему придурку с брекетами? Какому-то там сыну русско-американского друга отца? Ни за что!
– Ну зачем сразу замуж нашу ласточку?… Вы ведь тогда погорячились и теперь знаете, что Паук этот ничего юной синьорите не сделал. Чистенькая она, нетронутая. Можно еще подождать.
Это знание стоило мне унизительных визитов к врачу и всяких идиотских вопросов, на которые я не думала отвечать еще лет десять. Как же сильно это тогда запачкало мое первое и светлое чувство, что захотелось его спрятать от всех, как и образ Сальвы в своем сердце.
– Это чудо! Просто чудо! Ты не знаешь, какой он! Его все боятся! Он дьявол, а не человек. Страшнее своего чудовища-отца. Помнишь ту статью в газете… Ладно… тебе-то это зачем. Блины приготовь с икрой. Как любит Альфонсо.
Какую статью? О чем она? Надо посмотреть в ворохе газет, который относят в дом для прислуги. Что он уже натворил, верзила этот?
– Ма, может, и не разбирается ни в чем… может, она и глупа, но она вам так скажет, синьора, дон Альфонсо серьезный человек, с большой властью… Да простит меня дон Микеле… намного большей, чем у него. Нельзя с ним ссориться. Дружить надо. Врагов при себе держат. Так еще мой отец говорил. Он умный был, грамотный. Книг много прочел. Если бы его до смерти не забили, адвокатом мог стать. Но кому-то помешал цвет его кожи…
– Может, и не будет скоро этого Альфонсо. Пойду запру Юлию в комнате. Нечего им встречаться.
– Заприте-заприте…
Можно подумать, меня можно вот так закрыть. Наивные. Я прекрасно умею лазать по деревьям и по нашему дикому винограду. Голоса Альфонсо и отца я услышала, когда выбралась через окно на карниз, увитый дикой розой. Любопытство взяло верх, и я пробралась к окну, ведущему в кабинет.
– Мой сын теперь контролирует поставки из России.
Я заглянула за раздвинутые шторы, балансируя на тонком помосте и думая о том, как не свалиться вниз на розовые кусты и не ободрать физиономию накануне своего совершеннолетия. Мне было видно только спину моего отца и суровый профиль Альфонсо ди Мартелли, а также его родного брата. Они сидели за дубовым столом, из-за сигаретного дыма в комнате повисла густая завеса.
– Он разве не слишком молод для таких дел?
– Сальваторе принял посвящение еще пять лет назад, я отдаю ему под контроль весь трафик из бывших союзных республик.
– Вся эта территория раньше была под моим началом. Какого черта все должно измениться теперь?
– Не тебе оспаривать мои решения, Микеле. Я так решил, и значит так будет. Твой процент не изменится, но все сделки будешь согласовывать с моим сыном.
– Твой сын – сопливый щенок.
Удар кулака по столу, и отец вздрогнул, а Альфонсо подался вперед.
– Я не пришел спросить твоего мнения. Я пришел за ответами по трем последним кварталам. И впредь фильтруй свою речь и говори о моем сыне уважительно. Однажды он унаследует мое место в семье, и ты преклонишь перед ним колени, Мик.
Я подвинулась чуть дальше, пытаясь разглядеть Сальваторе. Они же приехали все вместе. Но в кабинете его не было. И я разочарованно вытягивала шею, кусала губы, пока внизу не присвистнули, и я тут же опустила голову.
Он стоял на узорчатой плитке под окнами и, задрав голову, смотрел прямо на меня. Люцифер, сливающийся с сумраком. Черная рубашка, расстегнутая на груди, узкие штаны подчеркивают его атлетическое сложение. Все такая же дико-непослушная шевелюра и взгляд… Все могло меняться, могли пролетать годы, но только не взгляд Сальваторе ди Мартелли. Ни эта черная заводь с сотнями демонов, запутавшихся в трясине его мрачных мыслей.
– Все еще в цветочек? Как предсказуемо, Вереск!
Он смотрел прямо на мои ноги, точнее, мне под юбку. Я тут же прижала ее одной рукой к своим ногам, чувствуя, как щеки стали пунцовыми, другой рукой вцепилась в листья и все же соскользнула вниз, мешком. В голове промелькнуло, что сейчас раздастся грохот, я обдеру все колени, выбежит отец и… Не упала. Подхватил.
Меня никогда в жизни не било током, и я не знаю, что это такое, но, наверное, это то, что я ощутила, когда сильные руки Сальвы сжали мою талию, а лицо оказалось в нескольких миллиметрах от моего лица. Он изменился. Стал мужчиной. Красивым, ярким, знойным, с влажным бархатным взглядом и легкой щетиной на скулах. От него все так же пахло лаймом и сигарами. И золотое кольцо вокруг черных радужек расширилось, затягивая меня все глубже куда-то, где я точно не смогу выжить. Этот смерч сломает и сотрет в порошок маленький сиреневый вереск.
– Подслушивать нехорошо, малая!
Грозно сказал, сканируя взглядом мое лицо, и я опять почувствовала себя мелким, невзрачным тараканом. Особенно рядом с ним… таким взрослым, высоким, сильным и таким красивым. Вдруг мелькнула мысль, что девушки сходят по нему с ума. Стало больно. Как будто я прямо сейчас увидела его со всеми девушками с гламурной внешностью, виснущими на нем в соцсетях. Захотелось его стукнуть. Каблуком по коленке. Как в детстве.
– А если бы меня здесь не было, кто бы поймал тебя?
– Хватает желающих, поверь, Верзила!
Радостный блеск в его глазах тут же погас, и они царапнули, как ржавым лезвием, так, что невольно поежилась.
– Желающих потрогать твои кости?
Продолжал все еще удерживать меня своими горячими руками.
– И не только кости.
Вырвалась наконец-то из его объятий и ощутила на себе этот взгляд. Тяжелый, мрачный, мужской. С головы до ног. Задерживаясь на талии, на груди, возвращаясь к лицу.
– Больше я ничего не заметил, малая. Ешь побольше капусты и виси на турнике. Как была шмакодявкой, так и осталась.
Сволочь! Какая же он наглая, мерзкая сволочь! Не удержалась и пнула по ноге.
– Ах ты ж маленькая дряяяянь…, – скривился от боли и потянулся ко мне, чтобы сцапать, но тут же выпрямился, складывая руки за спиной.
– А вот ты где, сын. Мы устали тебя ждать и вышли на свежий воздух.
Альфонсо и мой отец. Я даже не заметила, как они оказались на улице под окнами кабинета. Судорожно сглотнула и стиснула руки, боясь посмотреть на отца, который смирил меня яростным взглядом.
– Добрый вечер, синьорита. – Альфонсо мне улыбнулся и тут же повернулся к папе. – Это твоя дочь, Микеле? Какая красавица выросла! Редкостный цветок. Ты нарочно ее прячешь от всех?
– Юлия сосватана, после ее Дня рождения состоится помолвка, и через месяц она поедет к своему жениху в Бруклин.
Я быстро посмотрела на Сальваторе и увидела, как он стиснул челюсти.
– Мои поздравления тебе, Мик. Невиданная красота. Надеюсь, ее жених достоин такого счастья.
– Более, чем достоин. Он уважаемый человек. Честный и порядочный…
Прозвучало двусмысленно. Как будто эту фразу можно было бы продолжить «не то что вы»… Я поежилась, ощущая эти невидимые флюиды враждебности, или мне показалось? Они же помирились. И даже приезжали к нам с Марко.
– Да, порядочность в наше время весьма редкое качество, а преданность и подавно. Идемте в дом. Думаю, твой управляющий уже нашел все нужные документы.
Я ждала, спрятавшись за шторкой, пока уедет их машина… а точнее, ждала, когда увижу его издалека. Как распахивает дверь перед отцом, давая ему первым сесть в машину, как садится сам за руль.
Издалека он совсем не похож на Сальву, которого я знала… издалека он Паук. С вкрадчивыми движениями накачанного, спортивного тела, хищным поворотом головы и таким же профилем с носом с небольшой горбинкой, который делал его лицо еще более мужественным.
Внутри все сжалось от тоскливой мысли, что я его больше не увижу. Что меня на самом деле отдадут за Косту и увезут в Америку.
Весь оставшийся вечер я так и не вышла из комнаты. Я рисовала в своем скетч-буке полупаука-получеловека, удивительно похожего на Сальваторе ди Мартелли, пока не услышала под окнами тихий свист. Вначале думала, мне показалось, но свист послышался снова. Какая-то знакомая классическая мелодия. И только один человек мог ее насвистывать…
Подошла к окну, отодвинула шторку и закусила нижнюю губу, когда увидела темный силуэт внизу.
– Спускайся, малая.
– Здесь высоко и нет виноградника.
– Прыгай… первый раз, что ли.
Сердце забилось, затрепетало, ухнуло в низ живота. Бабочки стали жутко огромными и с такой силой махнули крыльями, что у меня перед глазами вспыхнули фейерверки радости.