Глава 7
3152 Words
Сицилия. Палермо 2003 год
Зовись иначе как-нибудь, Ромео,
И всю меня бери тогда взамен!
(с) Шекспир. Ромео и Джульетта
Порочно, слишком откровенно.
В твоих глазах и рай, и ад...
Кто в них тонул уже наверно,
Не возвращается назад...
(с) Ульяна Соболева
– Идем!
И за руку тянет. Пальцы у него горячие, сильные, и высвободить ладонь не хочется, а хочется так сжать, чтоб больно стало. Мне. Чтобы ощутить, что это по-настоящему.
– Куда?
– Показать что-то хочу.
Я остановилась, и Сальва обернулся, нахмурился. И мне захотелось провести пальцами по двум складкам над переносицей, чтобы разгладить.
– Не доверяешь?
– А можно доверять? – спросила, попыталась освободить руку, но он удержал.
– Нельзя, малая. Ни мне, ни кому-либо еще, – а потом зловеще добавил, – мне особенно. Так что беги обратно.
И отшвырнул мою ладонь.
– Не командуй мной. Кому захочу, тому и буду доверять. Показывай. Что там?
И сама за руку схватила. Закусил нижнюю губу, улыбается. Довольный.
– Любопытная. Как была, так и осталась.
– А ты – зануда и умник. Каким был, таким и остался. Давай показывай, а то скучно с тобой.
– Скучно? – спросил яростно, сдавил мою руку и побежал, потащил меня за собой по заповеднику, вглубь лесопосадки. Ветки по лицу бьют, по рукам, а я бегу, что есть силы. Можно подумать, у меня был выбор не бежать.
Пока не выбежали на берег узкой речки, скорее похожей на темную вьющуюся зигзагами бурлящую ленту. Именно в этом месте Орета больше напоминала ручей. Я запыхалась так, что пришлось опереться на колени, чтобы отдышаться.
– Слабачка.
– Я в узких туфлях…
– Отмазки. Просто слабачка.
Поднялась, все еще тяжело дыша, а он взгляд ниже опустил, к бешено вздымающейся груди, и вся краска к лицу прилила, я даже ощутила, как покалывает кожу.
– Ты решил показать мне достопримечательности Палермо? Я их знаю лучше тебя.
– Ну давай блесни эрудицией.
Наклонился сорвал какую-то травинку и сунул в рот… между своими умопомрачительными полными губами. Такими мягкими на вид. Чувственными. Какие они… если тронуть их пальцами или своими губами?
– Во времена господства на Сицилии арабов река называлась Вади аль-Аббас, о чём сохранилось упоминание в сочинениях арабского географа Ибн-Хаукаля, – я подошла к воде и бросила камушек под таким углом, чтобы он запрыгал, – в котором он рассказывал о своём путешествии по Сицилии в 973 году. Прежнее название реки было возвращено ей между XII и XIV веками.
Резко обернулась, а он сзади стоит. В миллиметрах от меня.
– Ходячая википедия.
– Ты зачем меня сюда притащил, Верзила? Экзамен по истории мне устроить?
– По географии.
Смотреть сверху вниз, и в его жутко-красивых глазах блики от воды пляшут. И мой взгляд то на губы опускается, то снова к глазам возвращается.
– Мне потом из-за экзамена твоего прилетит. Как в прошлый раз. По врачам затаскали.
Он вдруг меня схватил за плечо и сдавил.
– И как?
– Что как?
– Каков бы был вердикт врачей… как и тогда?
– Ты о чем?
Не улыбается. И взгляд стал страшным, как тогда… на заднем дворе его дома… когда Джино пальцы сломал.
– Твой жених, ты с ним… трахалась?
– Чтоооо? – от злости чуть с ума не сошла. Так вот он о чем. – Придурооок!
Наклонилась к воде и плеснула ему в лицо со всех сил.
– Еще раз мне такое скажешь!....
– И что? Если скажу? – мокрый весь, вода по смуглым скулам стекает, капает на воротник рубашки, катится прозрачными дорожками по сильной шее. Сдавил мое плечо с такой силой, что у меня перед глазами потемнело. – Отвечай, когда я спрашиваю! Трахалась?
– Ты…ты больной на голову?
Ударила его по груди кулаками.
– Отойди. Я домой хочу!
– Скажи – да или нет!
– Пошел вон!
Не пропускает, стоит, как стена. Набыченный, злой, мокрый и смотрит на меня, как дикий зверь.
– Не ответишь – утоплю!
– Попробуй! Верзила чокнутый!
Я не ожидала, что он схватит меня за талию и потащит к воде, наклонится вместе со мной. Поскользнется на дне и упадет, роняя меня, придавливая всем телом так, что я вся ушла под воду.
Выдернул за шею наружу.
– Да или нет?
На доли секунд стало страшно, что, и правда, утопит.
– Нет!
И ударила изо всех сил по щеке. А он вдруг схватил меня в охапку и к себе насильно прижал.
– Не выйдешь ни за кого. Я запрещаю!
– Еще чего! – а злость стихает, и я во все глаза смотрю на его губы и снова в глаза. Мокрые волосы упали на лицо, и мне невыносимо хочется их убрать.
Время вдруг остановилось, закружилось вокруг нас застывшими в воздухе каплями воды. Как же бесконечно долго он опускает ко мне свое лицо. Не целует. Нет. Едва касается губами моих губ. А мне так жарко и так страшно. Сердце готово остановиться.
– Вереском пахнешь, – какое горячее у него дыхание. Я глаза закрыла, предвкушая поцелуй, но его не последовало. Только смешок издевательский.
– Ты уснула?
Удивленно распахнула глаза. Лыбится гад. Толкнула в грудь, пытаясь отпихнуть, но он расхохотался.
– Что? Думала, поцелую тебя, шмакодявка?
– Ничего я не думала! Отпусти! Придурок!
Схватил за затылок.
– Еще раз придурком назовешь…пожалеешь!
– И что ты сделаешь?
Когда его губы накрыли мой рот, смяли, жадно, сильно, я застыла… Никто и никогда меня не целовал. Я не знала, что делать… хотелось одновременно и вырваться… и целовать в ответ. Не просто целовать, а кусать его мягкие, сочные губы, терзать их. Делать с ними что-то немыслимое. Отчаянно попыталась отстраниться, хватаясь за рубашку, царапая спину, обманывая себя, что хочу… чтобы отпустил. Но вместо этого я как-то неловко ткнулась губами в его рот, приоткрыла свой и тут же ощутила, как наглый язык скользнул внутрь и сцепился с моим языком. Задохнулась, втягивая его дыхание. Как соль моря, лайм и горький табак.
Вот и все. Больше я себе не принадлежу. Сальва ди Мартелли поставил на мне свое проклятое клеймо. А я позволила.
Отстранился, тяжело дыша. Кажется, он весь дрожит от напряжения, и ладони стискивают мое тело с такой силой, что мне самой тяжело дышать.
А он рывком к себе прижал. Спрятал мое лицо у себя на груди, впился лапой своей огромной мне в волосы.
– Ты ужасно целуешься, малая.
– Научи…, – шепотом, какая-то вся слабая, онемевшая с невесомым телом, с глазами, наполненными каким-то адским блаженством, – поцелуй меня еще раз.
Задрала к нему лицо, и дух перехватило от осознания, что только что мы с ним целовались. Не так пошло и липко, как у него с той белобрысой было. Совсем не так.
– Обойдешься.
Глаза округлились от неожиданности. Захотелось опять его ударить. От бессильной ярости и понимания, насколько я слабая и глупая.
– Ну и ладно. У других попрошу.
– Каких других?
Вот и нет улыбки. Стерлась. И глаза кровью наливаются.
– Просто других. Тебе какая разница?
Внезапно пятерней меня за лицо схватил.
– Запомни, малая, я убью каждого, кто на тебя посмотрит. Каждого, кто до тебя дотронется.
– Чего это? Ты мне никто, чтоб распоряжаться мною!
Попыталась вырваться, но безуспешно.
– Ты делаешь мне больно. Я не пойму, чего ты хочешь? Зачем привел меня сюда?
– Утопить!
Совершенно серьезно ответил Сальва. Так мрачно, что мурашки побежали по коже.
– Пошли. Я отведу тебя домой.
Встал из воды и меня поднял. Ноги после поцелуя ватные. Мокрое платье прилипло к телу, и я вижу скользящий по нему черный, голодный взгляд Сальвы. Обхватила себя за плечи.
– Сама дойду.
Потом резко к нему повернулась.
– И никогда больше не смей меня целовать и приближаться ко мне! Придурок!
Подхватил меня под руки и дергающуюся, сопротивляющуюся потянул к дереву, вмял в ствол.
– Посмею... завтра придешь сюда, и я буду тебя целовать, малая. Так целовать, что губы опухнут.
– Ни за что! Задолбаешься ждать!
И снова взгляд плывет от его близости, кажется, я не могу оторвать этот взгляд от его рта.
– Придешь, – шепчет у самого моего лица, – еще как придешь.
– Не приду!
Едва касается губами моих губ.
– Придешь!
– Нет!
– Даааа!
Его ладонь властно легла на мою грудь и легонько сжала. Какой порочный взгляд, черный, страстный. Большой палец коснулся соска и слегка потер. Из-за холодной материи прикосновение было настолько чувствительным, что я приоткрыла рот, не в силах оторваться от его взгляда. Пальцы сдавили набухший кончик, покрутили. А губы скользят по моим, но не целуют. Рот широко открыт, и я жду, когда набросится, когда вопьется зверем. И все мысли там, в его пальцах, ласкающих грудь, сжимающих ее.
И вдруг резко отпустил.
– А теперь давай! Домой! Спать!
С трудом разбираю его слова, взгляд пьяный, все тело дрожит, и сосок горит от его прикосновений, болит, ноет, и внизу живота тоже, и там. Между ног. Там пульсирует и саднит, как в ожидании и предвкушении. Стыдно. Черт! Как же стыдно!… Сволочь! Ненавижу его!
– Завтра в полночь, малая. Здесь же.
Крикнул вслед, а я отбежала на несколько шагов и обессиленно прислонилась к дереву. Не приду! Ни за что!
Надо вместо себя под одеяло вещи положить, а то Ма заметит, и тогда будет грандиозный скандал.
Всегда боялась темноты, боялась леса, а сейчас сама иду, приподняв подол платья, выглядывая из-за деревьев и оборачиваясь назад, чтобы убедиться – никто не видел, как я сбежала.
Ма сегодня, как назло, поздно легла и ко мне несколько раз заходила. То окно закрыть, то одеяло поправить. А я лежу и на часы смотрю, а у самой щеки горят и от предвкушения сердце колотится, как бешеное. Как стихло все, вылезла из кровати, к двери подошла, прислушалась, потом осторожно окно открыла и выбралась на улицу. Когда мимо спальни родителей проходила, услышала их голоса и затаилась. Не спят. Могут мой силуэт за окном увидеть, а проскочить только по розовым кустам под окнами.
Стала на четвереньки, проползая по витым стеблям, чувствуя, как шипы впиваются в кожу, как царапают лицо и руки. На секунду застыла, прислушиваясь.
– А Марко? Почему никак не вылечат? С его-то связями и деньгами!
– Не знаю… мне не докладывают, что там с этим вторым ублюдком не так. Карма у них дрянная.
– Жена Альфонсо проговорилась как-то, что у него проблемы с кровью. Кажется, у твоего брата что-то подобное было. Гемофилия, или как это называлось?
– Талассемия. Валера умер в детском возрасте. Оставим его прах в покое. А у них у всех там проблемы. У нее в том числе.
– Да… какой по счету выкидыш. Это божья кара, Миша. За все, что они творят. Скажи… а их старший сын, этот зверь, уехал уже? Я его больше всех боюсь. Мне кажется, он страшнее и опасней своего отца.
– Нет. Не уехал. Он теперь здесь надолго. Аль все дела ему передать собрался, нового капу с него лепит. Если к власти придет, мы все кровью умоемся. Да, это страшный тип. Алю до него далеко.
– Надо держать Джули от него подальше. Ты видел, как он смотрел на нее? Видел? А я видела! Все мысли этого подонка читаю. Всеее! Еще тогда в яме. И не говорите мне, что я не права. Не дружба это была. Я точно знаю. Год назад… я тебе не рассказывала, Эльба дочку похоронила после подпольного аборта. От него. С провинции девочек к себе возит, потом их в публичные дома продают. Я узнавала.
– Надя… меньше болтай и меньше слушай сплетни! Не суйся, куда не просят.
– Послушай меня, Миша. Он полезет к ней. Вот увидишь. Он захочет нашу дочь. Когда получит достаточно власти. Я подумала… нам надо засватать ее за Косту, как можно быстрее. Справим совершеннолетие, и пусть уезжает. Я сама ее отвезу.
– Напрасно ты нервничаешь… поверь, можно и не торопиться. Скоро все уладится.
– Как уладится, как?
– Уладится. Спи.
– Слышишь? Какой-то шорох за окном.
– Тебе показалось.
– Нет. Там кто-то есть. Я посмотрю.
Чеееерт. Продралась что есть мочи через кусты к тропинке и едва успела юркнуть за клумбу, как мама распахнула окно и осмотрелась по сторонам.
– Кто-то розы сломал.
– Коты, наверное. Иди в постель, простудишься.
К реке вышла с опозданием, прошла к берегу и разочарованно выдохнула. Сальвы там не оказалось. Никого не оказалось. Тишина гробовая. Я усмехнулась уголком рта. Сволочь. Просто взял и обманул меня. Подонок. Можно было и не сомневаться, что он не придет. Разыграл меня, поиздевался. Зачем такая, как я, этому наглому зверю. Любую заполучить может. Верзила мерзкий, паук длиннолапый.
А словам мамы про Сальваторе я не поверила. Люди разное болтать умеют. Про меня тоже много чего говорят. Особенно в деревне. Вдалеке послышался какой-то топот, и я резко обернулась, и сама не поняла, как улыбаюсь, и глаза от радости распахиваются все шире.
Он был верхом на красивом коричневом жеребце. Прогарцевал рядом, осаждая коня и объезжая меня с разных сторон. В седле держится так, будто всю жизнь только этим и занимался. На цыгана похож. Волосы чернющие и глаза эти дьявольские, а белая рубашка ярким пятном выделяется на смуглом теле. И дух захватило, как только увидела.
– Опоздала, малая.
– Могла вообще не прийти.
Он вокруг меня гарцует и сверху вниз смотрит, поводья в руках смотрятся божественно дерзко. Какие же у него красивые пальцы. Длинные, мощные с выступающими костяшками.
Сальваторе ко мне наклонился, ладонь протянул.
– Поехали!
Я даже не спросила куда, схватилась за него и тут же оказалась впереди в седле. Посадил легко, как невесомую пылинку. Мужская рука тут же требовательно обхватила за талию, по-хозяйски, властно. Коня пришпорил, и от скорости, от понимания, что я творю нечто ужасно недозволительное, нечто преступное, закружилась голова.
– Не могла, – шепнул мне в затылок и обжег своими чувственными губами, коснулся языком ямочки на затылке, повел вверх к кромке волос. Не знаю, как для кого, а для меня это было даже больше, чем секс, которого у меня никогда не было. И он прав, не могла. Я настолько увлеклась им, что тогда готова была на что угодно.
– Не спросишь, куда мы скачем?
– Если не утопил, то что может быть страшнее?
– Думаешь, нет ничего страшнее, Вереск?
– Ты хочешь меня напугать?
Рука сильнее сжала мою талию, и я всей спиной ощутила его мощную, горячую грудь.
– Нет… предупредить.
– Разве уже не поздно?
Спросила нагло и накрыла его ладонь своей рукой, сплетая наши пальцы. Ощутила, как шумно выдохнул мне в волосы, и закусила губу.
– Ты права, – шепнул мне в ухо, – поздно. У тебя был выбор сегодня. Если бы не пришла…
– Но я пришла.
– Доверяешь?
– Да…
Ладонь накрыла мне глаза. И дальше я ничего не видела. Мне и не надо было. Лишь ощущать его запах, слышать, как свистит ветер в ушах, как скрипит под нами седло. Ветер свободы, ветер любви, ветер первого сумасшествия. Сильного, как ураган, и безбашенного, как сама юность.
Осадил коня, а рука все еще закрывает мне глаза.
– Чувствуешь запах?
Да, я чувствовала. Пахло вереском. Сильно, ярко, сочно.
– Когда я приезжаю сюда… Я могу тебя почувствовать.
Убрал руку от моих глаз, и я чуть не задохнулась от красоты. Целые поля вереска. Колышущиеся сиреневые волны, освещенные луной так ярко, что видно каждый колосок. Сердце забилось быстрее, стало тяжело дышать. И я буквально ощущала, как вздымается моя грудь.
– Меня почувствовать? – переспросила завороженно, не веря, что слышу это от него.
– Представить твои страшные, уродливые, фиолетовые глаза. Как у мутанта, и жалеть жениха твоего, придурка. Он хоть видел, на ком женится?
– Что?
Я пнула его локтем в живот. От неожиданности задохнулась.
– А что?
Скалится сзади. Доволен собой. Похож на того ублюдка в саду, который лапал сучку белобрысую.
– Ничего не изменилось. Как была страшной шмакодявкой, так ею и осталась. Или ты думала, я тебя на свидание привез?
– Я о тебе вообще не думаю! Отпусти! Руки убрал! Сам ты страшный! И, да, видел! Сто раз видел. Стихи мне пишет. Умирает от любви ко мне. Потому что любить умеет. Не то что эгоистичные, никому не нужные придурки!
Отцепила от себя его руку и соскочила вниз с седла. Слегка подвернула ногу. Урод! От обиды хотелось…хотелось у***ь кого-то. Привез, чтобы гадости говорить, чтобы издеваться. Сволочь. Просто насмехается надо мной. Наслаждается властью своей! Ненавижу! Зря с ним поехала! Надо было не приходить! Ублюдок ди Мартелли! Точно, ничего не изменилось.
– Куда?
Рыкнул позади меня.
– Домой!
– А пришла тогда зачем?
– Сказать, чтоб не ходил сюда, ясно?! Или думал, я на свидание с тобой пришла?
Догнал верхом, плетется рядом.
– А чего возле реки не сказала? Кататься поехала!
– Ты не дал. Пожалела тебя, убогого. Вдруг расстроишься. У тебя и так жизнь не сладкая. Пауков не любит никто.
Получи, сволочь. Ощутила наслаждение, когда он побледнел.
– Ну так говори сейчас! – голос стал жестче, мягкие нотки исчезли. – Хватит жалеть!
– Я и говорю! Папа все еще бьет тебя? Загоняет в яму? – дергается, как от пощечин. – Не таскайся ко мне! Я замуж выхожу скоро! И тоже тебя не…
Соскочил с коня, догнал и за руку к себе развернул. Челка кудрявая на глаза упала, сверкают так, что страшно становится, и рот перекосило, ноздри раздуваются от едкой злости.
– Не выйдешь! – зашипел мне в лицо.
– Выйду! Понял? Выйду! Уеду к нему и любить его буду. Он красивый и хороший, не то что ты. Паук мерзкий! Тебя все ненавидят!
Пока говорила, Сальва за шею меня держал и со мной шел. Наступая. Он вперед, а я спиной назад. Так, что едва носочками земли касалась, посреди вереска, колосья с цветами по ногам бьют, путаются в юбке.
– Не выйдешь, сказал!
– Выйду! Еще как выйду!
Назло. И чем сильнее перекашивается его лицо, тем больнее мне хочется ударить. Могла б, разодрала б в кровь.
– Нравится он тебе?
– Еще как нравится! Не то, что ты! Каждую ночь о нем думаю!
Оступилась, и мы вместе в заросли упали, я навзничь на спину, и он сверху, успел ладонь мне под голову положить. Молчим оба, и я ощущаю тяжесть его сильного тела, вижу так близко черные глаза и губы.
– Я больше нравиться буду. Обо мне думать будешь, поняла?!
– Ни за что!
– Будешь, Вереск, будешь.
Ладонью лицо мое гладит, щеку, скулу, шею. Слышу, как дыхание учащается и взгляд глубже становится, страшнее.
– Отпусти…
А сама вперед подалась и, пытаясь освободиться, нечаянно губами в губы его ткнулась, в ответ он громко застонал и набросился на мой рот. Сильно, безжалостно, грубо. Словно я его сорвала своим прикосновением. Так, что в глазах потемнело и стало больно. Я за губу укусила и ощутила, как прокусила. Но он не оторвался от моего рта. Продолжил терзать, пока я не ответила на поцелуй, пока не начала толкаться языком в его наглый язык. Пальцы сами в волосы непослушные впиваются, треплют их, мнут. Оторваться не могу. От переизбытка эмоций хочется разрыдаться, но он вдруг отпрянул назад и рассмеялся нагло мне в лицо.
– Уже лучше целуешься, малая!
Я пощечину влепила и тут же застыли оба. Стало страшно, что даст сдачи. Опустила взгляд на его нижнюю губу – кровоточит. Внутри все защемило, перевернулось. Приподнялась и нежно прижалась к ней губами, попробовала на вкус его кровь. Сладко-горькая. Как слезы. Сальва тут же смял меня руками, бросил обратно на примятый вереск. Навис сверху… Красивый, порочный, опасный. Я бы отдала ему свою девственность прямо сейчас, если бы он захотел.
- Writer
