Глава 5
2157 Words
Сицилия. Палермо 1998 год
Как сразу, несмотря на слепоту,
Находит уязвимую пяту!
(с) Шекспир. Ромео и Джульетта
От бессилия ломались крылья,
Разбивались надежды, мечты,
Но я верила очень сильно
Где-то есть в этом мире ТЫ.
(с) Ульяна Соболева
– Остановиииись!
Закричал Марко и бросился на спину Сальваторе, не давая вонзить нож в Джино. Но старший брат его с легкостью отшвырнул. Окровавленный, весь в кровоподтёках после изнурительной и безжалостной драки, сжимающий рукоять сбитыми пальцами, он сидел сверху на Джино, придавив его к земле и дрожа от напряжения, пытался перебороть сопротивление кузена. Кончик ножа дергался у самого горла Джино.
– Ты…в моем доме… И если я, Паук, сказал, что она не станет играть – значит так и будет. Понял? Повтори, мразь!
– Да…пошел ты!
– Повтори, или я уши тебе отрежу!
– Попробуй!
Напрасно он злил Сальву, напрасно дергал перед ним красной тряпкой. Мне вдруг стало невыносимо страшно, что Паук так и сделает – отрежет ему ухо. Из-за меня.
– Не надооо. Не режь его. Я не стану играть. Не стану. – повисла на руке Сальвы, от неожиданности он обернулся и прочесал лезвием по моему плечу. Тут же его глаза расширились, округлились, и нож выпал на землю. Было больно, и меня тут же затошнило от вида собственной крови. Хлынув по лиловому рукаву вниз к ладони, она закапала в траву.
– Придурооок! Ты ее зарезал? Тыыыы!
– Заткнииись, бл*! Все заткнулись!
Голос Марко оглушительно зазвенел в ушах, но мне было наплевать на него, у меня сильно кружилась голова, а Сальваторе подхватил меня и быстро понес в сторону дома. Какие сильные у него руки, как гулко бьется сердце в груди, и сквозь густую вату я слышу, как он шепчет по-итальянски:
– Сейчас, Вереск, сейчас. Все хорошо будет… сейчас, маленькая. Я нечаяннооо…. Бл***… я не хотел… слышишь, малая, я не хотел!
И в волосы мои ладонью зарывается, прижимая мою голову к своей груди. Бежит со мной, торопится… а мне хочется, чтоб не торопился, чтоб вот так у него на груди лежать бесконечно.
Занес меня в дом, взбежал со мной по лестнице… а мне было так хорошо, я ужасно хотела, чтоб это не прекращалось, но Сальваторе положил меня на постель, приглаживая мои волосы, обхватывая ладонями щеки.
– Сейчас рану посмотрят… слышишь, Вереск? Ты только не умирай, ладно?
И в черных радужках больше нет колючей злости, нет глубокой и безнадёжной бездны. Там страх и отчаяние. Ему страшно. За меня. В комнату набились люди. Все охали и ахали. Ко мне тут же подбежала мама. Бледная от испуга, ее губы дрожали, и она металась возле постели, пока ждали врача.
– Все хорошо… мам, все хорошо. – шептала я и сжимала ее руку. – Это просто царапина. Ничего серьезного. Правда.
Потом приехал врач. Он осматривал мое плечо при Альфонсо, Сальве, его мачехе и Марко, при моих родителях. Это было больно и очень неприятно. У врача оказались очень холодные руки. Когда он прикасался, меня подбрасывало, как от удара током.
– Что произошло? Кто нанес тебе этот порез? – спрашивал отец, пока врач дезинфицировал порез, и я старалась терпеть и не ойкать, чтобы не сводить маму с ума еще больше.
– Никто. Я упала на стекло.
И встретилась с горящим взглядом Сальваторе. Он стиснул челюсти так, что я увидела играющие на скулах желваки.
– Такое ровное стекло, что вспороло тебе плечо до кости?
– Не знаю. Я его не рассматривала.
– Надо отвезти ее в больницу и зашить рану. – сказал доктор. – Но там начнут задавать лишние вопросы, притащат полицейских. А здесь у меня нет с собой анестезии. И шить придется наживую. Так что решать вам – или больница, или здесь.
– Не надо полицейских, – вскрикнула я и подскочила на постели. Они могут узнать, что это сделал Сальва, и посадят его в тюрьму. Наивная… я еще не знала, что даже если бы он убил меня, никто б его не посадил. Таким, как Мартелли, можно все. Мама тут же аккуратно положила меня обратно на подушки.
– Тише, милая. Не надо переживать. Мы просто поедем, чтоб тебе зашили рану и дали обезболивающего.
– Мне не больно. Зашивайте здесь. Я потерплю!
Отец бросил взгляд на Альфонсо. Тот стоял, как изваяние, с такими же сжатыми челюстями, как и у Сальвы. На старшего сына не смотрел. Он вообще никуда не смотрел и от этого казался еще ужаснее.
– Зашивайте здесь.
– Дайте ей вина или снотворного. Будет в задурманенном состоянии, и спокойно зашьем.
***
Когда меня зашивали, я чувствовала головокружение и покалывание во всем теле. Боль была где-то вдалеке, но моментами приближалась и вспарывала мне нервы. А я сильно раскрывала глаза и стонала. Чувствовала руки мамы, как они гладят мне голову, как ласкают и убаюкивают.
– Еще немного… совсем чуть-чуть, моя малышка. Скажи мне… кто это сделал?
– Я сама…, – едва произнося слова и теряя ее лицо в пьяном тумане.
– Неправда… Это кто-то из детей Альфонсо? Не бойся. Мы сумеем тебя защитить. Скажи маме… скажи мне. Их надо наказать!
– Нет! Я сама! Я же сказала!
– Хорошо…хорошо. Ты только не нервничай.
Врач закончил зашивать, меня накрыли белоснежным, хрустящим одеялом и оставили одну. Посетителей ко мне не пустили. Я лежала в темноте, пока там внизу шумели гости, звенели бокалы. Рука ныла и саднила… И я постоянно видела перед глазами лицо Сальваторе с этим удивленным взглядом, когда лезвие вспороло мне кожу. Он смотрел на меня с таким неподдельным ужасом, с такой болью и сожалением.
А потом стало грустно и даже обидно. Они там все веселятся, играют в свои дурацкие игры, а я здесь одна валяюсь. И он… наверное, со своей мымрой белой сидит в обнимочку. Хотела отвернуться к стене, дернула пораненной рукой, и от боли с обидой слезы на глаза навернулись… а где-то вдалеке застонала гитарная струна. Один аккорд, потом другой. За самым окном. Открыла один глаз, потом другой. Уставилась в темноту.
Красиво плачет гитара. Переливисто, нежно. Никогда эту мелодию не слышала… Дышать становилось все сложнее. Как будто там, под кожей мое сердце начало сходить с ума и биться, как ненормальное. Вскочила с кровати и к окну бросилась, прижалась лицом… А он на ветке акации сидит и брынчит по струнам, поглядывая на мое окно. Сумасшедший, он же может упасть. На меня поглядывает, у грифа зажимает струны, трясет в такт головой. И я стою, распластав по стеклу ладонь. Заворожено слушаю музыку… которую он играет для меня. Вернулась в постель, положила голову на подушку и уснула. Сквозь сон мне казалось, я продолжаю слышать, как он поет мне….
Меня разбудил шум внизу. Превозмогая боль, я выбралась из постели, чтобы посмотреть в окно, и чуть не заорала от ужаса.
Сальву пороли. Привязали к дереву, и сам дон Альфонсо наносил удары по голой спине своего сына. Поднимал руку и опускал длинный хлыст на тут же вздувающуюся кожу. Никто из родственников и гостей и слова не сказали, они стояли там внизу и смотрели. Я забыла о своем плече. Я больше его не чувствовала. Выскочила на улицу босиком, но подбежать к хозяину белоснежного дома и вцепиться ему в руку не дал отец, он перехватил меня и придавил к себе.
– Отпусти, – зашипела я, но он и не подумал разжать руки. – Это жестоко! Это ненормально! Останови его!
– Нет! Он отец, и только он решает, как наказать своего сына! А ты, – он посмотрел на меня прищурившись и просверливая во мне дырку, – ты там была, да?
– Где?
– Видела, как Сальва избил Джино? Как сломал ему все пальцы?
Боже! Когда он успел ему еще и пальцы сломать?
– Нет! Я ничего не видела!
– Лжешь! Видела! Это Сальва тебя ножом полоснул!
– Нет!
– За ложь и я тебя выпорю, Юлия! Не смей врать отцу!
Тяжело дыша, я смотрела на него. Впервые он был в такой ярости. Меня никогда не били, но я вдруг поверила, что отец может это сделать, и отшатнулась от него назад.
– Выпори! У тебя теперь есть пример, как это делать!
– Молчиии! – выпучив на меня глаза.
– Не буду!
Вырвалась из отцовских рук и бежала куда глаза глядят, на задний двор, куда угодно, лишь бы не слышать и не видеть, как старый Альфонсо бьет своего сына. Я свалилась на стог сена и рыдала там от бессилия. Пока не пришел Марко. Добрый и застенчивый Марко. Он принес мне воды и кофту, которую передала моя мама.
– Так у нас положено. За провинность десять плетей. Ничего. Он привык. Не впервой получает.
– Какую провинность? Драку с Джино?
– За твое плечо… Твоя мать устроила скандал и истерику…
Я резко подняла заплаканное лицо.
– Кто сказал, что это Сальва? – Марко отвернулся в сторону, и я толкнула его изо всех сил.
– Ты? Ты сказал?
– Нет. Он сам.
– Зачем?
– Иначе там бы стояла ты.
Я его не понимала. А я здесь при чем?
– Ты! За то, что лжешь и не выдаешь виновного! У отца такие правила! Он бы заставил тебя говорить!
Парень выдрал травинку из стога сена и так же, как его старший брат, сунул ее в рот.
– Мой бы отец ему не позволил!
– Думаешь?
Прищурился и посмотрел на меня.
– Твой отец ходит под капо, а капо – это Альфонсо ди Мартелли. Никто не может ему противоречить. Он – Бог и судья в семье.
– Капо?
– Маленькая еще… когда-нибудь поймешь. У нас свои законы, а твой отец – один из нас.
– Нас?
Марко встал с сена и подал мне руку.
– Пошли в дом, скоро будет обед, а потом скачки. Праздник продолжается.
Сказал как-то мрачно, и я ужаснулась этим порядкам и правилам. После всего, что произошло, у них продолжается праздник. Джино избит, со сломанными пальцами, я с порезом на руке, а Сальву хлестали, как животное.
За обедом было уже не так много гостей. Остались лишь избранные. Я искала взглядом Сальваторе, но его за столом не было.
– Отец наказал его. Сутки без еды и воды.
Когда мужчины ушли, а рядом остались одни женщины, увлеченно обсуждающие какие-то сплетни и беременность Марии. Я стащила со стола кусок буччеллато, завернула в салфетки и сунула в карман джинсового сарафана. Обычно этот национальный пирог готовят на сочельник, но у дона Альфонсо рождество тогда, когда он этого захотел.
Оставалось только принести свои трофеи Сальве… а найти его в этом доме все равно что иголку в стоге сена, и я придавила к стене Марко, который не собирался мне признаваться, где держат его старшего брата.
– К нему нельзя!
– Бред. Скажи, где он, и сама схожу раз ты такой трус.
– Я не трус, – серьезно заявил Марко и протер очки белой рубашкой.
– Самый настоящий. И черт с тобой, сама найду.
– Не найдешь! – упрямо заявил Марко.
– Так покажи!
– Не могу!
– Ну и иди к черту!
Около часа я обыскивала весь двор. Осмотрела все, кроме самого дальнего места за беседкой у ограды. Где росли дикие акации и жасмин. Я пробралась к задней стороне дома, к большой летней беседке. Там собрались все мужчины. В широком плетеном кресле сидел дон Альфонсо и курил сигару, рядом с ним стоял его брат Лоренцо, кузен Диего, мой отец, дядя и еще несколько мужчин, которых я не знала. Я затаилась за кустами дикой розы, пытаясь пробраться незамеченной. До меня отчетливо доносился голос Альфонсо:
– Их надо проучить. у***ь всех, кто приедет на эту встречу, а самому главному отрезать язык и отправить его вдове.
– Копов будет слишком много. Это национальный праздник.
– Порка должна быть показательной, но неожиданной. Этот сукин сын должен сдохнуть на глазах у всех…. вместе с копами.
Я судорожно сглотнула, и кто-то вдруг накрыл мне рот ладонью. Марко. Он потащил меня в сторону домиков для прислуги.
– Это что…это…
– Не знаю. Может, игры такие.
– Игры?
– Да. Квест там какой-то или…
Все он прекрасно знал. Это я ничего не знала. Это я жила в своем розовом мире, где добро побеждает зло, а парень, который любит животных, не может стать серийным маньяком. А ведь все очень просто… кто сказал, что серийные маньяки не любят животных?
– Где он?
– Здесь. У ограды.
Марко привел меня к яме, выкопанной под самым забором. Я глянула вниз и тихо вскрикнула, увидев там Сальваторе в окровавленной рубашке.
– Пришла посмотреть – не сдох ли я, малая? К краю не подходи, а то труселя твои увижу.
Крикнул Сальва снизу, усмехаясь своей самодовольной ухмылочкой.
– Придурок! Я в шортах!
– Вылезу уши надеру! За придурка!
– Ты вылези сначала, верзила! На вот! Сил наберись!
Швырнула ему в яму кусок пирога, завернутый в салфетки и в полиэтиленовый пакет.
– Мммм, буччеллато. Люблю.
– Пошли! Кто-то идет!
– Верзилааа, – крикнула, но Марко потянул меня снова в сторону, – я ночью приду!
– Та ладно, а от страха в трусишки не наделаешь?
– Сдались тебе мои трусы!
– Беспокоюсь о тебе, малая! Я заботливый!
– Идем! Я же сказал, что он в порядке!
Марко утянул меня за кусты, и мы укрылись в высокой траве, когда мимо ямы прошел Альфонсо со своей делегацией.
- Writer
