Потерянный во лжи

1997 - 2 часть

18 марта, 1997 год

У института взорвали машину. Я курсовой писал в читальном зале, когда взрыв произошел, даже окна задребезжали. Никто ничего не понял, все только переглянулись и продолжили читать, как ни в чем не бывало. Я узнал о взрыве только тогда, когда из читального зала вышел. Я услышал, как студенты обсуждали взрыв, и вышел на улицу – посмотреть. У института стояла взорванная машина, толпился народ. Как всегда, нашлись люди, которые всё видели и всё знают, только их рас-сказы что-то расходились. Один говорил, что в машине было трое, машина взорвалась, из нее вылез человек с оторванными ногами и руками, кричал: «Володя, у меня зажало ноги». Потом из машины вылезли еще двое и убежали. Другой говорил, что из машины вылез еще один и убежал, третий утверждал, что из машины никто не убегал, да и как можно убежать после такого взрыва? Еще один говорил, что после взрыва человека вытащили из машины. Следующий говорил, что в машине мастерили бомбу, и она случайно взорвалась в руках. Еще утверждали, что в машине была заложена бомба и взорвалась, когда машину пытались завести. Рассказы сходились только в одном, что от взрыва пострадал один человек. Меня поразило, с каким азартом люди это обсуждали. Потом я вернулся в институт на занятия. Я зашел в аудиторию и увидел радостные лица студентов, все радовались этому событию, наконец-то хоть что-то про-изошло. У человека оторвало руки и ноги, а их это веселит. Насколько люди глухи к чужому горю. И они считают себя нормальными. В аудиторию зашел преподаватель, и все расселись по местам. Конечно, это событие не прошло мимо препода. Он начал занятие с этого события. Сказал, что у института взорвали машину, кто-то из студентов с места стал выкрикивать шутки, и все, как тупорылые бараны, стали ржать. Поразило, с каким равнодушием к чужой боли и с каким азартом об этом событии рассказывала Пельмешкина. Есть у нас такая особа, которая ничего из себя не представляет, но всегда всё знает.

– Я сама видела, как машина взорвалась, – эмоционально шипела она. – Человек из нее вылез без рук, без ног, кричал: «Мне ноги зажало». А ноженек-то у него и не было. И невдомек бедолаге, что ноги в машине остались.

А остальные все ее слушали и смеялись.

Меня настолько задело их бездушие, что я вышел с места и сказал: «В данный момент кто-то, пускай даже мы его и не знаем, испытывает нечеловеческую боль, неизвестно еще, останется ли он жив. А если и останется, он будет инвалидом, у него оторвало руки и ноги. Кто из вас захотел бы быть таким? Ни у кого из вас я не увидел сочувствия. Неужели можно быть такими бесчувственными? Я не желаю с такими людьми учиться!», – и вышел из аудитории. Я не знал, куда идти, и в итоге просто пришел на речку, на свое место. Сидел на берегу, размышлял и наблюдал за утками. Хоть бы один задумался над моими слова-ми. Как трагедия может быть смешной? Разве можно найти радость в страданиях человека? Мы ищем счастье в несчастьях других. Это же ненормально. Почему, когда одному плохо, другому от этого хорошо? И чем хуже одному, тем лучше другому.

Чужое счастье вызывает боль, а чужая боль – счастье. Я заговорил о сострадании, и на меня посмотрели как на ненормального. Сострадание – это теперь ненормально. А весе-литься на страданиях других – нормально. О каких высоких понятиях с такими людьми можно говорить? Если они слепы в элементарных вещах.

Раньше я искал помощи. Не нашлось ни одного человека, который предложил бы мне свою помощь. Сейчас я думаю, может, и к лучшему, что мне никто не помог. Помочь стать такими же «нормальными», как все, – это ненормально. Это противоречит всем законам вселенной. В этом боль и заключается. Боль каждого человека. Нельзя сделать счастье на несчастьях других.

Конечно, есть и хорошие люди, хотя бы учитель в школе по труду. Но такие люди мне что-то крайне редко попадаются.

В основном встречаются те, которые и думают, как бы тебе по-больнее сделать, и радуются, если им это удается.

19 марта, 1997 год

В газете написали, что пострадавший еще лишился зрения и слуха во время взрыва. Он находится в реанимации в тяжелом состоянии.

Даже не знаю, что ему и пожелать, у него ни рук, ни ног, ни зрения, ни слуха, жизнь для него – это теперь страдание. Даже если он выживет, что за жизнь у него будет? В его случае смерть, наверно, – это самое лучшее, что может быть. Но как я ни старался, я так и не смог пожелать ему смерти, хотя она и была бы избавлением от мук. Всё в твоих руках, Господи.

21 марта, 1997 год

Пострадавший во взрыве умер на третий день. Может, это и к лучшему для него.

2 апреля, 1997 год

Сижу на лекции. Что-то третий день уже Яна в институте не появляется. На нее это не похоже. Она никогда не прогуливала, никогда занятия не пропускала. Может, случилось что?

3 апреля, 1997 год

Сегодня поинтересовался как бы невзначай у ее лучшей подруги, Маши, где Яна. Она ответила, что болеет гриппом. Врач выписал дорогие лекарства, на шестьдесят тысяч рублей, а у нее нет денег купить. Купил газету с объявлениями, нашел работу. Через два часа поеду вагоны разгружать, обещали за-платить тридцать тысяч. Где бы еще тридцать взять?

4 апреля, 1997 год

Пришел домой в шесть утра после разгрузки. Заплатили, как и обещали. Только немного настыл. Был дождь, пришлось разгружать под дождем. Поднялась даже небольшая температура, и кашель замучил.

Решил в институт не идти, ночью опять иду разгружать вагоны. Днем отлежусь, силы восстановлю.

5 апреля, 1997 год

Температура поднялась еще больше. Но всё равно решил идти, мне всё равно нечего терять.

6 апреля, 1997 год

Разгрузили вагон, шестьдесят тонн вшестером. Было очень хреново, опять дождь был, меня даже трясло, думал, этот вагон бесконечный. Чувствую себя паршиво, но зато теперь есть деньги на лекарство для Яны.

7 апреля, 1997 год

Приходил сегодня в институт, но на занятия не остался. Отдал только деньги Яниной подруге, Маше, чтобы купила Яне все лекарства, какие нужны. Она сначала не брала, сказала, что это большие деньги и Яна не сможет их отдать. Я сказал, что возвращать не надо, попросил не говорить, что это я дал деньги на лекарства. Маша заверила, что не скажет. Сейчас дома, сам пью чай с малиной и лимоном, чтобы сбить температуру.

8 апреля, 1997 год

Температура – 39,5, всё больше и больше становится. Что-то малина не помогает. Мама настаивает, чтобы врача вызвал, а я боюсь, в этом случае все узнают о СПИДе. Вот и терплю. А может, это так СПИД проявляется и это последние мои дни?

9 апреля, 1997 год

Сегодня убедился, насколько может быть огромна сила искусства. Здоровье становилось всё хуже и хуже. Из носа текла кровь, которую я никак не мог остановить. Температура 39,5, горло болит, уши заложило, кашель. Я включил телевизор, чтобы посмотреть фильм «В джазе только девушки» с Мерлин Монро. На полтора часа я забыл о своем здоровье. Фильм настолько меня захватил, что я даже за это время не вспомнил о СПИДе. А мысли о СПИДе меня не покидали ни на секунду. Из носа текла кровь, а я смеялся. Как такое может быть? Я только потом осознал всё происходящее. Фильм действительно гениален, и Мерлин Монро бесподобна. Очень красивая и обаятельная женщина.

10 апреля, 1997 год

Вчера температура поднималась до сорока, а может, и больше, я просто уже мерить перестал. Мама скорую вызывала. Я уже ничего не соображал, и мне было всё равно. Скорая приехала, сделали укол жаропонижающий, сказали, что нужно обязательно врача вызвать, с такими делами не шутят, иначе может кончиться всё очень плачевно, и уехали. Я после них заснул. Сегодня утром проснулся пропотевший, весь сырой, чувствую себя хорошо, температуру не чувствую, думал, выздоровел, градусник померил, а оказалось 39. Сколько же у меня тогда вчера было? Но всё равно сейчас уже намного легче.

11 апреля, 1997 год

Меня приходил навещать Тарас. Честно говоря, не ожидал. Я лежал в кровати, кто-то постучал в дверь. Мама заглянула ко мне в комнату и сказала, что ко мне пришел друг из института. И следом за ней сразу же вошел Тарас. Мне было не до него.

– Ну, как ты? – сел у моей кровати Тарас.

– Нормально, – из вежливости ответил я.

– Я рад, – сказал он.

– Ты как мой адрес узнал? – спросил я Тараса.

– В деканате сказали. Я смотрю: тебя нет, куда-то пропал. Решил узнать, что случилось. Утром позвонил, твоя мама сказа-ла, что ты болеешь, вот я пришел тебя навестить.

– С бутылкой пива? – я увидел у него в руках «Толстяк забористое».

– Это тебе, – сказал Тарас. – Я хотел сначала фруктов купить, но потом подумал, что пиво лучше.

– Да? – удивился я. – И чем же?

– Пиво снижает холестерин, уровень сахара, вымывает камни из почек, нормализует микрофлору в кишечнике, улучшает обмен веществ, а витамины группы B, содержащиеся в пиве, улучшают настроение. Так что бери, пей.

– Я смотрю, у тебя энциклопедические знания по пиву.

– Да, в чем в чем, а в пиве я разбираюсь. Так что бери и пей, дядя Тарас плохого не посоветует.

– Спасибо, конечно, но я воздержусь.

– Давай хотя бы на двоих ее выпьем.

– Если я выпью хоть глоток пива, я дам дуба, я и так еле живой.

– Ну, тогда, если не возражаешь, я ее выпью, не пропадать же такому ценному продукту. Или, если хочешь, могу тебе оставить, завтра сам выпьешь.

– Нет, не хочу.

Тарас открыл пиво, которое принес мне, и сам же его выпил в три глотка. Мы еще поговорили минут пять. Я его спросил про Яну.

– Я тебя с Яной видел, у тебя с ней что-то серьезное?

– А кто это? – удивился он.

– Девушка из моей группы. Яна Кис.

– А-а, Кис. Нет, ничего серьезного. Я к ней свои шары подкатил, а она ломаться начала. А я не люблю много времени тратить на девушек. Если через пару недель не дает, я прекращаю это дело. На Яну надо пару месяцев, чтобы ее затащить. Мне столько времени жалко на нее. Может, как-нибудь потом, когда она созреет, снова к ней подкачу.

– Яна не такая.

– Все они такие.

– Мне неприятно, как ты о Яне говоришь. Она совсем другая.

– Она тебе нравится, что ли?

– Нет.

– А что же ты тогда защищаешь ее?

– Тарас, я ее не защищаю, я просто хочу, чтобы ты не отзывался о ней плохо и не подкатывал бы к ней больше. Ей нужен другой парень.

– Омар, не переживай, не буду. Если она тебе нравится, то так и скажи. Я у друзей не отбиваю девушек. Ни одна баба не стоит мужской дружбы.

– Тарас, стоит. И закрываем эту тему.

– Нет, не стоит.

– Давай сойдемся, что я прав. И не будем спорить.

– Знаешь, как можно прекратить спор в совершенно любой момент?

– Как?

– Сказать в любом месте спора: «А вот это уже демагогия».

– А если человек всё равно продолжит спор?

– То в этом случае ему говоришь: «Ну, вот, я же говорил, что это демагогия, а ты демагог».

– С Яной я прав. Остальное всё демагогия.

– Хитрюга. Меня же моим оружием решил уничтожить?

– Ну, вот, я же говорил, что это демагогия, а ты демагог.

Мы с Тарасом немного посмеялись, потом я стал спать, а он ушел.

– Извини, Тарас, мне надо спать, – сказал я ему.

– Ничего, спи. Я рядом посижу.

Я закрыл глаза и попытался уснуть.

– Тарас, я не могу так спать, когда ты на меня смотришь, – открыл я глаза.

– Ну, хочешь, я не буду смотреть.

– Тарас, я ценю, что ты пришел меня навестить. Ты единственный, кто меня навестил. Но, может, ты пойдешь домой? Я честно хочу побыть один.

– Нет проблем, не переживай, корефан, – Тарас пожал мне руку и ушел.

Все-таки он своеобразный парень. Не такой, как все.

18 апреля, 1997 год

Сегодня впервые после болезни пришел в институт.