Во тьме своих желаний.

Глава 24.

Никогда ни к кому не привязывайся.

Это правило я заучил еще в раннем детстве. Лишние эмоции не помогут выжить в этом грёбаном мире, а лишь погубят тебя, выбросив в помойную яму.

Правило просто — контролировать чувства, думать наперёд, никому не доверять, всегда бить первым. Бей или беги. Таковы тут правила.

В трущобах, откуда я вышел, эти привычки всегда спасали жизнь.

Скука. Она преследовала меня не один год. Слишком всё обыденно, ничего не могло заинтересовать такого, как я. Человечество слишком предсказуемо, чтобы интересоваться им слишком сильно. Большинство действий можно предсказать буквально за несколько секунд.

Примитивно, хоть власти и кричали о надвигающемся прогрессе.

Раздражение с ноткой отвращения. Тупость некоторых солдат, да и офицеров, что уж там, откровенно выводила. Как можно было лишиться основного количества мозговых извилин, непонятно. Они все слишком тупы, чтобы принимать ответственные решения, хотя бы за самих себя.

Безразличие стало основным спутником, преследовавшим меня практически везде, перекрывая доступ ко всем радостям жизни. Тот небольшой спектр эмоций, что остался нетронутым, тщательно скрывался за холодной, мраморной маской. Без них дышится легче. Не могу сказать, что я жестокий. Нет. Может быть жесткий, но не жестокий. Но со стороны, безусловно, видно лучше.

Говорят, что время лечит. Чушь. Бредни романтиков и писателей. В этом мире, погружённом в чертоги ада, ничто не сможет излечить настоящую боль, лишь закалит характер, отрезая остатки человечности.

Первый раз моя душа раскололась при последнем вздохе матери. Бледное истощённое лицо, скривившееся в агонии, преследует в каждом кошмаре, возвращая в тот день снова и снова.

Что же, первый раз раны можно зашить, склеить дешёвым клеем. В следующий раз будет не так просто.

Когда Кенни бросил меня, осталась глубокая рана на сердце. Не смертельная, но причиняющая жгучую боль, обиду, сжирающую до сих пор. И почему-то она не спешила затягиваться.

Найдя утешение в таких же потерянных детях, как я, получилось забыться, вернуть нормальное психическое состояние, стать почти обычным. Не считая сотни отнятых жизней и равнодушия в сердце.

Ошибки. Странная вещь. Мы ведомы совершать их на каждом шагу, не задумываясь о последствиях. Некоторые, в поисках верного решения, которое зачастую становится роковым, другие, от безвыходности, когда искать выход уже не имеет смысла, но голос разума заставляет бороться, поддаваясь слепым желаниям, но только делая все хуже.

Хуже.

Роковая ошибка, послужившая причиной смерти многих людей и единственных друзей, каждую ночь показывает окровавленные зубы, сгорая в языках пламени. Страшно. Больно. Мерзко, в первую очередь по отношению к себе, а потом, и ко всем другим, кто находится рядом.

Прошлое часто драматизируют. Еще когда оно было настоящим, оно обладало той же магической пустотой, которую мы ощущаем сегодня. Быть пустым не так уж и плохо, как кажется на первый взгляд: нет этих обволакивающих чувств, нет боли и, самое главное, нет надежды.

Надежда — слово, задевающее за живое, но при этом жутко коварное, заставляющее сердце биться снова и снова. Я хотел, чтобы все было по-другому — не так, как сейчас, и не так, как будет завтра. Но с каждым прошедшим днем мои надежды тускнели все больше и больше. Есть одно избитое со всех сторон правило — «Темнее всего перед рассветом». Но у меня впереди… лишь тьма.

Внезапно, я перестал чувствовать. Совсем.

Перестал спать.

Отныне и вовеки, мой путь лежал во мраке.

В моих кошмарах ко мне приходили все те убитые мною люди, пусть наяву и не помнил их лиц, во сне отображалась каждая мелкая черточка, весь ужас, застывший на лицах жертв, отображал непереносимую боль и нежелание смерти. В стеклянных глазах отображался убийца, с занесённым окровавленным ножом.Я.

Изабель и Фарлан находились среди них.

Они тянули костлявые руки, пытаясь затянуть в бездну. Я успевал просыпаться на том моменте, когда одна из них всё же смогла зацепиться длинными пальцами за рукав рубашки, затягивая в омут.

Ты приносишь смерть тем, до кого докасаешься.

Уже не первый раз ловил себя на мысли, что что-то в этом было: нечто страшное и откровенно манящее. Иногда так хочется сдаться и позволить костлявым рукам поглотить себя. Я готов был прожить так оставшуюся жизнь. В кошмарах и личной преисподней. Это было моим откуплением за все грехи, и я готов был нести свой крест.

Я знаю где я, кто я, какой сегодня день. Такова проверка для усталого сознания, но нужно всегда сохранять здравый рассудок. Здравый рассудок — ценное имущество и непременно хрупкое. Я коплю его, как копят деньги для лучшей жизни. Экономлю, чтобы его хватило, когда придет время.

Иллюзия мечты, что смог мне внушить Эрвин, первое время активно себя проявляла. Хотелось бороться за свободу, за себя и тех, кто уже не может сражаться. Слишком поздно я понял, что подписал контракт с тем, с кем лучше не иметь дела вообще. Я стал пешкой.

Большие испуганные глаза вызывали лишь раздражение. Типичная реакция при виде титана, ничего нового.

Ску-ка.

Но все оказалось не таким простым. В обыденность пришла некая загадка, о которой никто раньше и не подозревал. Под каким углом не смотри — решения не было. Мелкая девка, всего на несколько лет младше меня, принесла хаос в привычный мир. Я смотрел. Наблюдал. Изучал. Анализировал. Но шестерёнки механизма уже начали активно вращаться, скрипя ржавым металлом.

Что-то изменилось. Своим появлением она поставила на уши весь легион, пусть по официальной версии являлась лишь спасённой гражданской. Для остальных она была лишь тайной, покрытой мраком. На такие вещи у меня особая чуйка, шестое чувство, которое сейчас просто вопило.

Всё падало и крушилось в мелкую крошку. А я даже не мог понять, откуда идёт волна разрушений. Она не была привычным ощущением безразличия. Клэрри была другой. Она вызывала совершенно другие ощущения. Пугающие. Нейтрализующее все остальные.

Такое было впервые. Когда вот так дико и с особым извращением. Когда добровольно хотелось перешагнуть все видимые и невидимые грани. Неужели броня дала трещину?

Хотелось просто спрятаться от прожигающих голубых глаз и рыжеватых волос. Пусть она даже не смотрела в мою сторону, более того, вероятно не знала, что я был где-то по-близости: в другом коридоре, в противоположной стороне зала — везде чувствовался её невинный взгляд.

Вслед за раздражением пришла ненависть. То чувство, которое я считал примитивным. Давно забытое, отошедшее на задний план вместе со всеми яркими сильными эмоциями, вновь появилось в ассортименте, разжигая пламя. Я узнавал и не узнавал себя одновременно.

Я ненавидел её. Просто глядя на одни длинные русые волосы и наивное личико, хотелось взять тот самый нож и провести по коже, почувствовать какова её кровь на вкус. Разорвать ногтями, лишь бы увидеть хоть каплю ужаса на ней.

Буквально всё в ней бесило, раздражало и выводило из себя. Девчонка ничего мне не сделала, вероятно, даже не знает моего имени, но тот костёр, что она неосознанно развела во мне, невероятно привлекал, и в то же время пугал.

Откуда такая ненависть?

Я не знал. Но при каждом взгляде на смеющуюся девушку, рука автоматически ложилась на набедренную повязку, где хранилось верное оружие.

Проблема исчезла довольно быстро. Девчонку отправили в кадетский корпус, дав другое прошлое. На три года можно забыть о ней, а там, может, и сама пропадет. Однако хотелось увидеть её смерть своими глазами. Нет, сделать своими руками.

И откуда такая ненависть к пятнадцатилетней девке?

Я не сразу понял, что к чему. Ответ прятался глубоко внутри, нехотя вылезая наружу, что так разжигало внутренний конфликт с самим собой. Нечто чесалось в грудной клетке, отдаваясь зудом и раздражением.

Зависть.

Я завидовал её прошлому. Беззаботному детству, жизни в безопасности и роскоши, недоступную нам. Наивные глаза, не видавшие всей грязи этого мира, детская улыбка. Всё говорило о том, что она живая, не видевшая голода. Вероятно, она никогда не ночевала на прогнившем полу в обнимку с клопами. Осознание этого добавляло дров и без того в полыхающий костёр.

Получилось забыть. Погружение в армейские дела, разработка новых стратегий и планов целиком завлекли мой разум. На глупые мысли просто напросто не было времени.

Внутренний пожар затух, оставляя после себя лишь тлеющие угли. Словно бальзам на полыхающие раны.

Встретив её там, в заброшенной деревне, после нежданной стычки с титанами, всю в пыли и разорванной одежде, пламя вспыхнуло вновь, сжигая привычное хладнокровие. Захотелось увидеть животный страх на девичьем личике.

— Надеюсь, ты не думаешь, что мы забыли о тебе?

Нужный эффект не был достигнут. Это бесило, лишь долька удивления промелькнула и тут же исчезла, уступая место наглому уверенному взгляду. Гордость, так неподходящая для этой ситуации, выводила из себя.

Захотелось поиграть? Думаешь, что не боишься меня?

Наклоняясь к лицу девушки, почти физически ощущал её дрожь, эйфория пробежала по всему телу, опьяняя разум, словно я разом выпил лучшую бутылку спиртного. Страх, исходящий от неё, подпитывал меня и опьянял. Это было лучшее зрелище за последние три года.

Ещё одна короткая встреча не принесла изменений в ситуации. Смотря, как несколько девиц избивают Кларк, я не чувствовал ничего. Скуку — да, желание помочь — не особо. Они её колотили ногами, пока та пыталась закрыться руками. Это лишь доказывало то, что без Киса Шадиса дисциплина скатилась к чертовой бабушке. Жалкое зрелище. Но устав требовал прекращать все беспорядки среди солдат. Так я и поступил.

Эти недосолдаты позорно сбежали, на что я и рассчитывал. Мне бы тоже следовало уйти, но отчего-то я задержался, потратив драгоценное время на её непонятные слова благодарности. Как будто они мне были нужны. Я развернулся, услышав последнее «спасибо», и, ничего не говоря более, пошел прочь.

Когда же эта пигалица не явилась на тренировку, желание найти её и хорошенько откостылять взяло вверх, но всё же, доведя занятие до конца и убавив жажду крови, я пошёл к Зоэ. Что-то подсказывало, что сама она пропасть не могла. Так оно и оказалось.

Забрав Кларк из логова учёных, влепил ей дополнительные круги. Пусть помучается, она должна уяснить, кого нужно бояться.

То, что произошло дальше, до сих пор не укладывается в голове. Слишком нетипично для меня. Более того, так не должно было быть. Это стало самой большой моей ошибкой.

— Так помоги мне стать сильной!

Её крик звенел в ушах, заглушая остальные звуки. Не каждый осмеливался повышать голос в моём присутствии, уж тем более кричать что-то в мой адрес. Если бы не был так обескуражен, то непременно бы всыпал по первое число. Смелость в бою — это, конечно, хорошо, а вот выступать против своего командира — уже непосредственно глупо и неуважительно, и уж тем более не по уставу.

Так было правильно, но я не мог вырвать из себя ни звука.

— Ты ведь тоже не сразу стал таким? Не сразу стал сильным?

В голове мелькали кадры из воспоминаний — вот, Кенни учит держать нож в руке, он слишком большой для моей детской руки, но, тем не менее, я лишь крепче сжимаю рукоять. Кенни превращает меня из жалкого мальчишки в парня, способного выжить. Сейчас я видел отражение прежнего себя в её глазах. Таких же потерянных, желающих доказать свою силу. Вот только кому?

— Завтра в пять на рассвете.

Думал, что она испугается и просто не придёт. Ошибся. Эта девчонка выполняла все приказания, с лёгким бубнёжем и нытьём, но выполняла. Такое упрямство поражало даже меня. Всю первую тренировку надеялся, что она сдастся и отступит. Но нет. Эта гордая особь лишь закусывала губы, да сжимала кулаки в ответ на мои едкие комментарии. Самое интересное — её совершенно не пугало моё присутствие, шутки и сарказм сыпались из неё постоянно.

Меня сразу задела мысль, что Кларисса не испытывает страха, в то время, как другие солдаты избегали, откровенно боялись лишь встретиться со мной в коридоре, обходили десятой дорогой. Она, с обидчивой интонацией: «Ну, капрал!», уходила на пробежку, шепча себе под нос проклятия в мой адрес, зарабатывая себе лишние круги.

Конечно, разница в положении не позволяла ей высказать все, что она думает в мой адрес прямо в лицо. А может, дело в страхе? Но явно не уважение мелькает у нее на лице при моих издевках. Внутреннее сопротивление, даже соперничество — происходило при наших тренировках постоянно.

Это забавляло, хоть я никак не мог совладать с этим.

Постепенно ненависть начала уходить. Когда это появилось — оставалось загадкой, просто в какой-то момент рука перестала тянуться к кинжалу. Желание придушить девчонку постепенно исчезло. Она всё так же раздражала, бесила. Но в ней нашёлся неплохой собеседник, всё же, пить чай одному по ночам бывает одиноко.

А потом мои маленькие демоны вырвались на свободу, сметая на своём пути самоконтроль. Даже больное сознание умеет хранить воспоминания, вытаскивая их в самый ненужный момент. Вкус кожи и тихие стоны девушки совершенно неожиданно появились на месте очередного кошмара. Даже не знаю, что было хуже — не помнить произошедшего во всех деталях, а только по смутным отрывкам, или видеть обескураженное выражение её лица, когда я откинул русые волосы с груди, всматриваясь в синие отметины. Как будто воображение решило позабавиться с глазами, нарисовав их на чистой коже.

Захотелось продолжить начатое и умереть.

То, что я один единственный раз позволил себе слабость — ни о чем не говорит.

Эта девчонка в порошок стёрла всю прежнюю беззаботную жизнь. Она не подчинялась приказам, руководствуясь собственным, понятным только ей кодексом. Но это даже полбеды. Вероятно, я бы закрыл на это глаза, да махнул рукой, продолжая издеваться над ней на тренировках, да нагружая лишними работами, если бы не помнил её губы — мягкие, но плотно сжатые, они отдавали вкусом спелой вишни.

Мне было несвойственно выделять какого-то солдата из общей толпы, каждый был одинаково важен и ценен со своими навыками и умениями, но, сказать по правде, именно это я и делал. Неосознанно глаза стали цепляться за рыжеватой макушкой, которая на солнце отдавала топленой карамелью. Стал выискивать её среди одинаковых фигур в зеленых плащах, отделять её голос от других.

Какого черта?! Зачем мне это?

Ответов не было. Но раздражение накатывало волнами. Дыхание сбивалось, стоило лишь увидеть смеющуюся ученицу рядом с компанией солдат мужского пола. Они смеялись ей в ответ, оказывая своеобразные знаки внимания, а та, казалось, даже не понимала, что половина из них безнадежно пала жертвой у её ног.

Господи, да за что мне это?

Частое появление своей ученицы у белобрысого командира настораживало. Уж больно расслабленным выглядел Смит после встреч с девушкой, что не могло не бесить.

Момент, когда тонкие ключицы показались из-под белой рубашки, на секунду остановил мышление. В нос ударил запах елового одеколона. Мозговой процесс слишком быстро переварил информацию, сделав соответствующие выводы.

— Убирайся…

Физически, может, я был и в порядке, а вот морально… Морально и эмоционально был истощен до предела. Казалось, что еще один мимолётный взгляд на льняную рубашку, и в скором времени начну бросаться на людей.

И она испугалась. Впервые испугалась меня по-настоящему. Выбежала за дверь, оставив меня в полном непонимании. Какого черта я так взбесился? Какое мне дело до того, что Кларк спит с Эрвином?

Пофиг.

Фиолетово.

По барабану.

Безразлично.

Однако, желание пойти в кабинет командира и врезать хорошенько белобрысому неожиданно показалось очень хорошим.

Однако, все было до коликов неправильно. Вся эта хреновая ситуация просто не могла называться нормальной. Я чувствовал дикую усталость, словно не спал несколько суток, неподвижно стоя где-то на краю бездны. Чувствуя, как меня снова и снова швыряет в нее. Хотелось найти там ответы на все свои вопросы, но отчего-то казалось, что вместо желанных ответов будут лишь новые теории и догадки.

И я сидел.

Сидел и очень много думал. Что все-таки происходит со мной, и чем эта неприметная девчонка так взбудоражила все затвердевшее естество.

Я ощущал себя потерянным. Только так можно было четко обозначить своё внутреннее состояние. Будто блуждая возле точки невозврата, ища нужные мне ответы, натыкался лишь на тупик.

В опустевшей голове вертелось лишь одно: «Когда это началось?»

Со мной что-то было не так, и нормального объяснения этому не было. Вот просто было «не так» и все.

Когда жёлтые зубы сомкнулись, проглатывая девушку, пальцы рук почти выронили лезвие. Резко пропал воздух, как бы я не открывал рот, пытаясь вздохнуть — ничего не получалось. Перед глазами всплыли лица Изабель и Фарлана. Это было неправильно, невозможно. Словно всю жизнь засунули во второсортную дешевую комедию, длиной в полторы минуты.

Желание броситься за тем титаном прервали крики о помощи моих солдат.

В первую очередь думаем о тех, кого ещё можно спасти…

В этот момент я возненавидел все эти правила. Кто их вообще придумал? Почему-то мне казалось, что успев привыкнуть ко всем потерям и смертям на этой войне, сердце не должно было ощущать такой пустоты. Будто разом отключили весь свет, и мир погрузился в вечную темноту. Липкую ужасающую мглу, которой нет конца.

Тогда я похоронил её. Вместе со всеми теми, кто остался навсегда за стеной. Крепкий алкоголь в тот вечер показался лёгким коктейлем. В тёмном кабинете, где я провел оставшуюся часть дня, как бы ни было прискорбно, все напоминало о надоедливой ученице, что приобрела вредную привычку заходить ко мне по вечерам. Попивая горячее пойло, я все ожидал услышать тихий скрип дверной ручки, увидеть слегка лохматые волосы и девушку, смело заходящую ко мне.

И этого не было.

Увидев её там, в компании солдат, живой, всю в крови и порванной одежде, сердце бешено участило удар. Кончики пальцев похолодели, мозг не хотел воспринимать реальность. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Поэтому, отведя непутёвую ученицу в кабинет Эрвина, получил время, чтобы обдумать всё.

Жива.

Одно слово, которое вновь вдохнуло в меня жизнь. Клэрри сидела на кресле, рассказывая всё то, что она пережила, находясь за стеной, бросая на меня злой взгляд, дуясь непонятно на что. А я все стоял, надеясь, что это не галлюцинации с похмелья.

Впервые на моей памяти то, что стало хоть немного дорого мне, не ушло в небытие, оставив меня одного с пустотой. Все уходили, а она не ушла. Я хотел смеяться такой глупой шутке, но смех не шел. Было нечто другое, похлеще того помешательства.

Все стоял и думал, каким таким коварным способом эта ненормальная смогла расшевелить что-то во мне. А ведь она точно была ненормальной, по-другому и быть не может. Кто в своем уме добровольно пойдет на изнуряющие одиночные тренировки, а в перерывах пререкаться с тем, с кем порой боятся попросту заговорить другие солдаты. А потом вообще взяла привычку заходить ко мне в кабинет в конце рабочего дня. Поначалу из-за моей прихоти и погрешности её команды, а потом, видимо, привыкла, и самолично вламывалась в моё личное пространство, оприходовав мой подоконник под себя.

Дура.

Праздник в честь освобождения утерянных земель был почти таким же, как и в том году: украшенный город, много народу и торговцев, выставляющих свои товары на всеобщее обозрение. Можно было бы прогуляться по старым улочкам, да поддаться воспоминаниям, но статус обязывал присутствовать на данном торжестве. Как никак лично принимал участие в данном событии.

Это был едва ли не единственный праздник, когда восхваляли Разведкорпус. Было приятно слышать сладкие речи в свой адрес, но предчувствие, что благодарственный настрой населения исчезнет к утру, разом портил всю картину.

Я бы с удовольствием провел время в стороне, отстраненно наблюдая за торжеством, если бы не та, кто не дает покоя истерзанной душе ни днем, ни ночью.

— Может, потанцуем?

Клерри залилась краской, так невинно хлопая глазами. Выдерживаю паузу, беря в руки самоконтроль, и вспоминая все свои правила, повторяю их снова и снова, как молитву. И впервые в своей жизни почувствовал себя так глупо. Почему это я пасую перед какой-то глупой девчонкой?

— Ты же в курсе, что бесишь меня?

В ответ мне была искренняя улыбка и самодовольное выражение лица. Все это заняло не более секунды, как мои руки направили в нужном направлении, кладя их на девичью талию. В мыслях закатываю глаза, все еще поражаясь факту, что единственная ученица по существу еще такой ребёнок.

Я не понимал её мотивов. Её действий и поступков. Потому что она подобралась слишком близко ко мне, а это уже опасно. Я не привык доверять людям, особенно женщинам: они точно знали толк в искусстве обмана и притворства.

— Я открытая книга. Не нужно искать обман там, где его нет.

Но все те женщины, которых я знал, не походили на нее. Близкой «дружбы» с прекрасным полом я не водил, исключением лишь была неугомонная Изабель, но ее проще было назвать пацаном в юбке. На обычную девушку та тоже не походила, то и дело надевала мальчишечьи брюки, и с грозным видом отчитывала нас с Фарланом за какую-то глупость. При этом выражение лица было чем-то схожим с лицом Клэрри, когда та пыталась устроить мне выговор за долгое времяпровождение в кабинете, забывая о сне и еде.

«Они бы поладили» — думается мне, и сотни иголок врезаются в память, напоминая, что мечтать не вредно, но и забывать о суровой реальности не стоит.

А реальность к этому времени не стояла на месте, а кружилась вместе с нами в танце. Она доверчиво положила руки мне на плечи, смотря на меня так, как еще никто не смотрел. Этого было слишком мало.

Потому что я хотел больше. Хотел, но не мог переступить через все свои принципы.

Но через некоторые все же переступить пришлось, едва ли на грудную клетку легла нежная женская ладонь, слегка надавливая и поглаживая жесткую ткань, неспешно играясь с пуговичками.

Мы оба знали эту игру.

Вероника Ленор — необычная женщина. Слишком непостоянна, слишком доступна. А доступность всегда привлекает. Азарта от достигнутой цели нет, но с ней это и не нужно. Сплошная похоть.

Это было нормально и естественно для нас обоих. И куда ни посмотри — сплошная выгода. И я тщетно пытался убедить себя, что так все и будет, все по прежнему останется нормальным, даже при том, что такого желания, как прежде, не было.

Нужно было сбросить этот груз с себя. Отвлечься. Забыться. Что угодно, лишь бы вернуться в прежнее русло, стать тем, кем всегда был и буду. Мне обворожительно улыбаются пухлые губы, показывая ряд ровных зубов. Это напоминало отголоски былых времен, когда простыми улыбками она не ограничивалась, переходя черту «просто знакомые».

Но пока все нормально, а значит можно перенести это на другое время. Однако, что-то шептало изнутри, что я глубоко ошибаюсь.

Скрип двери резанул слух.

Ровно так же, как и слишком громкий голос, который через секунду затих, словно его и не было.

Удивление и растерянность на бледном личике позабавили меня. Что же ты думаешь, Кларисса Кларк? Почему у тебя так трясутся руки и дрожит голос? Невольно облизнул сухие губы. Женщина, сидящая у меня на коленях, недовольно заёрзала, обращая на себя внимание. Ухмыльнулся, когда женские пухлые губы прикоснулись ко мне. Вот только желание окончательно пропало.

Клэрри была зла. Это отчетливо видно по слишком прямой осанке, ничего не выражающему взгляду. Бесишься? Неужели женская ревность? Захотелось громко засмеяться. От чего-то это приносило особое удовольствие. Чувство удовлетворения и эйфории прервало сухое:

— Добрый вечер, капрал Леви.

В последнее время я находился в плохом расположении духа. Всему виной были многочисленные проблемы, свалившиеся на голову Разведкорпуса, а отсюда уже раздражительность и нервозность, а вследствие — головная боль.

Пальцы чуть дёрнулись, это движение осталось никем не замеченным. Отлично. Мы поиграем с тобой в эту игру. Безэмоциональный тон вызвал неприятное шелушение в груди. Что-то рвалось наружу, но вот только рёбра и в целом вся грудная клетка мешали этому. Неужели внутренние демоны рвутся на свободу?

Глаза заволокла пелена гнева. Щека горела из -за пощёчины. Кларк смотрит мне в глаза с неощутимой болью, обидой и злостью. Я задел её, она же задела меня. Всё честно.

Мы сцепились, нанося удары друг другу. Подбитый глаз отдавал глухой болью, но она была практически незаметна. Маленькие бесята вырвались из груди, и они рады этой свободе.

Благодарны за выход в свет.

Я не думал, что буду испытывать что-то подобное, но отрицать было глупо, — да, я злился на всех и каждого, в частности и на себя. Давно не испытывал это мерзкое, сравнимое с мусорными помоями в трущобных закоулках, чувство. До того момента, пока не застал мирно посапывающую девушку в кабинете командира, заботливо укрытую одеялом.

И эта была б***я на смерть. Каждый из нас доказывал свою правоту. Ничего не замечая, я наносил сильные удары по телу моей ученицы. Та делала блоки, пытаясь обезвредить их. Что же, я хорошо её обучил. Если бы не сцепленные зубы и обстоятельства, возможно, сделал бы комплимент.

Я горел. Дотла. В прямом смысле этого слова, потому что сорвался с цепи. У меня во рту сохнет, когда кулак ударяет в нескольких сантиметрах от её лица, меня же неизменно колотят сжатыми ладонями в ответ. В нос ударяет манящий знакомый запах, и я думаю, что им можно задохнуться. Ведь воздуха и так слишком мало. Сердце не успевает поспевать за нашим ритмом, постоянно сбиваясь.

Не думал, что такое может случиться с нами, с ней. Даже не представлял эту ситуацию ни разу! Закономерный итог вечного непонимания и недомолвок. И главное зацепило так, что не отцепиться. Глупость? Ревность? Злость? Возможно. Но что делать, если все так и есть.

Сильный удар по ребрам. И когда она стала такой сильной? Наши хаотичные движения не прекращаются, словно я вновь оказался десятилетним пацаном, сражающимся с бродягой за кусок хлеба.

Нас грубо расцепили. Пелена с глаз ещё не спала, всё ещё даруя остатки адреналина. Сильные руки держали нас на расстоянии друг от друга, за шиворот, словно нашкодивших детей.

Я не понимал, что происходит. Не хотел принимать эту реальность за объективную. Все обрушилось на меня, как плохо приделанная полка — было неожиданно и больно. Даже непонимания от того «что же все же произошло?» было больше, чем всего остального. Вся эта окружающая нас атмосфера изменилась на нечто незнакомое, она подпитывалась обеспокоенными взглядами разведчиков.

Кожу жгло от чужого незаконного прикосновения. Легкие горели огнем, а мне почему-то захотелось выпить чего-нибудь крепкого и такого же обжигающего.

— Что вы тут устроили?

Звучит как распевание «Аве, Мария» за секунду до конца света. Умирать, так умирать с музыкой.

Раздражение росло с каждой секундой. Моя гордость задета, желание откинуть руку, всё еще держащую ворот рубашки, было остро как никогда. Вспомнив, чьи именно руки меня удерживают, кровь закипела с новой силой. Бросив на девушку короткий взгляд, отмечая состояние той, обеспокоенно застыл. Её рубашка порвана будто не человеком, а диким зверем, волшебным образом еще не слетела с худого тела. Пол лица Кларк было в крови. Из-за неё не было видно правого глаза, уже опухшие губы отдавали лёгкой синевой.

Это я сделал?

Захотелось безумно рассмеяться, хоть ситуация не выглядела смешной. Ни капли.

И это я-то, хладнокровный, умеющий сдерживать эмоции, дисциплинированный солдат?

Сейчас я был скорее похож на побитого жизнью некого подобия человека. Настолько болело все снаружи и жало внутри. И кожу будто расплавленной смолой опалили. Словно по сосудам пустили сотню колючих игл дикой розы вместо крови.

Ты же хотел причинить ей боль, Ривай, так что же сейчас отступаешь? Она ведь бесила тебя с самой первой встречи.

Эмоции были странными — на месте недавней ярости появилась обычная злоба, а потом и вовсе чувство беспокойства заселилось в груди. Голова разрывалась, сдавливалась в тиски, от всего накатившего — хотелось послать все и забыться. Так почему осознание того, что ты победил, не приносит радость? А победил ли? Все до тесноты в груди отвратно.

Поначалу казалось мне, Эрвину, да и всем, кто знал тайну Клариссы Кларк, что эта девчонка всегда будет находиться под прицелом, везде ей надо будет держаться ровно, чтобы не вызвать подозрений. Мы все думали, что она в опасности. Но я ошибался.

Опасной была она.

Я не понимал, почему меня вдруг так заволновало все, что связанно с ней. Почему температура тела могла повыситься в считанные секунды, а во рту становилось мучительно сухо. А еще концентрация давала постоянный сбой в работе, а в самый ненужный момент, наоборот, обострялась до предела. Я не понимал, почему вдруг начал обращать внимания на тепло её кожи, колебание ресниц.

Почему же…?

Впервые я поддался чуждым забытым эмоциям. Я слепо пытался разделить их на «свои» и «чужие». Но они твердо въелись в сознание, буквально слились воедино с родными и привычными.

В груди разлилась кислота, разъедая внутренние органы.

Я злился, даже не знаю, на что и почему. Все шло по кругу: все эти мысли, слова, поступки прокручивались друг за другом, а мне оставалось лишь размышлять, в какой же момент все пошло не так. Но в скоре начал понимать, что другого варианта просто не было. Не будь Кларк такой занозой в заднице, я, честно уж сказать, не обратил бы на нее никакого внимания — обычный солдат, и все тут. Не будь я таким, коим являюсь сейчас, то чтобы тогда было? Стали бы с ней друзьями и сидели вместе в столовой, смеясь над поведением Ханджи?

От этой картины передернуло.

«Мы бы никогда не стали друзьями» — думается мне, и тут же соглашаюсь с этим. Слишком разные. Слишком несовместимые.

В последующее время мне казалось, что у Кларк были красные глаза, когда она приходила к завтраку. Показалось, что ей от чего-то больно. Слишком больно. Но это была отнюдь не физическая боль. Так, как не может быть больно человеку просто так.

Все слова, что мы сказали друг другу. Снова и снова звучали в голове, маршем давили на виски.

Кажется, мир сошел с сума. Потому что какого хрена? Почему я должен присматривать за ней без должной на то причины, особенно после всего того, что она сотворила. Это действительно сумасшествие.

Кларк больше застать не удавалось, несмотря на рвение высказать все, что я думаю относительно случившегося. Ей богу, как дети. Несколько раз обрубал желание подойти и начать колотить в дверь её спальни. Не то, что бы мне не хватало общения с ней, просто почему-то вдруг ощутил неправильность этой ситуации в целом. Слишком все было паршиво.

С Кларк тоже было много «слишком».

А теперь она стоит чуть в стороне. Непривычно тихая и помятая. Волосы распущены и взлохмачены, еще не собраны в привычную прическу, да и не торопилась девушка их убирать. Будто бы пряталась так ото всех. От меня. Кларк переминалась с ноги на ногу, и только сейчас я понял, что встреча со мной её страшит сильнее, чем что-либо.

«Давай поговорим» — мысленно прошу, уже чувствуя, как леденящие пальцы сжимают тонкие предплечья, и…

О чем ты хотел поговорить с ней, Леви?

Вот именно. Говорить вам не о чем.

И я не собирался подходить, да и вообще делать вид, что меня заботит её существование. Собирался наконец сказать себе, что мне все равно. И сказал бы, если бы не это чувство.

По спине пробежала холодная дрожь, когда случайный солдат лишь слегка задел её плечом, и она вскрикнула, тут же шипя от боли. Это ранение определенно осталось с нашего поединка, точно так же, как и другие, скрытые под одеждой.

И все же я наблюдал. А это означало, что, несмотря на все слова, мне не все равно. В итоге я заключил, что просто хотел убедиться, что девчонка действительно в порядке, и её здоровью ничего не угрожает. Что она способна вновь начать тренировки, как оправится окончательно.

Ложь вышла изумительной.

И опять же, зачем? Какая мне разница?

Я противоречил сам себе. Поступки отличались от мыслей. Разобраться бы во всем этом, почувствовать верный путь и идти по нему. Внезапно почувствовал себя слишком уставшим для этого, да и для всего прочего тоже. Невероятный ком из нелепых мыслей продолжал расти и в скором времени грозил раздавить меня.

Тревога заволокла сознание и взяла верх над чувствами, а в голове наконец прояснилось.

Конечно…

Когда это я снова начал чувствовать такое?

Каждую секунду себя показывали давно забытые эмоции. Вылезали грациозно, показывая себя во всей красе. Это что, из-за неё?

Пальцы сжались с такой силой, что едва не хрустнули.