Записки подменыша

Глава четвертая. Роланд. Эпизод седьмой

Дни бежали в том же рвано-безумном ритме, слепленном из ритма состояний Даниэля; так мелодия лепится, повинуясь палочке дирижёра. Город стыл в ветре, слякоти, куцых влажных снегопадах. Гуляя вечерами, Алиса смотрела то на киоски с глинтвейном, то на скованные ледяной коркой каналы, то на свою любимую каменную сову, забавным сюрпризом распластавшуюся под балкончиком в переулке неподалёку от цветочного магазина Евы и Сильвии, то на медленно исчезающие из кафе и ресторанов рождественские украшения – и во всём этом ей виделся Даниэль, один Даниэль. Он теперь был низким серым небом, жёлтыми двориками-колодцами, давкой и грохотом в метро, скрипкой, плачущей в подземном переходе, завитушками, розами и ангелами на лепнине фасадов, пёстрыми граффити на грязных кузовах машин, измученными лицами курьеров. Он был даже серо-коричневым домом с кариатидами на улице Революции – домом, где больше нет Ноэля.

Ноэль сам уехал на окраину. Сам вывел себя из игры – и из её сюжета.

Даниэль по-прежнему неистово жаловался ей на Лисси – на то, что та без спросу съела его конфеты; на то, что разводит тараканов; на то, что всюду разбрасывает свои колготки и лифчики; на то, что до сих пор не собирается ни съезжать, ни искать нормальную работу. На днях у Лисси в руках вдруг раскололась надвое тарелка, которую Алиса покупала для Даниэля; вдобавок в тот же день Лисси упала, сильно ударилась ногой и сломала ноготь. Даниэль то хохотал до слёз, то раздражённо цедил: «У-у, сука, ещё и тарелочку твою разбила! Один вред от неё – говорю же, я впустил паразита!..» Алисе пришлось уверять его, что она не прокляла Лисси. И даже не сглазила.

(На самом деле, это была бы вполне рабочая схема. Сто́ит только обратиться к кому-нибудь из ведьм, с которыми не водится Тильда и подобные ей блюстительницы морали. Но, во-первых, это всё же жестоко – девочка и так натерпелась: сирота, всё детство бил брат, чужой город неприветлив, и даже красавец, приютивший её, уходит ночевать к другой. Во-вторых – это банально невыгодно. Как ни крути, сейчас присутствие Лисси ей на руку. Даниэль ограничен – как минимум, не может никого привести на ночь. Цинично, эгоистично, неблагородно так думать?.. Да, безусловно: ведь ему некомфортно с Лисси, ведь он так бесится явно ещё и из-за этих невольных ограничений. Но факты есть факты. Если в первые дни после появления Лисси Алиса фантазировала, как выселит силой этого своего убогого невезучего двойника, то теперь пересмотрела стратегию и поняла, что у неё с двойником слишком много общих противников).

Придя к ней вчера, Даниэль рассказывал, как накричал на Лисси – как та, по его словам, «чуть не довела его до психоза». «Она вывела меня, блять, просто вывела!.. Прихожу – а тут это ебало унылое, губы надутые, «не трогай меня, не разговаривай со мной»! Ебанутая! Я прям прихожу с работы и мечтаю увидеть этот негатив и грязную квартиру!»

Из всего этого Алису больше всего насторожило «не трогай меня». Только крайне нечуткому человеку после такого может быть непонятно, что происходит с Лисси. «Влюбилась она и страдает, это же очевидно», – грустно отметила она, подогревая ужин для Даниэля.

«Думаешь?.. – спросил он – и на секунду озадаченно нахмурился, но тут же снова разозлился и раскричался. – Да мне похуй! Я понимаю, что она о чём-то там мечтала, когда заселялась – не знаю, о чём! Видимо, сосать мой член! – Алиса вздрогнула. – Это не даёт ей права так себя вести, ей всё прямо было объяснено и сказано! Тупая пизда, паразитка инфантильная!..»

Даниэль чудовищно много говорил о том, как Лисси привыкла «паразитировать» на других, как она помешана на деньгах и своей внешности. Если бы всё это – со всей очевидностью – не было объективной правдой, можно было бы подумать, что он проецирует на соседку собственных демонов.

Впрочем, ни Лисси, ни работа, ни панки, ни вечерние чтения с Алисой (теперь Даниэль всегда приходил к ней с «Мастером и Маргаритой» – и читал вслух, чётко по главе за раз, ведомый непреклонными алгоритмами эпилептоидности, всё решительнее критикуя стиль Булгакова и всё искуснее делая серьёзные сцены смешными), – ничего не мешало ему перебирать девушек – легко, но бережно, как Алиса перебирала письма в архивах. Она думала, что привыкла уже ко всему и даже научилась относиться к его дон-жуанским поискам с бесстрастием философа. Особенно – после той странной ночи с щекотанием пяток; после ночи, которая – хотя бы ненадолго – утолила её голод. Но всё равно то и дело случалось что-нибудь, выбивающее её из колеи.

Например, вчера Даниэль пришёл позже обычного – как всегда, весело и беспечно объяснив это «делами». Как всегда, Алиса прекрасно понимала, что это за «дела»: обо всех ситуациях, кроме свиданий, он рассказывал ей охотно и без ограничений. «Я тут быстро всё закончу, пройдусь с человеком – и сразу к тебе, солнце! – ласково промурлыкал он в голосовом сообщении. На фоне тоскливо скулил ветер и шумели машины. – Ты говорила, следующая глава там про то, как Мастер и Бездомный встретились в психушке, – а психушку я не могу пропустить!»

Вздохнув, Алиса добила пару переводов, сделала уборку, приняла душ и стала ждать, гадая, какие глаза, волосы и фигура у «человека», впервые ли Даниэль и «человек» видятся, где именно гуляют – а главное, дома ли сегодня Лисси. Уже не впервые её глодало тяжёлое, жгуче-болезненное чувство. Да, у них всё без обязательств, Даниэль ей ничего не обещал – но разве всё это не унизительно?.. Ждать его со свиданий, готовить и стирать для него, спать с ним между этими свиданиями, буквально провожать его на них, как на битву. (Даже такое пару раз уже было: утром в субботу или воскресенье Даниэль просил разбудить его пораньше – и Алиса исправно будила, не высыпаясь, поила его кофе, кормила завтраком; потом они болтали, и к полудню он уходил – взбудораженно-весёлый, шутливо пшикнувшись её духами напоследок, – флакончик уже опустел почти наполовину от того, что он то и дело к нему прикладывался). Мириться с положением – да каким же, чёрт побери, положением? Кто она ему – временная любовница, перевалочный пункт? Пресловутая Лучшая Подруга, о которой забывают, как только впереди маячат новые отношения? Sugar mommy, спонсирующая его?.. Алиса не знала; знала только одно: ей надоело быть запасным вариантом. Надоело жить с осознанием, что Даниэль придёт к ней, только если с очередным «человеком» с накладными ресничками не сложится. Если сложится, Лисси придётся искать себе хостел на ночь, а ей – грызть подушку и выть от бессилия. Да, Даниэль милостиво позволит ей отвести себя на психотерапию, пригласить себя в гости, сводить себя в музей или ресторан; может быть, даже ещё пару раз переспит с ней, почти не скрывая своего равнодушия. Но всё это выглядит как снисходительная благотворительность, подачка нищему – едва ли даже дружба: он не лгал, когда говорил, что у него нет друзей. Он просто не умеет по-дружески общаться. Когда он находит очередную Великую Любовь, в мире остаётся два человека – он сам и эта Любовь; все остальные будто перестают существовать.

С другой стороны, если Даниэль совсем не питает к ней страсти, не видит в ней женщину – откуда та ночь со щекоткой? Откуда всё, что бывало до? Откуда эти моменты исступления в полусне – когда он жадно (и весьма осознанно) бросается на неё? Откуда столько нежности, откуда комплименты и признания в любви, откуда столько времени, проведённого именно с ней? Он просто до сих пор не может найти ей замену – или за этим всё-таки есть нечто большее?..

Дура. Нелепый самообман. Ты видела, после чего произошла та ночь – после тяжёлого разговора, где он предположил, что без секса ты его «выкинешь». Порыв страсти сразу после таких слов – очень убедительно, не так ли?

Такие мысли покусывали Алису досадой, когда вчера она вышла на улицу – пройтись и купить чего-нибудь к ужину. Стоял холодный, но безветренный вечер; мимо неё текли пульсирующие шары фонарей, вывески, ёжились от холода мигранты, продающие наушники и зарядные устройства для телефонов; рядом с магазином стекла и фарфора, как и летом, бродила усталая женщина-промоутер в платье с кринолином – только теперь к платью добавились тулупчик и муфта. Алиса завернула за угол, мельком подумала о Берлиозе, взглянув на несущийся навстречу трамвай, – и – увидела Даниэля с девушкой.

Они шли быстро-быстро, будто опаздывая. Даниэль что-то рассказывал – как всегда, бурно и выразительно жестикулируя, – но в его глазах мерцала стеклянная пустота. На секунду замерев, Алиса зачем-то отметила про себя, что он не в том длинном пальто, – не в своей, можно сказать, охотничьей форме; просто в повседневной куртке.

Обнадёживает. Наверное.

Спутницу Даниэля она даже толком не разглядела – так её пробрало грустное ёканье в груди, так заполонили сомнения: как реагировать? Никак – сделать вид, что они незнакомы? Холодно кивнуть и поздороваться?

Холодно кивнуть, поздороваться – и разнести что-нибудь на мелкие кусочки?

Но Даниэль сам развеял ступор Алисы. Заметив её, он как ни в чём не бывало подпорхнул к ней, обнял, сияя улыбкой – и той же лёгкой трусцой вернулся к своей даме. Алиса машинально пошла дальше; её душил нервный смех. Это уже какой-то сюр, – по выражению Ноэля. Полный сюр; расплавленные часы на картинах Дали не идут ни в какое сравнение.

Но – почему это так абсурдно нравится ей? Почему в момент ёканья, когда Даниэль шагал мимо с другой, она всё-таки смотрела – жадно, не в силах отвести взгляд? Время замерло, загустело холодной пульсацией в тусклой желтизне фонарей. Неужели и в такой боли есть что-то завораживающее?..

Уже минут через десять Даниэль позвонил ей – и, запыхавшись от быстрой ходьбы, доложил: «Всё, я бегу к тебе, солнце! Скоро буду».

«Так быстро? – пряча торжество, удивилась она. – Она тебе что, не понравилась?»

«Да блин… – протянул Даниэль. По голосу было слышно, что он морщится. – Я её даже провожать не стал, если честно, просто кинул у метро! Сказал, что у меня встреча с другом».

Услышав его презрительно-небрежный тон, Алиса подавилась смехом – но ей снова стало не по себе. Почти как когда он крыл матом свою мать, стрелял в фото Симоны или говорил, что не испытывает привязанностей. Нескрываемое, бесхитростное равнодушие ребёнка, ломающего игрушки.

«Мда. Сегодня ты не образец галантности».

«Да всё как-то вяло, скучно, без эмоций, не люблю такое! Всё это унылое – «туда я не хочу, туда далеко, туда некрасиво»… Прежде чем со мной гулять, надо выстроить план прогулки! Я не умею выбирать!»

Действительно – мог бы хотя бы выбрать другой маршрут, подальше от моего дома, чтобы мы не выглядели как персонажи дешёвой оперетты, – подумала Алиса – но не стала говорить это вслух. Никаких оценочных суждений; сейчас нужно закрепить контраст. Она – положительное, та девушка – отрицательное. Она – положительное, Лисси – отрицательное. Она – положительное, его бывшие – отрицательное.

Она – положительное?..

Этот случай вчера перетряхнул её чем-то новым и странным. Уже не впервые она убеждалась: чем сильнее выплеск адреналина – боли и ужаса, – тем больше эйфория от облегчения, которое наступает после. Рэй рассказывал что-то похожее о наркотиках – о том, как после их тяжёлого дурмана у него прояснялось в голове, выстраивались новые причинно-следственные связи, прибавлялось энергии. Алиса наблюдала похожий эффект от вина, но всегда относилась к таким историям скептически – слишком уж пресловутое «расширение сознания», о котором часто разглагольствуют наркозависимые, похоже на банальную деградацию – и эмоций, и социальных навыков, и интеллекта. Рэя с наркотиками связывало много драматичных историй; его мать была психиатром-наркологом, известным в Гранд-Вавилоне (Алиса надеялась, что это хотя бы не та дама, к которой они завтра идут с Даниэлем, – но чем не шутит лабиринт жутковатых совпадений, оплетающий этот город чёрными щупальцами), – и задача скрыть свою зарождающуюся зависимость от матери стала для него одним из главных жизненных ребусов. В эту зависимость Рэй, конечно, от чего-то бежал. Пока он не рассказывал, от чего именно – но этот побег ощущался в каждой чёрточке его худого смуглого лица, в каждом оттенке нервно-дёрганой харизмы. Матери его в итоге «сдала» одна из его – судя по всему, многочисленных – девушек; «И мне пиздец как стыдно, но в тот день я, тип, единственный раз в жизни чуть не ударил женщину», – признался он, внимательно изучая лицо Алисы тёмно-карими глазами. Рэй до сих пор изредка употреблял. Уверял, что только что-то лёгкое, и «с умом», и не чаще раза в месяц – но на дне этих глаз копошилась горячая тьма, слишком хорошо ей знакомая. Было понятно, что он уже не перестанет.

Было понятно, что, несмотря на всю неприглядную изнанку этого «расширения сознания», известную Рэю и через опыт матери, и напрямую – ведь он знает, как люди угасают к тридцати годам, теряют семью и работу, ломают кости от лёгкого ушиба, ломают свою реальность, купаясь в бессмысленности, – несмотря на всё это, он не остановится.

Вот и она – тоже не остановится. Даниэль никогда ничего не употреблял (хотя, увы, непонятно, долго ли он ещё продержится – в Гранд-Вавилоне, общаясь с такими, как Лу и Бри, проводя ночи в клубах вроде «Гоморры»), но сам он – вещество похлеще марихуаны или гашиша.

Скорее всего, что-то на уровне кокаина. Что-то, из-за чего реальность распадается стремительно, но оргазмически красиво.

Входящий вызов. Увидев имя Даниэля на беззвучно загоревшемся экране, Алиса сразу взяла телефон и пошла к выходу; красный ковёр скрадывал шаги.

– Да? – прошептала она, когда за спиной захлопнулась тяжёлая двустворчатая дверь с золочёной ручкой. К отделу рукописей вёл длинный коридор со стендами – под стеклом покоились древние рукописи, черновики знаменитых авторов, вырезки из газет. На стенах, обитых красно-коричневыми панелями, висели портреты мужей науки и культуры, которые сделали что-нибудь важное для архивов и библиотек Гранд-Вавилона. Мужи смотрели на Алису спокойно и бесстрастно, без осуждения. Здесь всегда стояла благоговейная – как в церкви – тишина.

– Слышишь меня, да?.. Ну что Вы там, леди Райт, ещё не освободились? – бодро протараторил Даниэль. Услышав его голос – эти упруго-прыгучие, но нежно-мелодичные переливы от высокого к низкому, – Алиса ощутила странное приятное тепло. На фоне опять шумит улица; судя по времени, он только что вышел с работы. Совсем скоро они увидятся.

– Ещё нет, пока вожусь с письмами. Посижу, наверное, до закрытия – ещё час, – сказала она, разминая затёкшую шею, – и хотела было рассказать Даниэлю что-нибудь забавное – про проклятый неразборчивый «Пиринейский замок», или про «Мафусаиловы годы», или про то, как самоутверждаются сотрудницы архива, – но осеклась. Такое никогда не бывает ему интересно; он прерывает её на полуслове и переводит разговор на себя. Если слушает – то чисто из вежливости, скучая. Точно так же он слушал бы на свидании официантку, горничную или мастера маникюра; ему совершенно неважно, чем она занимается. Ему важно высказаться самому. – А ты как? Во сколько…

– А я вот иду пить пиво с Бри и Лу, наконец-то уговорил, прикиньте, леди Райт?! Всю неделю не мог их вытащить, долбоёбов! – весело перебил Даниэль. Робкое «во сколько подъедешь?» свернулось и угасло у неё в горле. – А потом поеду в окрестности Феерии – х**н знает куда, то ли на выставку какую-то, то ли в квартиру-музей, я так и не понял! Во-о-от. А потом…

– Но ведь мы собирались увидеться, – сдавленно пробормотала Алиса, глядя на пожелтевшую страницу средневековой летописи под стеклом. Сердце почему-то затравленно колотилось. На миниатюре святой Георгий убивал копьём змея; змей беспомощно выпучил белые глаза. – Ты говорил, что придёшь, я тебя ждала. Хотела сделать тебе острые крылышки, которые тебе нравятся. И завтра нам ведь всё равно к врачу с утра идти, от меня…

– Погоди-погоди! Я не говорил, что приду, я сказал: посмотрим, – недовольно засопев в телефон, прервал Даниэль. – Обстоятельства сложились так, что прийти не смогу. Насчёт крылышек – зря ты закупаешься едой до того, как я подтверждаю встречу. Но, в принципе, можешь и приготовить – я их съем в другой раз.

«Спасибо за милостивое позволение», – хотела съязвить Алиса, но прикусила язык, поёжившись. Ей стало холодно – и почему-то слегка противно.

– «Обстоятельства» – это пиво с Бри и Лу и свидание? – мрачно уточнила она.

– Да, именно так, – сухим деловым тоном произнёс Даниэль.

– Ясно.

– Да что «ясно»-то, блять?! – взрыв; визгливо-высокая нота неуравновешенной скрипки. – Леди Райт, я не понимаю! Вы что, обиделись?

– Если честно, да. Мне довольно неприятно.

– Почему?! Я ведь не обещал прийти, я…

– Ты мог хотя бы днём отписаться, что не придёшь. Чтобы я знала. Я бы могла тогда подумать про собственные планы на вечер, а не подстраивать всё под твой предполагаемый визит, – строго – но сдерживаясь – сказала Алиса, в связи с «собственными планами» почему-то подумав о Рэе. Ладно Лу и Бри – но квартира-музей, чёртова квартира-музей. Её трясло. – А то просто странно получается. Я до вечера «вишу на линии» в качестве запасного варианта, а выбираешь ты в итоге нечто, видимо, более тебе интересное. Я между работой и архивами бегу в магазин, чтобы всё купить, бегу тренироваться, чтобы успеть, потом здесь из себя все соки выжимаю – чтобы, опять же, сделать как можно больше до вечера. А в итоге оказывается, что вечер у меня пуст и я могла так не надрываться и не спешить. Хотя бы из этих соображений, пожалуйста, сообщай мне заранее, что сегодня предпочитаешь пиво с Лу и Бри и новую девушку.

– Да блять, ну не мог я сообщить заранее, не было у меня времени написать! – закричал Даниэль. – Я работал весь день, как проклятый!

Зато время договориться о свидании и пиве у тебя было. Какая-то неуклюжая ложь, господин Роланд. От Даниэля я ждала большего.

– Я тоже работала, – холодно отметила она. – И ещё как. Но почему-то всегда тебе пишу и отвечаю. Это дело пары секунд – просто написать: «Сегодня не получится».

– Леди Райт, Вы меня слышите вообще или нет?! Я что, обязан проводить с Вами каждый вечер?!

– Нет, но мы же…

– Ой, короче, всё, давай, потом поговорим! – рявкнул он – и положил трубку.

– …договорились, – шёпотом закончила Алиса, опуская телефон.

Почему её всё ещё потряхивает, почему так жжёт в груди и щиплет глаза? Что такого? Он просто не придёт к ней сегодня – просто выбрал не её, просто минус один вечер вместе. Они встретятся завтра утром, перед походом в клинику.

После того, как он переночует с той, кто ведёт его в квартиру-музей. Или после того, как хорошенько оторвётся в клубе. Есть особый богемный шик в том, чтобы идти к психиатру с похмелья.

Она вернулась в читальный зал, дрожа и едва сдерживая слёзы, злясь на себя. Ей должно быть всё равно, просто всё равно; что же, чёрт побери, происходит? Что особенного в этом красивом мальчике с умными кошачьими глазами и россыпью тату? Чем он лучше Рэя, или юного тромбониста, или Теона, или инженера-строителя?

Ничем. Больше того, все перечисленные, скорее всего, никогда не поступали бы с ней так – с таким откровенным пренебрежением, то и дело отодвигая её на второй план, вечно принимая её как должное, почти открыто говоря, что не хотят её, что секс с ней – не удовольствие, а тягостная обязанность, способ «отплатить» за её заботу, еду и деньги. Не роняли бы с утра туманное «посмотрим», вынуждая её ждать весь день – а вечером как ни в чём не бывало сообщив, что идут пить пиво.

Наверное, именно этим он её и цепляет.

«Знаешь, Даниэль, я сейчас в очередной раз понимаю одну вещь. (Не прими за упрёк, это просто факт). Чем больше проявляешь к людям хорошего отношения, чем больше к ним тянешься, тем больше они от тебя отворачиваются и бегут. Справедливости не существует, – написала она, глотая жгучую соль, кусая щёку изнутри, чтобы не всхлипывать, – позже, в гардеробе, когда собиралась. Сосредоточиться на письмах теперь не получалось совсем. – Я давно это знала – не впервые с таким сталкиваюсь. Может, это фатальное отсутствие справедливости и заставило меня сделать с собой то, что я… – (Вовремя опомнившись, она стёрла последнюю фразу). – Но очень грустно видеть это и в тебе тоже. Я думала, в нашем общении всё иначе. Ты на всё имеешь право, но меня задевает такое поведение. И вдвойне задевает, когда на меня кричат, матерятся, винят в ответ вместо того, чтобы выслушать. Ты часто говоришь, что любишь меня, уважаешь, что я для тебя «человек» – но потом снова и снова делаешь что-то подобное. Для тебя это мелочь, но таких «мелочей» много каждый день, и я устала…»

Сообщение получилось длинным. Алиса дописала его бездумно – как пришло в голову – и так же бездумно, на каком-то автопилоте, сказала Теону, что выпьет с ним сегодня кофе, раз уж он так этого жаждет. Он предлагает кальянную? Отлично, можно и в кальянную. Она как раз давно не курила кальян. Цветы? О нет, не сто́ит, она спокойно относится к цветам; хотя это, конечно, очень мило с его стороны.

Слёзы надоедливо, нудно текли по лицу – ещё и ещё, никак не иссякая; она сердито смахнула их бумажным платочком. Убогое зрелище.

– Не нужна ли Вам помощь, прекрасная леди?