Записки подменыша

Глава четвертая. Роланд. Эпизод шестой

***

Чернила письма сильно выцвели, и Алисе приходилось то и дело подносить пожелтевший, хрупко-тонкий лист поближе к лампе, чтобы разобрать очередное небрежно написанное слово. У этого критика и издателя – надо отдать ему должное – был довольно внятный почерк; по крайней мере, гораздо более внятный, чем у других почтенных мужей восемнадцатого и девятнадцатого веков, с бумагами которых ей доводилось работать раньше. К нему оказалось легко привыкнуть: пять-шесть листков – и в памяти уже закрепилось, как издатель выводил ту или иную букву, сочетание букв, что имел в виду в сокращениях. Однако писал он очень мелко, убористо – берёг бумагу, как многие в ту пору; тончайшие строки наползали друг на друга, кишели по всему листу, как муравьи в муравейнике, и к концу страницы, где издатель начинал особенно «плотнить», превращались в угловатую кардиограмму, смысл которой нужно было разгадывать, как ребус, – интуитивно и по контексту. К счастью, ничего, кроме церемонных “Adieu”[1], «Ваш покорнейший слуга» и подписи, там обычно и не было; но, если попадалось нечто важное по смыслу – набор, перевод и комментирование письма становились сущей пыткой. То же самое касалось вычеркнутых строк, слов, надписанных сверху (издатель, судя по всему, был рассеян и многое дописывал потом, вспомнив в последний момент; сейчас его бы частенько спасала функция «Отредактировать сообщение»), выцветших мест и клякс.

Алису выручало как раз знание контекста – многое она понимала, потому что по соседним словам догадывалась, какой именно античный миф издатель обыграл в своей шутке, на какую оперу ходил в Риме с приятелем, каким забавным прозвищем, приставшим к нему в одном литературном кружке, подписался; но иногда не помогало ничего, и она по десять-пятнадцать минут думала и вздыхала, глядя на лист. Пока синьора Филиппи, конечно, не пожалела о том, что именно Алису включила в совместный историко-литературный проект “Terra Incognita” и её «родного» университета, – но, если так пойдёт и дальше, в ней могут разочароваться.

Что же это, чёрт побери, за за́мок?.. «Выслал Вам семь книжек (…) замка». По смыслу это должно быть название книги – вероятно, романа в нескольких частях. Пиринейский; но причём тут Пиринеи? Перисейский – но что это за абракадабра? Пиратский?..

Алиса потёрла виски, вновь мучая Google. Читальный зал отдела рукописей купался в мутном желтоватом свете и запахе книжной пыли. За массивными столами красного дерева корпели немногочисленные посетители – полный седой профессор в тяжёлых очках, то и дело кашляющий в платочек, серьёзная, худая, как жердь, аспирантка лет тридцати (на всех её тетрадях и папках были лошади – и, когда она отходила в туалет, на экране её ноутбука тоже запускалось слайд-шоу с фотографиями лошадей), несколько старушек со светлыми, наивными морщинистыми лицами – они постоянно шушукались то между собой, то с сотрудниками зала, и обсуждали какую-то недавнюю конференцию… Раньше, днём, захаживали ненадолго и другие. Например, студент-историк, который, волнуясь и стесняясь, впервые принёс запрос на несколько архивных единиц – и которому сотрудницы архива, поджав ярко накрашенные губы в приступе чувства своей невероятной важности, надменно и холодно объясняли, в чём он ошибся, и как следует оформлять заявку, и каковы правила работы с рукописями.

Алиса давно заметила, что они явно испытывают нездоровую эйфорию, когда приходят новые посетители: есть кого пожурить и поучить. Она сама, заказывая что-то новое или требующее долгого поиска в недрах фондов, до сих пор сталкивалась с этими поджатыми губами, томно-суровым взглядом в потолок, бесполезной суетой и ворчливым бормотанием в стиле: «Ну, я даже не знаю, это, наверное, к госпоже Ворцеховской! Да, точно к госпоже Ворцеховской, она работает с этим фондом. А, или, Вы говорите, ко вторнику?.. Да, ко вторнику – может быть, может быть. Но точно гарантировать не могу, этот фонд сейчас разбирается. Да и вообще – разве там не всё ещё опубликовано? Целесообразно ли ворошить? Мм, не всё. Ясно, ясно… Хотя, подождите, может, я ещё у герра Мюллера должна уточнить?..» Подавляя раздражение, Алиса каждый раз безропотно, как школьница, объясняла, зачем ей нужны те или иные письма или документы – и иногда ей было даже жаль этих женщин в краткие минуты их торжества. Чем меньшей властью наделён человек, тем охотнее он ею тешится.

Днём одна из старушек-филологов восхищённо, как ребёнок – всплёскивая руками, поднимая седые брови, – изящным старомодным слогом рассказывала подругам, как обнаружила влияние картин раннего символизма на элегический цикл греческого поэта, которым она занимается. Подруги слушали, умилённо кивая, охали, ахали, расспрашивали, отходили пить чай; работа у этих божьих одуванчиков всегда двигалась медленно, порой не двигалась совсем. В их неспешной интеллигентной беседе было столько светлой, простодушной радости, что Алиса, слушая краем уха, ощутила что-то странное – на грани насмешливого недоумения и печали. Как далёк теперь от неё мир кротких божьих одуванчиков; мир тех, кто живёт статьями, конференциями, вот такой одухотворённой вознёй в архивах – текстами. Чужими текстами. Они похожи на добрые, полезные растения: спелые фрукты, целебные травы. Они дарят миру познание и покой.

А есть она. Остов розы, изъеденной червями.

И Даниэль, кажется, ещё больше отдаляет её от этого благостного мира. Ещё больше тащит её в хаос, нервы, страсти – в её новую странную суть. Всё это ей теперь гораздо ближе, гораздо интереснее, чем наука и переводы; они по-прежнему влекут её как занятная головоломка, зарядка для ума, источник денег – но не более. Она уже давно не горит этим, не вкладывает в это…

Душу? Алиса нервно улыбнулась, возвращаясь к расшифровке письма.

Дурацкий «…замок»; чёрт с ним, пока его можно и отложить. Она поправила настольную лампу – золотисто-зелёную, тяжёлую, сурово возвышающуюся на шершавой бирюзовой обивке стола – и перешла к следующему абзацу. «Господин Леруа желает мне…» Какие-какие годы, на «М»?.. Ах, видимо, «Мафусаиловы». Ведь нельзя же сказать просто «желает долголетия» – надо именно «желает Мафусаиловы годы»; ох уж эта аристократическая страсть к перифразам. Алиса перебрала несколько листков в папке, чтобы свериться с другим письмом, где уже упоминался господин Леруа. Где же та надорванная записочка на голубой бумаге?..

Надо отдать должное архивным письмам – эти ребусы по-прежнему увлекают. Телефон Алисы лежал поодаль – там сиротливо ждали приглашения Теона выпить кофе, игривые фотографии мальчика-юриста с вечеринки шибари (мужчины в дорогих костюмах увлечённо тянут пиво на фоне томных связанных и подвешенных полуголых девушек), «чек-чек» одного её нового знакомого, Рэя (он всегда приветствовал её именно с помощью «чек-чек» – и вообще писал мило, хоть и довольно безграмотно и неотёсанно, и всем своим поведением подчёркивал, что он – «гопник из спального района»; они пока виделись только однажды – и Рэй оказался достаточно нервным, депрессивным и надломленным, чтобы её заинтересовать), любезно-скучное «как проходит твой день?» инженера-строителя; и – молчание Даниэля. Пока она перебирала тонкие, оставляющие липкие следы на пальцах листы, всё это отступало, тускнело – хотя бы немного. Уже завтра – утро субботы, запись Даниэля к врачу. Лучше не думать о том, как всё пройдёт, – потому что её это явно беспокоит больше, чем его самого.

По такому поводу она даже написала Наджибу – впервые с весны. Тот посоветовал ей и частную клинику – одну из лучших в Гранд-Вавилоне, как он отметил, – и даму-специалиста, занимающуюся пограничным расстройством личности и психопатией, – но сразу после этого сухо завершил разговор: «Да не за что. Надеюсь, у тебя всё хорошо, Алиса. Пока». Похоже, ифриты-психиатры – обидчивые создания. Весной они попрощались красиво и высоко – Наджиб, помнится, грустил, даже отправил ей трогательное стихотворение Бродского с «Я счастлив за тех, которым с тобой, может быть, по пути»; но явно не простил того, что она его отвергла. Неудивительно. Написала она ему из чистого любопытства – мысленно подбрасывая к небу монетку: ответит – не ответит?..

Забавно, что Наджиб – со своими стихами, короткими ножками и богемным красным шарфом – остался на обочине истории из-за Ноэля, но врача она теперь ищет совсем не Ноэлю. «Интересно течёт жизнь», как однажды выразился Даниэль.

Итак, «Мафусаиловы годы». Алиса вздохнула; мимо с папкой под мышкой, шаркая по мягкому красному ковру, прошёл старый профессор – и громким шёпотом завёл разговор с мужчиной средних лет, который искал что-то в шкафу с описями. Шептать здесь было бесполезно: голоса далеко разносились в гулкой пыльной акустике, нарушая бумажно-чернильный покой.

– …Так Вы недавно им занимаетесь, получается, верно ли я понял, сэр? В таком случае, Вы должны, просто обязаны изучить последнюю монографию профессора Дункана! Мы вместе с ним в восьмидесятых изучали метафоры и образные ряды английских романтиков – и знаете, порой поразительные вещи всплывают, по-ра-зи-тельные! У меня дома до сих пор лежат материалы по Шелли из черновиков профессора Дункана – прекрасные неопубликованные вещи…

– Благодарю, это очень интересно, – вежливо и доброжелательно – хоть и слегка испуганно – бормотал в ответ филолог помоложе. – Может, Вы мне просто оставите свой телефон или электронную почту? Тогда я мог бы…

– Да-да, верно, телефон! – профессор сипло, одышливо засмеялся, засуетился, шаря по карманам в поисках бумажки и ручки. – Вы правы! Ох, я так рад, что познакомился с Вами! Сейчас мало кто толково занимается этими вопросами. Обязательно звоните в любое время с восьми до восьми, и мы всё обсудим!

– Спасибо, спасибо, непременно позвоню! – заверил его собеседник, пытаясь ретироваться, – но старик, опьянённый откликом, удержал его за локоть.

– А Вы случайно не смотрели серию статей профессорессы Ди Альдо в «Литературном мире»? У неё, конечно, психоаналитический подход – и такой, знаете, отдающий феминизмом, – (презрительный хриплый смешок), – но…

Алиса вздрогнула, силой возвращая себя к письмам. Чёртова подменышья суть – тянуть, тянуть соки из каждой детали; всё – в тексты, ничего не проживая как герой, будучи вечным наблюдателем-автором, кормя жадное чудовище внутри.

Или сейчас что-то изменилось?..

[1] До свидания (фр.).