Записки подменыша

Глава четвертая. Роланд. Эпизод двенадцатый

– …И вот она задаёт мне все эти тупые банальные вопросы: а где работаешь, а женат ли, а есть ли дети… Какие, нахуй, дети?! Ну неужели по мне не видно?! – продолжал то шипеть, то приглушённо выкрикивать Даниэль, когда они вошли в квартиру. Резким рывком содрал с себя куртку и шапку, рухнул на диван, привалившись спиной к стене – но тут же встал и начал нервно ходить туда-сюда. Взгляд его одичалых кошачьих глаз тяжело бродил по вещам, по Алисе – наравне с вещами, – ни на чём не задерживаясь дольше пары секунд. – Какой ты, говорит, по характеру, как бы ты себя описал? Спокойный или вспыльчивый, замкнутый или общительный? А я что, ебу, какой я?! – он выкрикнул это так, что воздух зазвенел, – и, сердито шипя, дёрнулся всем телом. – По ситуации, говорю!

– Ну… Думаю, она это спросила, как раз чтобы услышать, ответишь ты что-то конкретное – или «А я что, ебу, какой я?» – осторожно сказала Алиса, доставая из холодильника остатки вчерашнего ужина, а из шкафчика – печенье к чаю. Её всё ещё мутило от странной слабости; и чем неистовее метался по комнате Даниэль – перекручиваемый судорогами, терзающий старые стены криками, – тем сильнее становилась тошнота. – Ей вряд ли было важно, что́ именно ты ответишь. Скорее – сможешь ли себя чётко описать, идентифицировать. Классика, но вопрос хороший.

– Так я не спорю же, нормальные вопросы! Всё она в целом нормально сделала! – вдруг признал Даниэль, зло глядя на свою дёрнувшуюся руку. – Даже заметила, что я устал. Я не говорил этого слова, а она раз – и выдаёт: ты очень устал, да?.. Ещё про тату спросила – что значат. Спросила, есть ли ещё. Я закатал рукава, показал череп и всё остальное.

– Забавно, – нервно улыбнувшись, оценила Алиса – и набрала воды в чайник. – Это, наверное, для установки доверия.

– Да я понимаю же, всё понимаю! Я псих, но не идиот! Хорошая врач, хорошая клиника – но деньги, эти ебучие деньги! Просто какого хуя это так дорого?! – (Свирепо сопя, Даниэль с какой-то мольбой заломил руки – и снова повалился на диван. Его глаза странно блестели – переливчатый опал, политый водой; уголки губ подёргивались. Алиса включила чайник, прислушиваясь к его тяжёлому неровному дыханию. Сесть рядом, коснуться, обнять?.. Нет – сейчас почему-то страшно. Сейчас он не позволит. Строптиво сбросит её руку – и тогда она расплачется от отчаяния и всё усугубит). – И ты отдала свои деньги на это – на эти дебильные бумажки, на то, что мне всё равно не поможет! Нахуя?! Ты говоришь, что всё это просто так, чтобы мне помочь – но мой опыт говорит мне обратное, понимаешь? Я не верю, не могу этому верить, люди постоянно лгут! Точнее, люди сначала думают, что делают что-то бескорыстно – но потом упрекают тебя! Они так устроены! Я чувствую себя обязанным, я не люблю чувствовать себя обязанным!

«…А если у нас не будет секса, ты меня выкинешь, да?»

Алиса вздрогнула.

– Ты ничем мне не обязан, я уже говорила. Это просто помощь. Просто потому, что я хочу помочь. Люди могут помогать друг другу просто так. И упрекать я тебя не собираюсь.

Даниэль яростно замотал головой, глядя на неё с гримасой боли. Теперь у него дёрнуло ногу – швырнуло на диване вверх-вниз – и он, морщась, потянулся её растереть – но тут же будто забыл.

– Ты сейчас говоришь так, но потом всё может изменится! И изменится – я просто знаю, что это так, у меня слишком большой опыт! И никогда, никогда, никогда не бывает иначе!.. – он уже охрип от криков; втянул ртом воздух, прерывисто дыша. – Я не верю, не верю, я боюсь! Ты можешь думать, что это глупо, незрело, инфантильно, что я истеричка – но это правда: я боюсь! Боюсь этих упрёков, боюсь того, что ты потребуешь взамен – потому что все всегда, блять, ВСЕГДА что-то требуют взамен, даже самые распрекрасные и благородные! Я чувствую себя связанным, обязанным, зависимым, я не люблю это, я просто устал, я так ужасно устал, и эти твои ебучие деньги!..

– Даниэль, я понимаю, всё понимаю. – (Алиса села на край дивана, осторожно вклиниваясь в бурлящий поток его выкриков, следя за лихорадочной агонией на его лице. Почему её всё сильнее трясёт, почему так жарко? Воздух загустел и плавится от напряжения, где-то там – в реальности, за стеклянной стеной – весело ворчит чайник. А Даниэль – жадно хватает ртом воздух, дрожит, всхлипывает, комкая на груди голубую толстовку. Что-то не так. Она подалась вперёд). – Но я ведь другой человек, я не обязана поступать так, как люди из твоего прошлого. Почему ты не веришь мне? И даже если допустить, что ты прав, – чего я могу потребовать, по-твоему? Чего именно ты боишься?

– Я… Я не помню, – тяжело выдохнул Даниэль. Моргнул – и слёзы покатились по его мраморно-бледным щекам. Беспомощно-круглые, обильные слёзы – как у ребёнка.

Алиса замерла. Снова это «я не помню», напитанное ужасом; этот Рубикон, граница, за которой – чёрная пропасть. Она снова случайно коснулась того, чего касаться нельзя. Но – что-то происходит, происходит что-то другое; что?.. Он задыхается, приоткрыв рот, выгнувшись ей навстречу, дёргается всем телом, растянув губы в улыбке-гримасе, – и вдруг, после судорожно-прерывистого всхлипа, хихикает.

– Я не помню. Не помню. Не помню. Устал, устал, он просто устал. Та-ак устал!..

Визгливо-тонкая нота – высокая, почти женская; узкое лезвие стилета, вонзающееся под рёбра; и – кровь льётся, расцветая розой, – он снова хихикает, кокетливо прикрыв рот рукой. Трогает шею, плечо, губы, кусает себя за руку, дёрнувшись; угловато, по-птичьи наклоняет голову набок; новые и новые слёзы стекают по щекам и шее – на толстовку, на изящные линии ключиц.

«Он»?..

– Даниэль, – холодея, выдавила Алиса. – Даниэль, ты меня слышишь?

– Тшш!.. – (Он подносит палец к губам, снова шаловливо хихикая, кусает губы, всхлипывая ещё и ещё. Влажный переливчатый взгляд бьётся, как птица в клетке, бродит туда-сюда, плавает мимо, хватаясь за то, чего нет. Он выбрасывает вперёд руку, с выражением ужаса отталкивает от себя что-то, по-детски кривится, сжимает кулаки – и снова дёргается, и снова всхлипывает). – Он устал, он устал! Так устал, так сильно… устал! А… А-ах! Зачем?!

Срыв от крика в отчаянный шёпот, неразборчивые звуки, неразборчивые обрывки слов. Ещё одна волна судорог – ещё одна волна слёз. Время замирает, его нервные пальцы – совершенные пальцы, совершенная трагедия, живая боль, заключённая в плоть человека, – скользят по загустевшему воздуху, по замершему времени, трогая, хватая, отталкивая то, чего нет, – и вдруг застывают, когда его изламывает в неестественной позе – голова набок, один локоть вниз, другой вверх, – будто куклу, которую выбросили наигравшиеся дети. Кто и когда, кто и когда тебя выбросил? Кто сделал это с тобой? Отчаянная надежда: если вспомнишь – зарастёт и спасёшься; но ты знаешь – все знают – что спасения нет. Что мир чёрен и блестящ, как провалы твоих зрачков. Мир сверкает хаосом, мечется в мокрой ярости, визжит от боли, распятый под поркой.

Мир подобен глазам безумца.

– Даниэль…

– А-а… Тихо! Просто… Тшш, тихо-тихо-тихо! – тараторящим потоком бормочет он, хохоча, не глядя ей в лицо. Откидывает голову назад, всхлипывая, морщась; ещё одна мучительная судорога ломает весь его корпус. – Гл… Убери! Убери!

– Ч-что?..

– Глаза, глаза, убери глаза! Убери! Не хочет, он не хочет, он устал, устал, а… А-рр, он так устал!

– Хорошо. Хорошо, да, я поняла. – (Не помня себя, отвести глаза, смотреть в сторону. Строго в сторону; сердце грохочет о рёбра. Он всхлипывает и задыхается ещё – но будто бы с облегчением. Невнятное бульканье в горле, невнятная возня – не смотреть тяжелее, чем думала; всё равно что не смотреть в пропасть, в которую всё равно упадёшь. Что делать – вызвать скорую? Когда это кончится? Кончится ли?). – Даниэль…

– Нет!! Он устал!

Воздух серебристо звенит от резкого выкрика; кровь на серебре. Проклятье, зачем она вытягивает руку, чтобы коснуться? Машинально. Он дрожит, отчаянно трясёт головой, вжавшись спиной в стену; она отдёргивает руку, почти ощущая на ней ожог. Лесной пожар; пламя хаоса. Треск, искры и запах гари; что-то вспыхивает в каждом его слове, умирает в каждом его движении – и она смотрит, смотрит, как гибнут леса, не умея оторвать взгляд.

– Тшш… Ах-х! Он устал, так устал! Не… За… Почему так? Выи, и, и…

Вдох, вдох, вдох – судорога, вдох – судорога; и мечутся, мечутся по пламенному безвременью рыдающие глаза, и прекрасные черты, залитые слезами, опаляет чужое, большое, страшное. Ещё волна, ещё – но уже тише, уже почти без звуков.

Потом совсем без них.

Потом и без судорог.

Пламя идёт на спад, доедая последние ветви. Наконец что-то незримое щёлкает – и поток слёз иссякает. В его глазах медленно, тяжело проступает то, что было до – взрослое, холодное, осмысленное. Хрипло дыша, он хмурится; потирает лоб, морщится, садится поудобнее, глядя в пространство. С усилием фокусирует проясняющийся взгляд на ней.

– Извини.

Глухой низкий голос – кажется, с издевательским вызовом. Алиса попыталась ответить – но получилось только какое-то невнятное мявканье; её всё ещё трясло.

Почему я сижу на коленях?..

На краю дивана – и на коленях, вытянувшись в струнку. Окинув её равнодушным взглядом, Даниэль хмыкнул.

– Там чайник вскипел.

Ледяной спокойный тон. Насмешливый – как после секса, когда он спрашивал, кому тут на самом деле нужна терапия. Она вперилась жадным взглядом в его лицо – прежнее, прохладно-усталое, снисходительное, – и попыталась собрать расколовшуюся реальность.

Да, действительно, чайник. Получается, он слышал бурление воды и щелчок?..

Она – не слышала.

Сколько прошло времени?

– Д-да. Точно.

На затёкших ногах, пошатываясь, Алиса подошла к столу, достала чашки. Взяла чайник – и ощутила, что он горячий. Обжигающе горячий. На настенных часах без четверти пять. А когда они вошли в квартиру, было примерно полпятого; значит…

Значит, прошло всего несколько минут? По спине пробежал озноб.

Это же длилось не меньше часа. Сто тысяч вечностей.

– Спасибо, – с тем же замороженным спокойствием сказал Даниэль, принимая у неё чай и тарелку с едой.

– Пожалуйста, – выдавила она – и поморщилась от собственного голоса. Жалко-писклявый, беспомощный. Если подменыши могут седеть, сегодня у неё явно появится парочка седых прядей.

А правда – могут?..

Что за каша в голове? Соберись.

– Ну, как тебе? Нравится? – едко произнёс Даниэль, глядя на неё поверх чашки. Алиса стойко выдержала этот взгляд.

– Нет.

– Ну вот… Как-то так это и происходит. Минус рассудок. Тупо минус рассудок после каждого такого раза, – мрачно подытожил он, прихлёбывая чай. Он сидел, по-кошачьи подобрав под себя ноги, устало жмурился – и был невозмутим. Будто бездна, забравшая его в припадке, высосала весь гнев, всё перенапряжение, всю боль, весь ужас – не оставила ничего, кроме равнодушной высохшей оболочки. Насытилась. – От любого стресса запускается эта хуйня – и всё. Такое же было с Мари, например, когда я чуть не выпилился. Только длилось дольше. И я ничего не помню. – (Он посмотрел на Алису, вопросительно вскинув брови. Та всё ещё остолбенело молчала). – Ну, что скажешь?.. Говори, что хочешь.

Я вообще не хочу говорить. У меня нет сил.

Что тут можно сказать? Что говорить, когда на тебя только что рухнул потолок; даже нет – когда ты подозревал, что рухнет потолок, но вместо него рухнуло само небо?

– Я… Я не знаю, – она кашлянула, прочищая горло, и заставила себя смотреть на него. – Это… очень плохо. Страшно. И мне жаль, что это происходит с тобой.

Блёклые, банальные фразы; но как ещё описать то, что она видела? Даниэль внимательно вгляделся в её лицо – и задумчиво кивнул своим мыслям. Алисе показалось, что в его взгляде мелькнуло удивление – будто он не увидел чего-то, что ожидал увидеть.

Ужаса? Отвращения?

Только не спрашивай, что именно ты делал. Умоляю, только не спрашивай.

Если спросит – придётся сказать, что он говорил о себе в третьем лице. И что просил её отвести глаза. А сейчас её явно не хватит на то, чтобы обсуждать такие вещи.

Даниэль не спросил.

– Вот если мы ещё когда-нибудь пойдём к врачу – расскажешь ей, что видела… Это от любого стресса происходит. Просто вот так, запросто! – он щёлкнул пальцами. – А сейчас я постоянно на стрессе. Я очень нервный.

– Да. Это заметно.

…и отчасти это из-за меня. Сжавшись в комок, Алиса ждала приговора – но его тоже не последовало.

– Я стрессую, потому что много всего сразу. Мало денег, нестабильность, работа, панки. Ебучая Лисси – паразит этот, которого я приютил, – хмуро продолжал Даниэль, вертя в пальцах чашку. – Вся эта неприкаянная беготня по женщинам, от которой я сам устаю. То, что я так долго не могу найти Человека, живу без отношений… Блять, вот опять у тебя это лицо! Не надо, пожалуйста, а!

– Нет-нет, я спокойна, – покачав головой, пробормотала она.

Ложь. Ты уже давно лишена покоя. Всё, что связано с ним, волнует тебя больше, чем следовало бы. «Ведёте себя, как человек, теряете голову», – сказал мэр. И он прав. А тебе нельзя терять голову. Посмотри, что с ним происходит, посмотри, сколько всего в нём разрушено. Ты должна быть целой и сильной. Собрать всё, что от тебя осталось.

Если что-то осталось.

– И как раз ситуация с тобой… Алиса, – Даниэль тяжело вздохнул, отставляя чашку. – Я вижу, что ты страдаешь, и мне это не нравится. От этого я тоже стрессую. Я ненавижу, когда люди страдают из-за меня! Я стараюсь сделать всё возможное, чтобы тебе не было хуёво, но ты страдаешь всё равно. Я не знаю, как быть.

«Сделать всё возможное». Его хриплое дыхание в жаркой темноте за спиной; его руки больно сжимают ей рёбра; забавно-глумливая щекотка на её пятках, зубы, смыкающиеся на её ухе…

Алиса вздрогнула. Не верится, что это было всего несколько дней назад.

– Всё в порядке. Это твоя жизнь. Ты имеешь право делать всё, что тебе заблагорассудится.

– Да, я знаю, но ты же страдаешь! Я это вижу! – взволнованно хмурясь, воскликнул он. – Почему ты страдаешь, Алиса?

– Мы это уже обсуждали. Не думаю, что сейчас подходящий момент…

– Нет, я хочу именно сейчас, мне надо сейчас!.. – (Детское отчаянное упрямство. Он вытащил из кармана свой любимый складной нож – и тот закрутился меж его пальцев ловкой серебристой змейкой). – Почему ты страдаешь?

– Потому что вижу, что ты на мне не сфокусирован, – неохотно выдавила она. – Что выбираешь не меня. Что, общаясь со мной, продолжаешь искать любовь и отношения. «Человека», как ты выражаешься. Я это много раз говорила, это очевидно. Я принимаю твой выбор, но это не значит, что мне не больно, потому что… – глядя на его гипнотическую игру с ножом, она заставила себя закончить. – Потому что ты мне нравишься. Очень нравишься. И все эти твои свидания каждый день, и поездка на Феерию, и…

– Но я ведь не вру тебе, Алиса! – твёрдо, с какой-то торжественной серьёзностью перебил он. – Я с тобой честен. Я сказал, что у нас не может быть отношений, как только понял, что ты опасный для меня человек. И показал это своим поведением. Я не хочу, не могу быть с тобой, потому что ты для меня опасна. Всё просто. Но ты хороший человек! – добавил он небрежной скороговоркой, громче. А вот и утешительный приз. Она постаралась не поморщиться. – Действительно хороший! Добрый, умный, понимающий. Ты умеешь общаться. Ты красивая женщина. Но я говорил это много раз, ты всё это и так знаешь – тебе не нужно, чтобы я это повторял. Я знаю, вижу, что не нужно.

– Да. Для меня это ничего не меняет.

– Тогда что тебе нужно, Алиса? Чего ты от меня хочешь?

Тебя.

Она растерялась от такой прямоты. Слишком много, изматывающе много ударов за одни сутки.

Восхитительно много.

– Ну… Я…

– Ты хочешь отношений со мной?

Безумие. Совершенное безумие. Я и отношения – несовместимы, как бывают несовместимы химические элементы.

Она снова нырнула в его цепко-внимательные переливчатые глаза. Серебро серьги в ухе, серебро пирсинга над бровью, серебро ножа – и каштановое тёплое золото волос. Слишком много сияния.

Что ж, пора признаться хотя бы себе.

– Да. Думаю, да. Я хочу быть с тобой.

– Но это невозможно, – мягко, почти ласково сказал Даниэль. Алиса вздрогнула, как от удара. – Пожалуйста, пойми! Ты опасный для меня человек. Мы никогда не будем вместе. Вне зависимости от того, как сложится моя личная жизнь – не будем. Потому что я этого не хочу, я не вижу тебя рядом с собой. Просто не хочу. Ты должна принять это.

Мы никогда не будем вместе.

Нет.

От этих слов её на миг накрыла чернота – внутри зрели собственные слёзы, крики и судороги. Но – не сейчас, не при нём. Он не должен этого видеть.

– Я помню. Я знаю. И стараюсь принять. Просто это… очень сложно. Пока у меня не получается. Не знаю, когда получится до конца.

– А надо бы! Потому что я не хочу тебя мучить. Мне это отвратительно! – (Ловкий пируэт ножа между пальцев. А он грамотно перенёс акцент со своего припадка на меня, – вдруг отстранённо подумалось Алисе. Очень грамотно). – Знаю, ты говорила, что ищешь этого – ищешь страданий, – но я так не могу… Я люблю женщин, я хочу защищать их! И тебя тоже люблю. И ты хороший человек. Поэтому, по-моему, самый оптимальный вариант…

– Нет! – вскрикнула она, не дожидаясь, пока он произнесёт роковое слово «дружба». Даниэль удивлённо замер. – Нет. Пожалуйста. Я не хочу ограничивать себя никакими рамками – по крайней мере, пока… Пока ты один.

– Я всегда один, – тяжёлым низким голосом сказал он.

– Пока ты не нашёл Человека, – исправилась она. – Я хочу быть с тобой так же, как сейчас. В… В отношениях без обязательств – думаю, это можно так назвать. Не хочу быть просто твоим другом, мне пока тяжело это принять. Я не представляю, как. Видеться с тобой – и не иметь права коснуться? Не иметь права желать тебя? Нет. Это пытка. Не заставляй меня.

Рваные, лихорадочно-раскалённые фразы. Она удивлялась самой себе, жадно вбирая его облик – нежные скулы, прищуренные кошачьи глаза, кресты на ладонях, капельки пота, поблёскивающие над тонко обрисованной верхней губой. Даниэль задумчиво помолчал; потом – так же низко и гулко – обронил:

– Твой выбор.

Конечно, мой. Выбор всегда чей-то – и на тебе нет ответственности.

«…Он устал, он очень устал». Она отогнала пугающий призрак; дёргающийся в судорогах призрак, залитый слезами, бормочущий несуразицу. Наверное, она сама могла бы быть такой – могла бы, если бы не…

Что? Договор с мэром? Её тексты?

– Даниэль, я…

– Кто был самым плохим человеком в твоей жизни, Алиса? Как ты считаешь? – вдруг перебил он.

К чему это?

– Я не люблю однобокие разделения на «хороших» и «плохих». Всё ситуативно.

– Ну, тогда самым страшным? Самым опасным? – требовательно настаивал Даниэль, зажав в кулаке нож. Алиса знала, что изнутри лезвие колет ему ладонь – и что сейчас он черпает в этой лёгкой жалящей боли странное сосредоточенное удовольствие. – Кто?

Я.

– Думаю, Луиджи.

– Так вот, я страшнее Луиджи. Я страшнее всех, кто тебе встречался. – (Он помолчал, серьёзно глядя на неё. С этим не поспоришь, – подумала Алиса. Вот только ты не дьявол, хоть и говоришь так. Ты не зло, а чистый хаос; неуправляемый лесной пожар. Дьявол – сила, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо. А у тебя всё наоборот). – Пойми это уже наконец, пожалуйста! И сними розовые очки. – (На губах Даниэля вдруг появилась улыбка – мягкая, светлая, утешающая, как у ангела с картины. Вообще его состояние улучшалось на глазах, бледность сменялась бодрым румянцем. Он прогнулся в спине и смешно закряхтел, потягиваясь). – Эх, леди Райт!.. Собирался сегодня вечером в «Гоморру», там концерт. Но, наверное, теперь не пойду.

– Да нет, сходи, если хочешь, – поспешно возразила Алиса. – Хоть отвлечёшься, развеешься.

Мне очень нужно побыть одной и подумать, – мысленно добавила она.