Записки подменыша

Глава пятая. Лу. Эпизод первый

Глава V

Лу

«Мне нравится всё, что тебе нравится»

(Аффинаж. Нравится)

À LA GUERRE COMME à LA GUERRE

Под пеплом – цветы.

На небе – огонь.

Знамёна, забрало, кровь.

Горят на знамёнах твои кресты,

Гноится твоя любовь.

Она нервно курит; то смех, то плач.

Горчит, будто дикий мёд.

Свайп вправо – юрист, журналист, палач,

Богатый или банкрот,

Дурак или умный – неважно ей,

И с чёрной дырой в груди

Она снова курит. Стакан и лёд.

Дотронься – не подходи.

Истерика, деньги, каприз, чулки

И гибельный шлейф духов.

Она выпивает мои мозги

Из трубочки. «Для лохов

Душа или совесть, – она твердит.

– Всё можно купить». И я

Почти с ней согласен – но так болит.

Кусается. Не моя.

Психоз в пляске судорог, в плеске нот;

Не тронь, не смотри, держи.

«Я сдохну, я сдохну, ведь я урод!»

И спрятанные ножи.

Таблетки, враньё, круговерть имён.

«Я буду их пить, когда

Найду своё счастье – не ты, не то.

Сиделка!..»

То смех, то стон.

«Я слишком красива, а он – тюфяк.

Он вечно бы ревновал».

Горячечным шёлком на простынях

Течёт и шипит: «Не дам!»

В дыму и неоне я вижу, как

К стене её жмёт другой.

Абсурд или хаос – манящий мрак.

Являюсь ли я собой?

Не знаю. Я в оргии, я в тоске,

Я в ней – в городских огнях.

И я не боюсь никакой войны.

Я – пальцами в волосах,

На бархате кожи, в сетях тату,

В кошачьей истоме глаз.

Так низменны страсти –

Так глупо всё,

Что выше страстей. Alas.

Горят города, тихо тает счёт, боль в черепе всё сильней.

Что это – паденье или полёт?

Нельзя покупать людей?..

Но я покупаю её. Но я

Всё делаю, что нельзя.

И что ты мне сделаешь? Я урод.

Ты думала – ты, но – я.

Но я не боюсь ни чумы, ни тьмы,

Ни голода, ни меча,

Ни купли души, ни продаж войны,

Ни брата, ни палача.

Боюсь проиграть, потерять её?

Возможно. Но всё – брехня.

На самом деле страшней всего,

Что ты

Разлюбишь

Меня.

В дожди двор Алисы создавал причудливые акустические эффекты. Капли гулко барабанили по извилистому лабиринту из старых камней – по правому и левому крылу, по четырём секторам, по надстройкам и флигелям; вода стучала по крышам, стекала по камням в облезлой жёлтой краске, змеисто шуршала в железных водостоках, пузырилась в лужах на неровных местах, распугивала вездесущих наглых голубей, кошек, которых прикармливали сердобольные жильцы, и крыс, которые то и дело заводились в подвалах. После дождя надписи-граффити на сводах арки темнели, будто жирнея от влаги; особенно выделялось самое новое слово, появившееся где-то в ноябре: «БЕСИШЬ», агрессивными большими буквами. Канализационные люки и канавы, раскрошившиеся ступени крыльца и мусорные баки; вода не оставляла чудовищный скелет старого дома ещё несколько часов после того, как ливень заканчивался – звенела, стучала, нудно шептала отовсюду, разливаясь тяжёлым эхом в воздухе.

Так же было и сегодня. Прошёл февральский дождь, смешанный со снегом; странная пора на грани метелей и слякоти, зимы и весны. Алиса стояла во дворе, смотрела, как курит Рэй – и слушала нервное бормотание остатков дождя, порой заглушающее его слова.

– …Ну, а потом началось самое хуёвое: я стал видеть это во сне. Снова и снова, раз за разом – один и тот же сон. Прикинь? И я, тип, не преувеличиваю, не романтизирую! Я просто засыпал – и заранее знал, что́ увижу. Как он снова и снова – снова, твою мать, и снова! – делает шаг в это окно, а я лежу и чувствую, что не могу пошевелиться, не могу подбежать и схватить его. – (Рэй затянулся сигаретой. На его смуглых цыганских скулах ходили желваки, но глаза были спокойными, почти безмятежными. Он шумно выдохнул, и завитки дыма поднялись к синевато-сизым небесам, затянутым тучами. Предрассветная густая синева). – Поэтому я сначала пытался не употреблять, но потом стал, наоборот, делать это ещё больше. Тупо чтобы не видеть сны. Пытался напиваться, но алкоголь не помогал – от него только жёстче становилось. Я ещё внутри сна просыпался по десять раз – и опять и опять видел то же самое. Как-то так.

– Мне жаль, – тихо сказала Алиса, не зная, что ещё говорить. – Правда. Жаль, что это произошло.

Рэй переминался с ноги на ногу, то и дело усмехался язвительным высоким смешком, с шипением смолил сигарету. Он вообще был очень подвижным – подвижно-опасным, как маленький дикий зверёк. Ласка или соболь; изящный и злой зверёк. Зверёк, которого однажды изранили – и теперь он никому не доверяет. Чуть что, начинает говорить о своих травмах – о десятке психиатров и СДВГ[1], о наркотиках, о том, как пытался, но не смог заслужить любовь отца, о девушке-предательнице, которая поведала о его наркотических путешествиях в нирвану его матери-наркологу. Теперь вот – о погибшем друге. Глаза его сверкают тем же странным тёмным пламенем – так, что кажется: именно отсюда надо вести отсчёт. Но Алиса знала, что отсчёт вести ниоткуда не надо. С ним произошло много страшного, никто не спорит; но и начало, и конец в одном месте – внутри его головы.

Не так – с Даниэлем. С ним действительно однажды что-то произошло; потому что от природы он мягче, добрее Рэя. Он настроен тоньше, как скрипка по сравнению с контрабасом, и это чувствуется.

Но с Даниэлем что-то очень сильно произошло. И теперь он сам происходит с другими. Заразная болезнь. Пищевая цепочка.

– Та-а… Дело прошлое! – с тем же всхлипывающим высоким смешком протянул Рэй – и отмахнулся, делая ещё одну затяжку. – Но только я не могу забыть. Не получается. Все говорят: время лечит. Так вот – хуйня это всё!

– Согласна.

– Да. Тип, время только больнее делает. Особенно когда взрослеешь и лучше всё понимаешь.

Рэй потушил сигарету о краешек урны, выбросил тускло искрящийся окурок, сунул руки в карманы. Его худое жилистое тело было собранным, напряжённым – хищник, каждую секунду готовый к прыжку. Яростные позывы «бить ёбла» и постоянные вдохновенно-грустные рассказы о драках из прошлого – то, что роднит их с Даниэлем. Вот только Рэй кичится тем, что такие гопники, как он, били таких панков, как Даниэль. Алиса не пересказывала ему эти воинственные шуточки – но знала, что в ответ на них он бы лишь снисходительно усмехнулся, размял шею и захрустел пальцами. Может, ещё сказал бы насмешливо-злым низким голосом: «Ну что, леди Райт, я бы выпил с твоим Рэем! Пусть придёт сюда, если он не ссыкло. А то бросаться словами каждый может!»

И ведь Рэй ни за что бы не пришёл.

– Самое мерзкое – то, что я тоже был в трипе, – продолжал он. – Если бы я был в норме, мог бы помочь ему. А так – не смог. Я просто реально не мог пошевелиться! И из-за этого он шагнул в это ебучее окно. Человек, который был мне как брат.

– Ты не мог знать, что так будет.

– Не мог. Но должен был. – (Алиса помолчала; возразить было нечего. Рэй со странной улыбкой заглянул ей в лицо). – На мне теперь навсегда эта ответственность, понимаешь? И то, что я это видел. Херит это всё насовсем, я так скажу! Никакой психотерапией потом не починишься.

– Мне правда жаль. В тебе… В тебе чувствуется что-то такое, – повинуясь внезапному порыву – и шуршаще-монотонному перестуку дождя в тишине спящего дворика – призналась она. – Какой-то надлом. Какая-то старая боль. Я часто это чувствую.

– Может быть, – задумчиво прищурившись, процедил Рэй. – Главное, не вдохновляйся этим, окей? Не хочу, чтобы кто-то питался нездоровой хуйнёй, которая варится у меня в голове, хах!..

Питался?

Очень обидное слово – и очень точное. Алиса прикусила губу.

– Слышать немного неприятно, но я учту.

– Окей… Пошли? – (Они двинулись к двери в парадную. Пока Алиса доставала ключи, Рэй тихонько засвистел какую-то весёлую мелодию – и вдруг умолк). – Слушай, мега-супер-архиважный вопрос! А ты знаешь испанский?

Она вздрогнула.

– Почему ты спрашиваешь?

Слишком много испанского в последнее время. Это что, в честь Севильской улицы, на которой живёт Даниэль? Или легенд о Дон-Жуане?..

На знание испанского её недавно проверял Клавдий – ассистент герра Штакельберга, вдруг приударивший за ней. Когда это началось, Алиса долго не могла оправиться от смеси истеричного смеха и озадаченной растерянности: она никогда не тащила амурные сюжеты в работу и теперь не совсем понимала, как быть. Пару недель назад, вечером, некий Клавдий написал ей на личный номер в одном из мессенджеров; написал нечто невинное, но заигрывающее: «Вино-то хоть вкусное было?» (в профиле у Алисы было фото из бара, в лиловом неоновом свете, с бокалом вина). Она честно стала гадать, кто это – и, так и не вспомнив ни одного Клавдия, общение с которым дошло бы до того мессенджера, открыла диалог. На фото красовались короткие ножки, объёмистый живот и мясистый нос Клавдия из “Terra Incognita” – того самого Клавдия, который периодически контролировал её работу, подписывал документы на выдачу её зарплаты, рассылал штату информацию о заказах и мероприятиях. Клавдий всегда был с ней подчёркнуто галантен – но не более того; сверху вниз глядя на его плешь, окружённую волосами с проседью, смешные растянутые свитеры и пухлые, как сардельки, пальцы в перстнях, Алиса и подумать не могла о чём-то сексуально-романтическом. Несколько раз она замечала, что в разговорах с ней взгляд Клавдия заволакивается каким-то странным мечтательным туманом; несколько раз видела, что он очарованно, не моргая, ловит каждое её слово – и не отворачивается, и не уходит, хотя мог бы уже отвернуться и уйти, – но никогда не придавала значения этим наблюдениям. Ну, засмотрелся мужчина – с кем не бывает? К сожалению или к счастью, после договора с мэром она выглядит и ведёт себя так, что на неё действительно легко засмотреться. (Даниэль, наверное, так не считает; но Даниэль – аномальное исключение, это пора принять). И вообще – Клавдий крайне вежлив со всеми, особенно с женщинами; он, кажется, не так давно на этой должности и всё ещё питает к специалисткам в сферах перевода, международных отношений и филологии трепетный пиетет. Он и на синьору Филиппи смотрит так же, – убеждала себя Алиса. И на любую из девочек-практиканток. Сказывается и одиночество мужчины-холостяка – явно неопытного мужчины-холостяка, голодного до общения и секса. Такие, увы, правда готовы пожирать глазами чуть ли не любой объект женского пола. Видя затуманенные взгляды Клавдия, она просто отшучивалась и спешила сбежать.

Но после того сообщения стало невозможно отрицать очевидное.

Алиса ответила, и даже не сухо – потому что ей было слишком смешно, абсурдно и – надо признать – интересно. Ладно официанты, продавцы, таксисты, случайные встречные из баров, парни с сайтов знакомств; но кто-то с работы, ещё и из её начальства – это что-то новенькое, шипрово-пикантное. В подобном статусе был Кэзухиро; но он всё же работает в японском посольстве, в “Terra Incognita” же появляется редко, как приглашённый специалист. Клавдий – совсем другая история.

Алиса не пресекла его поползновений – и вскоре с лёгким разочарованием убедилась, что он действительно неопытен, одинок, предсказуем и не умеет общаться. По давно знакомой ей модели Клавдий неловко набрасывал темы, не умея их развивать, – так, что диалог превращался в однообразный топорный допрос. «А где этот бар? Одна живёшь? Родители далеко? Парень есть? Какие ещё языки знаешь? Чем занимаешься вечерами?» Милосердно помогая ему, Алиса каждый раз отвечала так, чтобы ему было за что зацепиться для развития беседы – но он никогда этим не пользовался, обрубая тему и переходя к следующей. «Это допрос или интервью?» – не выдержав, однажды открыто пошутила Алиса. Клавдий ответил извиняющимся стикером.

Ещё унылее была предсказуемость этого допроса. Когда Клавдий узнал, что у неё есть подработки помимо “Terra Incognita”, она со вздохом подумала: ну вот, сейчас он спросит, одна ли я живу. «Одна живёшь, что столько работаешь?» – в ту же минуту сердобольно написал Клавдий. Алиса заверила, что живёт одна, думая: значит, следующий вопрос будет про парня. «Парня нет?» – уточнил Клавдий. Всё остальное было так же ожидаемо и удручающе: консерватизм, однобокая критика власти (если Алиса отправляла фото города с прогулок, Клавдий принимался ворчать о том, сколько в центре Гранд-Вавилона плохо отреставрированных зданий – и куда смотрят жилищно-коммунальные компании?..), взгляды в духе «девушка не должна быть слишком умной», «геи – это мерзость, больные люди» и «все поэты-эмигранты – предатели родины, даже если их насильно депортировали». Когда Алиса робко заикалась о том, что каждый имеет право выражать своё мнение – в том числе творец, - что у каждого своя правда, Клавдий яростно спорил: что значит «своя правда»? Правда одна, и родина – тоже. Ставить «свою правду» выше правды родины – значит думать только о себе. Что, разумеется, ужасно.

Сам Клавдий тоже несколько лет провёл в эмиграции – сначала в Польше, потом в Португалии – и рассказывал об этом времени как о самом тяжёлом испытании в жизни. Гранд-Вавилон ему тоже не нравился: он мечтал вернуться в родную страну («где родился, там и пригодился» – как же иначе), но не мог этого сделать по политическим причинам.

Не касались они пока и главного: кто он. Клавдий явно не был вампиром, оборотнем, колдуном, ифритом или, тем более, демоном – их природу Алиса чуяла сразу. Вероятно, был какой-то мелкой сошкой – но вряд ли простым смертным: трудно представить, чтобы герр Штакельберг взял в личные ассистенты обычного человека. Алиса сильно подозревала, что Клавдий – подменыш, как и она сама; что мэр точно так же купил его душу.

Правда, его поведение с ней на отсутствие души определённо не указывало. Клавдий казался просто привязчивым, одиноким, неуверенным в себе и полным комплексов мужчиной, который чувствует себя прибалдело-счастливым от самого наличия её ответов и готов бежать с пресловутыми цветами на пресловутые ужины при свечах. Таких она видела уже сотни, отлично знала, на какие кнопки нажимать – и нажимать на них уже давно было отчаянно скучно. Например, если она долго не отвечала – по часу, по два, – Клавдий не ждал молча, а писал ещё и ещё: «чем занимаешься?», «чем будешь заниматься?», «как там, кстати, твои прогулки по ночам?», «когда покажешь мне свои ночные тропы?» Во влюблённом помутнении рассудка это не казалось ему навязчивым; наоборот, он, скорее всего, думал, что такое поведение убедит её в силе его страсти, докажет, что он – настойчивый самец, настоящий мужчина, который не сдаётся просто так. Но Алису, увы, это бесило. Однажды она даже не выдержала и в открытую попросила так не делать. Клавдий обиженно умолк – но тем же вечером она, сменив гнев на милость, написала сама.

Кнут и пряник, извечные «ближе – дальше» из арсенала тех, кто подписан на блог Теона. Банально – но безотказно работает. С ней самой раньше делали так же; например, Луиджи или Ноэль.

Скучно.

На работе Клавдий теперь двусмысленно улыбался ей, когда она здоровалась с ним в коридорах, звал выпить кофе и то и дело норовил поболтать; в остальном его поведение было достаточно безобидным. Алиса знала, что всё изменится, если она расскажет о Даниэле – хотя бы намекнёт на его существование, – но почему-то не делала этого, продолжая игру.

Тема испанского возникла, когда Клавдий в очередной раз попытался неуклюже развить диалог и спросил: «Испанский немного знаешь?» Стараясь ровно дышать и не злиться, Алиса переслала ему своё недавнее сообщение – с ответом на вопрос «какие ещё языки знаешь?» «Я же говорю – знаю только английский и итальянский», – повторила она. Клавдий отправил ей песню и поинтересовался: «Понимаешь, что поёт?» Алиса медленно вдохнула и медленно выдохнула. Он же работает в “Terra Incognita” – странно для него не знать, что вопросы в духе «а ты вот это понимаешь?» для переводчика – всё равно что красная тряпка для быка. Хуже только «Помоги мне с переводом по-дружески, а? Тут быстро, пара страниц всего, тебе же на пять минут работы!»

В тот вечер Алиса была занята – гуляла с мистером Белочкой, а потом торопилась домой, готовить ужин для Даниэля, – поэтому послушала песню на следующее утро. «Но ведь это не итальянский, это как раз испанский, – написала она, вслушиваясь в хрипотцу женского голоса под гитарные переливы. – Она поёт, например, “Siento el fuego dentro”[2]. На итальянском было бы “Sento il fuoco dentro”».

«Молодец, правильно! – похвалил Клавдий. Она чуть не поперхнулась хлопьями с молоком; что это ещё за унизительные проверки? Герр Штакельберг надоумил его убедиться, что она отличает испанский от итальянского? – А по-португальски как будет?»

«Понятия не имею. Ещё раз говорю – я не знаю ни испанского, ни португальского», – холодно напомнила она.

“Sinto o fogo dentro”, – сообщил Клавдий, явно чувствуя себя мастером интеллектуальной дискуссии.

Впрочем, забавные эпизоды с ним нисколько не отвлекали её от главного – как и трагичные исповеди Рэя. А главным по-прежнему был Даниэль.

– …Да я тут просто послушал испанскую рэпчину и подумал, что это неплохо звучит. Тип, довольно агрессивно, – пояснил Рэй, входя в квартиру. – Мне аж захотелось поучить испанский или почитать про Испанию. Хотя «поучить» – это я загнул, у меня же мозгов не хватит, хах! Когда с тобой говорю, особенно это ощущаю.

– Да брось, ты весьма умный человек. Вон сколько про викингов знаешь.

– О, ну викинги – это другое, разрази меня Тор и убей меня Один! – смеясь, воскликнул Рэй – и набожно уставился в потолок. – Я просто верю, что попаду после смерти в Вальгаллу, как и подобает воину. Каждый раз, как напьюсь и начинаю драться, прям чувствую, что в шаге от Вальгаллы!

Продолжив болтать о скандинавской мифологии, они по-подростковому уселись на пол, возле коробки с пиццей; на благочестивом – скорее христианском, чем скандинавски-языческом – расстоянии друг от друга. Алисе нравилось в Рэе то, что он, несмотря на жаркие намёки и недвусмысленно-хищные взгляды, держал благородную рыцарскую дистанцию и не то что не приставал – даже не пытался лишний раз прикоснуться к ней. У него был большой опыт – может быть, не такой аномально огромный, как у Даниэля, но явно тоже большой, – и в нём не ощущалось того озабоченного голода, которым веяло от Клавдия, Теона или инженера-строителя. Голода неуверенного в себе мужчины, который зациклен на сексе как на главном в мире сокровище. Она ощущала, что Рэя влечёт к ней как к женщине, но он не видит смысла торопить события, и затащить её в постель – не самоцель для него. Это приятно удивляло.

Рэй заходил к ней домой уже второй раз – и чувствовалось, что он снова не перейдёт невидимую черту и не попытается остаться на ночь. Возможно, потому, что знает о Даниэле – и это ранит его гордое ершистое самолюбие. Алиса не хотела раздумывать о причинах. Если бы Рэй захотел остаться, она была бы не против, – но, по большому счёту, ей было всё равно. В прошлый раз после визита Рэя, узнав об их встрече, Даниэль взбудораженно, с жадным интересом любознательной подружки, допытывался: «Ну вы хоть сосались? Ну скажи честно – сосались же?!» И не верил, когда Алиса качала головой и со смехом отшучивалась.

Сегодня Даниэль явно не придёт – пропал со связи ещё часов в восемь. Алиса вздохнула, пригубив вино. После его припадка никаких ярких скандалов и кризисов больше не возникало; всё шло своим чередом. Он продолжал посещать «Гоморру» и подобные злачные места, вяло враждовал с Лисси, которая никак не желала съехать, ужинал и ночевал у Алисы, проходил очередную игру и порхал по свиданиям. Лисси, кажется, наконец-то нашла себе подходящего ухажёра – богатого тридцатилетнего китайца – и Даниэль уповал на их счастливый союз. Поднимать с ним тему анализов и таблеток Алиса не решалась – боялась, что это станет триггером, напоминающим о том жутком вечере. Рецепт действовал месяц, и она рассудила, что время ещё есть. Ему нужно расслабиться и остыть.

«Солнце, тут назрел серьёзный вопрос. Какую на аву ставить, а какие просто выложить в посте?» – написал Даниэль, когда она дискутировала с Рэем на тему легализации лёгких наркотиков. К сообщению прилагалось больше десятка фотографий. Жарко вздрогнув, Алиса невольно отвлеклась от разговора.

Недавняя фотосессия. Проклятье.

Чёрно-белые кадры притягивали взгляд меланхолично-напряжённой атмосферой нуарного фильма. Даниэль был похож на циничного усталого мафиози – или на красивого вампира, который только что покинул свой склеп ради того, чтобы поужинать какой-нибудь доверчивой простушкой. Его отсняли на снежном белом фоне, в пустынных окрестностях какого-то полузаброшенного моста. Чёрное пальто, чёрная шляпа, чёрная трость, чёрная обувь (о, эта тугая шнуровка на его стройных лодыжках – чёрт бы её побрал) – и перчатки, те восхитительно нежные наощупь замшевые перчатки, которые она ему подарила, – всё это полыхало контрастом с белым снегом и выцветшим белым небом. Распахнутая бездна.

Ещё был чёрный револьвер. Точнее, та самая зажигалка в форме револьвера; но кадры, где Даниэль целился в воздух или прямо в камеру, лихо прищурив один глаз, смотрелись более чем убедительно.

Да нет – всё это смотрелось убедительно. Что-что, а вжиться в образ Даниэль умел. Вот он томно смотрит вдаль, небрежно распахнув полы пальто, и на фоне неба сияет его точёный профиль; вот наклоняет голову, приподнимая шляпу, будто в приветствии – и видна только часть лица: подбородок, по-дьявольски лукавая улыбка с ямочкой-шрамом, серьга, поблёскивающая в ухе; вот задумчиво опирается на сверкающий набалдашник трости, переплетая длинные пальцы, и снег засыпает кисти его шарфа – до мелочей отточенный крупный план; вот поднимается по мосту, скользя по перилам рукой в перчатке – одинокая чёрная фигура, – и камера следует за его напряжённой спиной; вот смотрит куда-то вниз, хмурится, до морщинок на лбу сводя тёмные брови – словно погружён в тяжёлые мысли, – и его лицо почти полностью прячется в тени от шляпы, бледный свет задевает лишь часть щеки… Револьвер, поднятый к небу, кисти рук с чёрными крестами, артистично-игривые взмахи тростью, рукоятка ножа возле жилок запястья, на поясе – крупные и дальние планы поймали всё до мелочей. Изучая эту чёрно-белую поэму без слов, Алиса невольно задумалась, не влюблён ли в Даниэля фотограф.

«Боже, какой секс, – написала она, стараясь подавить приступ глупого жадного трепета. – Я даже не знаю, честно говоря, они все прекрасны… Ну, крупные планы, где не видно лица, для авы, понятно, не подойдут. Я отберу три или четыре, которые мне больше всего нравятся, ладно? Одну выбрать не смогу».

Это не тот Даниэль, с которым она перешучивается и ест бутерброды по вечерам. Такого Даниэля можно только отчаянно и бесплодно желать. Ждать его с разборок каких-нибудь мафиозных кланов, с игры со смертью. Отпускать его в клубы и казино – а потом пить виски со льдом и вздыхать по ночам, глядя на его фотографии.

«Хм, не знаю… Мне в этот раз не особо нравится – как-то он не старался. Прыщи заметны, синяки под глазами, волосы плохо лежат. Хорошо вышло только то, где ебучку мою не видно, – капризно заворчал Даниэль. – В следующий раз возьму себе другого фотографа!»

«Зря ты так, по-моему. Очень хорошие фотографии. А…»

Она не успела дописать сообщение: Даниэль позвонил. Алиса беспомощно посмотрела на Рэя, сжимая вибрирующий телефон; тот саркастично усмехнулся.

– Да ответь, ответь, всё окей. Если что-то срочное.

– Ладно… Алло?

Она поднесла телефон к уху, напряжённо раздумывая, как бы не обидеть Рэя своими перевозбуждёнными комплиментами фотографиям Даниэля, – но его весёлое стрекотание возвестило совсем о другом.

– Как дела, солнце?.. Ты чичас упадёшь! – заверил Даниэль. Он часто шутливо коверкал «сейчас» в «чичас» – и почти никогда не дожидался ответа, задавая вопрос «как дела?» – Знаешь, куда я сейчас еду?

– Даже страшно предположить, – стараясь не смотреть в пытливо прищуренные тёмные глаза Рэя, пробормотала Алиса. Было слышно, как рядом с Даниэлем шумят колёса машин.

– Везу человеку лекарства! Во я мать Тереза, да? Докатился! Ебучий комплекс героя – никому не могу отказать в таких ситуациях! – и он засмеялся, явно упиваясь своей рыцарской добродетелью.

– Лекарства? Среди ночи?

– Ага, в квартал Нерона!

– Так далеко? И что, «человеку» больше некому помочь? – не сдержавшись, съязвила Алиса.

Восторг от фотографий сменился привычными покусываниями ревности – бессильной, бесправной и оттого ещё более невыносимой. Рэй тихо фыркнул и закатил глаза.

– Ей действительно очень плохо, солнце, температура высоченная. Из дома человек выйти не может второй день, – серьёзно и сурово проговорил Даниэль.

Ей. Что и требовалось доказать.

Соотнеся все A и B, Алиса решилась выстрелить наугад.

Дурацкий выстрел – всё равно что из зажигалки-револьвера. Ты сама понимаешь, что тебе лучше не знать – так зачем спрашивать?

Но она понимала и то, что не сможет не спросить; что иначе жажда правды раскромсает её изнутри. Как тогда, с эстонкой.

– Изабелла.

– Ага, – неохотно подтвердил Даниэль.

Алиса сжалась. Мерзкое, тяжёлое чувство – будто за миг до того, как тебе отмахнут палец мясницким ножом. Ты понимаешь, что надо срочно отдёрнуть руку, – но не можешь пошевелиться, как загипнотизированный.

Изабелла – та ранимая бывшая Даниэля, которая ушла от него (по его словам) из-за того, что «сошла с ума от ревности» и была «неуверенным в себе человеком». Та Изабелла, которая когда-то то и дело обиженно упрекала Даниэля в том, что на день рождения тот ей «даже розочку не подарил» (очень девичий упрёк – банальный, шаблонно-типичный), – Изабелла недавно переехала в Гранд-Вавилон. И, естественно, посчитала своим долгом написать Даниэлю. Алисе иногда казалось, что у его бывших есть тайное сообщество наподобие масонской ложи, и первое и главное правило там: «Пиши ему, как только окажешься в Гранд-Вавилоне».

Разумеется, Изабелла приставала к Даниэлю с древними, как мир, трогательными речами о том, как она изменилась и раскаялась, как всё переосмыслила, как хочет «просто увидеться и поговорить», какие драмы пережила во время их разлуки. И, разумеется, Даниэль на всё это вёлся. «Ты не понимаешь, она так пишет… Она никогда раньше не писала так! – взволнованно бледнея, возражал он на скепсис Алисы, смешанный с подавленным раздражением. – Что, если человек действительно изменился, а я не дам ему второго шанса? Так нельзя! Я считаю, что все способны измениться, все взрослеют и адаптируются к новым условиям. Может, и с Изабеллой так произошло – кто знает? Мы могли бы быть друзьями!»

От этой умилительной мечты про «дружбу» у Алисы сводило скулы – особенно когда она заметила, что в последние дни Даниэль всё чаще на связи именно с Изабеллой, трещит именно об Изабелле, а остальные дамы из его круга общения (кроме её самой – нерушимой, как цитадель в сравнении с временными генеральскими ставками) как-то резко и безосновательно отодвинулись на второй план. Что бы Даниэль ни говорил о своей рациональности, было понятно, что он способен заново увлечься бывшей. Рассказывая о себе, он обольщался то одними, то другими призраками из прошлого, твердил, что он «любит всех своих женщин», сокрушался, что был недостаточно зрелым с Мари, недостаточно разумным с Симоной, недостаточно мягким с Анной, недостаточно честным с Эрикой – и так далее, и так далее. Мерцающие волны сострадания к ним – алкоголичкам, наркоманкам, психически нестабильным, депрессивным поломанным куколкам – постоянно относили его от берегов холодности и разочарования.

Так что всё возможно – особенно сейчас, в его нынешней хаотичной поре. Разве что Мадлен он, пожалуй, не дал бы второго шанса; и то не факт. Все остальные вполне могут достучаться. С того дня, как Даниэль рассказал Алисе о переезде Изабеллы, она жила в тревожном ожидании – вытянувшись, замерев, как мышь-полёвка, чующая вкрадчивое приближение лисы. Понимала, что их встреча – только вопрос времени.

Значит, сегодня вопрос разрешился. Лекарства. Что ж, надо отдать Изабелле должное: она знает, на что давить. Даниэлю слишком нравится чувствовать себя спасителем. А ещё подкалывал её за «игру в Иисуса».

Изабелла больна, слаба, небогата, в чужом новом городе; и всё это – как ни странно, её преимущества. Даниэль всегда больше хочет быть с теми, кто уязвим; хочет одаривать собой страждущих. А Алиса в его глазах – вовсе не страждущая. Максимум – капризная пресыщенная графиня.

– Понятно. Ну, хорошего вечера, – замороженным голосом пожелала она, глядя на острые плечи Рэя, обтянутые чёрной толстовкой.

– Спасибо, солнышко! Я завтра приду к тебе, ладно? Тебе там тоже хорошо провести время! – преувеличенно льстивым голосом прощебетал Даниэль – и положил трубку.

– Что, твой панк? – криво усмехнувшись, поинтересовался Рэй. – Какая на этот раз охуительная история?

– Повёз лекарства бывшей. Она болеет.

– Чего-о?! – Рэй округлил глаза – и звонко расхохотался, запрокинув голову. – Ох, бли-ин, не могу!.. И тебе норм вот так жить, да?

– Почему нет? У нас всё без обязательств, – выдавила Алиса, заставляя себя отложить телефон. Сердце тяжело, надсадно колотилось. Не ей – о, не ей сегодня достанется вся эта порочно-нуарная красота с чёрно-белых фотографий.

– И долго ты так ещё протянешь, «без обязательств»? – ядовито хмыкнув, уточнил Рэй. – Он же так и будет – день с одной бывшей, другой – со второй, двадцатый – с двадцатой… Хотя окей, дело твоё! Ты человек взрослый, наверное, знаешь, что делаешь.

– Наверное, – кисло повторила Алиса, наливая себе ещё вина.

[1] Синдром дефицита внимания и гиперактивности.

[2] «Я чувствую пламя внутри» (исп.). Далее та же фраза на итальянском и португальском.