Записки подменыша

Глава третья. Горацио. Эпизод пятый

***

Два дня спустя

Длинноволосый парень прижимал к стене девушку с синими дредами, впившись в неё жадным поцелуем. Со спины парень немного напоминал пухлого застенчивого байкера, которого Алиса про себя называла Викингом – слишком уж он был похож на древних скандинавских воителей. Викинг когда-то несколько дней написывал ей в f******k – рассказывал о своей одинокой депрессии, о том, почему презирает «секс и все эти сиськи-письки» и верит только в «духовную связь», и упорно доказывал, что Алиса в итоге непременно его заблокирует (ему, естественно, явно хотелось, чтобы она возражала: гладила его по курчавой голове, с материнской лаской целовала в лобик и говорила, что он – воплощение ума, харизмы и сексуальности, и что всё будет хорошо). Волосы этого парня были собраны в такой же каштановый кудрявый хвост – широкий, как у бобра; правда, по габаритам Викинг раза в полтора сильнее приближался к форме шара.

В дальнем секторе двора веселилась пьяная компания. Алиса слышала, как то и дело хлопает дверь парадной, а ночную снежную тишину пронзает визгливый женский смех. Из открытого окна играл дешёвый рэп – как всегда, что-то про сучек, тачки и таблетки. Бледно-жёлтый свет окон – вытянутых, под стать величаво-высоким потолкам старых домов, – заливал чернеющие в темноте голые деревья, переполненные мусорные баки (из-под одного из них выбежала – и тут же скрылась во мраке – жирная крыса), машины, припаркованные плотными шеренгами вдоль каждой стены. Недавний снегопад укутал машины в уютное покрывало. «Я люблю маму», – умильно написал кто-то пальцем на снежном покрове поверх лобового стекла. От этой надписи Алисе почему-то стало грустно.

Странный, очень большой асимметричный двор; несколько домов сходятся тут боковыми и задними стенами, образуя причудливый облезло-зловонный лабиринт. Широкая стена желтеет окнами внушительно, с угрозой, выныривая из чернильной тьмы; треугольные выступы боковых пристроек торчат остро, как рога чудовища. С другой стороны, в проходе между двумя домами, виднеется ещё стена – точнее, угол, нелепо вдающийся во двор. Ветер свищет в той узкой щели, играет снегом – и именно там парень зажал девушку.

Алиса не знала, куда идти, – но знала, что происходит. Ночь пахла кровью. Почему-то ей вспомнился старый бомж, привязавшийся к ней как-то раз после бара. «А почему-у одна в такое время?» – прокаркал он тогда, противно растянув «у». В тот вечер она была так зла и вымотана, что ей хотелось послать его матом.

Сегодня она бы улыбнулась и философски ответила, что одна в любое время. Было бы интересно посмотреть на реакцию старикашки.

Почувствовав её взгляд, парень отпустил девушку и обернулся. Медленно, очень медленно – вытирая красное с лица.

– Привет, солнышко. Проблемы?

Солнышко.

Нервно-радостный голос Даниэля, звонящего после работы. «Ну что Вы, как Вы там, солнце? Как Вы думаете – может, мне сегодня к Вам прийти, мм?..»

Алиса вздрогнула.

Я не солнце. Я луна. У неё тоже есть тёмная сторона, которую никто не видит.

Один парень – милый наивный студент – однажды одарил её таким комплиментом, пытаясь впечатлить. «А знаешь, что общего у тебя и луны?» – поинтересовался он, когда она ответила стикером с дремлющим месяцем на его «Спокойной ночи». «Обе не спим по ночам?» – приземлённо предположила Алиса.

«Нет», – написал студент.

«Мм, ну… Есть такая старая считалочка: вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Ты считаешь меня настолько опасной?» – кокетливо вывернулась она.

«Нет. Не то».

«Хм. Лунатизма у меня нет».

«Нет».

«Тогда теряюсь в догадках».

«У вас обеих есть тёмная сторона, которую никто не видит».

«You’re goddamn right!»[1] – отшутилась Алиса по-английски; но эта банально-возвышенная фраза ей почему-то запомнилась.

– Нет, – сказала она, глядя на вампира в упор. Тот улыбался; его глаза полыхали бордовым, как старое вино, кровь залила бороду, клыки, шарф с эмблемой любимой футбольной команды. Девушка стояла за ним, не шевелясь, будто приросла спиной к стене – зажимала рукой рану на шее, смотрела в темноту, не моргая. Интересно, он убьёт её – или остановится?.. Прислушавшись к себе, Алиса поняла: нет, ей совершенно не интересно. – Как тебя зовут? – сама не зная зачем, спросила она.

– Ну, пусть будет Олаф! – польщённо хмыкнув, прогудел вампир. Она кивнула.

– Красивое имя. Скандинавское. Ты похож на одного моего знакомого.

– А ты Алиса, да же? Слышал про тебя. Чё по дворам ночью шляешься, случилось чё? – (Он красноречиво оглядел её с ног до головы. Капли крови, падая с его клыков и бороды, темнели на снегу, кожа в тусклом свете из окон казалась белой, как лунный свет). – Не птицам твоего полёта тут шляться, тип. Чужая территория.

– Кто я? – снова повинуясь странному порыву – не глядя на истекающую кровью девушку с дредами, – спросила Алиса. – Что ты обо мне слышал?

Усмешка вампира стала шире – растянулась от уха до уха.

– Девочка-подменыш. Работаешь переводчицей на эту ёбнутую итальянку, Филиппи. Новая игрушка мэра. – (Она вздрогнула). – Ну, и… – он осёкся. – Всякое говорят. Не знаю, я не лезу во все эти интриги! Мне как-то плевать.

– Что ещё говорят? Про что ты умолчал? – настояла она – уже зная, что́ услышит.

– Про Ноэля, – неохотно прогудел Олаф. – Говорят, ты спишь с Ноэлем. Но мне абсолютно похуй, говорю же! Ноэль на то и Ноэль, чтобы половину города пере…

– Окей, я поняла. Мне нужно попасть к Софи. Подскажешь?

– К Софи? – наигранно удивился он.

– Да, одна из ваших. У неё сегодня какая-то сходка, где-то в этих дворах. Там должен быть мой друг. Я не могу найти дом.

– А что я получу взамен? – с ухмылкой уточнил Олаф.

На секунду она задумалась. Чёртовы вампиры; ничего не делают просто так.

– Завтра примерно в шесть вечера из метро на Площади Революции выйдет девушка. Ты узнаешь её – я отмечу её для тебя. Это моя ученица, раз в неделю она приезжает ко мне заниматься итальянским. Двадцать лет, студентка, учится на психолога. Очаровательное юное существо. Можешь делать с ней что угодно – только, чур, не убивать. На ней не будет ничьей защиты, об этом я тоже позабочусь. Ты напитаешься не только кровью, но и силой. В ней очень много сил.

– Наводочка, значит. Достойная плата, – серьёзно оценил Олаф. – Прямо и направо, парадная с разбитой скамьёй. Код на домофоне – 1366. Ну, а там уже разберёшься.

– Благодарю. Удачной охоты.

Осклабившись, Олаф вернулся к ужину. Надо будет попросить Тильду или Сильвию постоять у метро Революции завтра в шесть, – подумала Алиса, проходя мимо его похотливого чавканья. Только бы не забыть. Одной пиявкой больше – одной меньше. Не хотелось бы, чтобы Кларе причинили вред, – она такая милая и невинная. К тому же на занятиях они ещё не добрались даже до Passato Remoto[2].

Удобно, когда ты ни на чьей стороне.

…Снег в глаза, терпко-солёное послевкусие слёз и вина, натянутое молчание в метро, скомканное прощание. «Ты домой?.. Ну давай, пока». Отчаянная надежда, рвущая изнутри: пожалуйста, не уходи, не бросай меня в этой боли одну, побудь со мной, соври ещё раз, что всё будет хорошо. Я не хочу возвращаться в это – не хочу как раньше, не хочу одинокой агонии в горячке опьянения и слезах. Не хочу, не хочу, не хочу.

Хочу.

Ты не предлагаешь. Ты слишком боишься – боишься видеть последствия своих поступков; убегаешь в комфорт и безопасность, взметнув полами чёрного пальто. Я беру ещё вина и уползаю в свою нору – зализывать раны. Звонки тебе, сообщения тебе в позорном истеричном беспамятстве. «Даниэль, пожалуйста, ты очень мне нужен. Мне так жаль, что вместо приятного похода в музей мы поругались. Мне очень плохо». – «Работа важнее. Я уже делал так в прошлом – уже бегал по первому зову. К Мадлен. Я не мальчик на побегушках, больше такого не будет. Прости».

«Я ненавижу себя! – пишешь ты позже. – Я хочу умереть. Ненавижу, когда вы, люди, страдаете. Я хочу вырвать себе глаза – только бы не видеть этих страданий. Хочу быть уродом, вырвать себе язык – только бы не вызывать боль, только бы в меня перестали влюбляться. Пообещай, что убьёшь меня в своей книге! Поклянись мне».

«Зачем ты говоришь такие ужасные вещи? – теряюсь я, захлёбываясь в глупых рыданиях. – Тебе не за что себя ненавидеть. Да, я с тобой не согласна, меня задело то, что произошло, но…»

«Я просто хочу умереть. Пообещай, что убьёшь меня – хотя бы там».

«Я не хочу, чтобы ты умирал. Хочу, чтобы жил».

«А я не хочу жить, совсем не хочу, Алиса! Твои страдания, все эти крики, слёзы, паника… Я ненавижу всё это, ненавижу и люблю. Дети, это всё дети! Я и сам был таким. Я больше не такой».

«Ты считаешь, что ты взрослый?»

«Я считаю, что я устал. И хочу умереть. Мне жаль, что ты встретила меня, Алиса. Этого не должно было произойти».

«А мне совсем не жаль. Даже если всё будет плохо – ты всё равно подарил мне прекрасный образ. Теперь он переполняет меня».

«Этот образ вскроет тебе вены».

Ты не берёшь трубку, когда я звоню тебе. Я плачу всю ночь, упиваясь рыданиями, как вампир – кровью. Я почти забыла, каково это – плакать от боли, своей и чужой. Почти забыла, каково это – тяжесть в голове утром, севший голос, жжение в опухших глазах. Каково это – когда от чужих слов каждый нерв перекручивает.

Ужасно. Восхитительно. Я захлёбываюсь жизнью.

«Ты говоришь, что люди заменяемы. Но это не так, Даниэль. Не всегда так. Сейчас ты, ранив меня – хоть и не специально, – отказываешь мне в отклике и поддержке, но я не хочу искать её у кого-то другого. Не хочу заменять тебя. Хоть и могла бы. – (Повинуясь мерзкому шёпоту в голове, повинуясь агонии, я переступаю последнюю черту. Мне кажется, что терять уже нечего). – Есть человек, с которым у меня был секс уже после знакомства с тобой».

«Я понимаю», – помедлив, спокойно пишешь ты.

О, лучше бы ты не понимал! Лучше бы ревновал, злился, заблокировал меня – что угодно, кроме этого братского, равнодушно-бесполого спокойствия.

«Вряд ли. Это было во многом от отчаяния – из-за всех твоих дам. Чтобы отомстить. Хотя это глупо, и я понимаю, что месть невозможна, но… Просто отыграться. Компенсировать самооценку, возможно – не знаю. Но я не оправдываюсь. Я жалею о том, что произошло. Хотя тот человек влёк меня, мне было интересно попробовать, – я не хочу ничего с ним развивать, не хочу писать ему снова. Правда, он пытался внушить мне, что я напишу. Знаешь, это даже довольно забавно – его попытки манипулировать. В этом он гораздо хуже тебя, Даниэль – как и во многом другом. Он не исцелил меня от мыслей о тебе; ничего не исцеляет от этих мыслей. Ты ни с кем не сравнишься. Ты похож на розу – прекрасную розу, изъеденную червями, пропитанную ядом. Меня восхищает в тебе всё – и красивое, и больное. Я давно не встречала такой разрушительной, отмеченной хаосом красоты. Может быть, никогда. И она будет манить меня, сколько бы боли это мне ни причинило».

«Тебе нужен врач», – отвечаешь ты – то ли с жалостью, то ли с отвращением. И свет меркнет перед моими глазами.

[1] Ты чертовски прав! (англ.).

[2] Простое давнопрошедшее время в итальянском языке.