Записки подменыша

Глава третья. Горацио. Эпизод четвертый

– А я? Кто для тебя я?

– Ты человек. Просто человек.

Если бы.

– Человек, с которым ты в последнее время довольно много общаешься.

– Да, но это ничего не значит. Ты хороший человек, правда хороший. С тобой интересно, – небрежно, будто нехотя добавил Даниэль. Хмурясь, он ронял заученные слова, как милостыню в ладонь нищему – раз монетка, два монетка, три монетка; достаточно. Ну, давай же, целься в горло. «Но…»? – Но я не привязан. Общаться я мог бы с кем угодно ещё.

– Потому что все заменяемы?

– Да.

– И я тоже?

– Абсолютно все. – (Он снова осушил бокал в пару глотков, не чувствуя вкуса вина – и, поморщившись, с размаху поставил его на место). – Зачем строить воздушные замки, выдумывать чью-то незаменимость, привязываться? Чтобы потом страдать? Это не по мне!

– Но, если все заменяемы, если нет никого особенного – тогда всё это теряет смысл, разве нет? Превращается в бесконечный круговорот лиц. В поток, который никогда не заканчивается – и ни к чему не ведёт. Выпивает, не наполняя.

– Смысл – в том, чтобы жить, – холодно – но по-прежнему с чем-то, похожим на любопытство, – отрезал Даниэль. – Я взаимодействую с людьми. Я живу. Любое взаимодействие – это опыт. Для этого не нужны привязанности.

– А ещё без привязанности человека можно легко «ликвидировать». Как, например, Симону, – опомнившись, она добавила: – Извини.

– Ничего, – он прохладно улыбнулся, поправляя манжеты пиджака. – Ты умничка. Всё правильно. Протокол «Ликвидация» активирован!..

– Тоже из какой-нибудь игры? – спросила она, вспыхнув от этого властно-снисходительного «умничка».

– Ага! А те, кого я не ликвидирую, исчезают сами. Незачем привязываться к человеку, который в итоге исчезнет.

– А если я не исчезну? Если я не хочу исчезать?

Почему, зачем я это говорю?.. Мерцающий пёстрый туман в глазах Даниэля затягивал её всё глубже – куда-то на дно, под лёд, в тугую черноту без цвета и запаха. Алиса встряхнула головой.

– Исчезнешь. Все исчезают, – грустным низким голосом – спокойным, без следа осуждения или гнева, – сказал он.

Она обвела пальцами ножку бокала, пытаясь собраться с мыслями. Певица-гречанка затянула нечто совсем уж надрывное – и такое громкое, что захотелось заткнуть уши. Алиса вдруг поняла, что уже давно не замечала её пения – и вообще каких-либо звуков вокруг. Каких-либо, кроме голоса Даниэля. Змеиный гипноз.

Все исчезают – либо потому, что ты сам отстраняешь их, когда они исчерпают себя, либо потому, что бегут, увидев, что́ ты такое. Их ведёт тот же страх, тот же банальный инстинкт самосохранения.

– И всё-таки? Вдруг я окажусь исключением из правил? – медленно успокаиваясь, с лёгким вызовом настояла она. Даниэль странно улыбнулся и промурлыкал:

– Человек выбирает. Раб повинуется.

– К чему здесь это?

– Это всегда «к чему».

– И кто я, по-твоему – человек или раб?

– Тебе решать! – улыбаясь всё более лучезарно – с возрастающим любопытством?.. – Даниэль развёл руками. – Я просто сказал то, что сказал.

– Намекаешь, что сам «ликвидируешь» меня, если я не соглашусь вовремя «исчезнуть»? – напрямик уточнила Алиса. Она ожидала, что после этого его улыбка растает, – но он, наоборот, тихо засмеялся. Чётче обозначился шрам на щеке, который она раньше принимала за милую ямочку.

– Звучит забавно! Откуда мне знать будущее? Жизнь покажет, леди Райт.

– Ты говорил, что у тебя нет друзей-мужчин.

– Всё верно. Терпеть не могу общаться с мужчинами – обычно мне это неинтересно.

– Тогда кого ты вспомнил сегодня возле рыцарей? «Мы с пацанами перед баром, мы с пацанами после бара»?

Он хмыкнул, заинтригованно подперев ладонью подбородок.

– Достойная наблюдательность!.. Даже не знаю, на самом деле. Просто сказал и сказал. Но вообще – мог подумать о паре людей из моих родных мест. В прошлом я мог бы назвать их друзьями. Сейчас я знаю, что могу в любой момент написать им, позвонить – и они так же могут написать или позвонить мне. Раз в полгода, раз в год. Но в целом – мы не общаемся. И здесь, в Гранд-Вавилоне, у меня тоже никого нет. Я один. Раньше была Мари, потом Симона, ещё некоторые женщины. И всё. Друзей – нет.

– Но ты ведь явно много с кем общаешься. Не все же из этих людей – на один-два дня, как… – («…как та девушка с выставкой», – хотела закончить она – но осеклась, глядя на опустевший бокал у себя в руке. Надо притормозить; кружится голова, и кончики пальцев странно покалывает. Он облизывает губы. Проклятье). – Есть же здесь кто-то, с кем ты общаешься регулярно? Кроме меня.

Даниэль озадаченно нахмурился, поднял глаза к потолку, будто припоминая.

– Ты, Бригитта, Айя… – загнув три пальца на руке, он помолчал пару секунд – и покачал головой. – Пожалуй, всё.

– Бригитта и Айя – тоже из Badoo?

– Бригитта – почти. Из Tinder’а. – (Он сладко улыбнулся, словно польщённый её жадными ревнивыми расспросами. Но ты ждал этого, явно ждал. Что ж, побуду предсказуемой). – Айя – нет, просто контакт из прошлого. Я её знал ещё до переезда в Гранд-Вавилон.

– И они тоже – не друзья и «исчезнут»?

– Ну, я могу назвать тебя подругой. Или кого-то из них. Но зачем? Это ничего не изменит, – он пожал плечами. – А исчезнут – разумеется… Ты будешь заказывать ещё вино или нет? Я выпью ещё бокал – и всё. У меня правило трёх бокалов.

– Да-да, я помню, – торопливо сказала Алиса, жестом подзывая официантку. – И всё же, ну… Разве нет в людях чего-то индивидуального, особенного? Ты же мог бы, например, пойти в музей с кем-то другим – а пошёл со мной. Мог в последние дни ночевать у кого-то другого – а ночевал у меня.

– Ну да, и что? Так просто сложилась ситуация. Я всегда действую по ситуации, – промурлыкал он, пристально глядя на неё. Лиса впивается взглядом в полёвку, замирая в засаде, приникая густым мехом к земле. – Ты пригласила меня в музей – а это возможность красиво, интересно, с пользой провести время. И я пошёл – почему бы и нет? Я никогда не отказываюсь от подобного.

– Ясно… Повторите вино, пожалуйста. – (Когда официантка отошла, Алиса опять провалилась в глаза Даниэля, улыбнулась – и вдруг решилась на ход поизысканнее. Надо изобразить отступление, чтобы он погнался за ней). – Ладно, хватит о тяжёлом. Извини, что тебя гружу. Насчёт музея…

– Нет-нет-нет! – смеясь, высокой птичьей трелью воскликнул Даниэль – и подался вперёд, как гончая, чующая запах добычи. Полёвка попыталась убежать – не тут-то было. – Продолжай, нападай!.. Мне нравится!

О да. Чёрт побери, да. Ты понимаешь, что происходит. Ты понимаешь – и это прекраснее самого безумного секса на свете, это уносит круче любых наркотиков. Только не останавливайся.

– Нападать? – дрожа, с улыбкой переспросила она. – Уверен?

– Абсолютно! – жадно глядя ей в лицо, заверил он.

– Хорошо. – (Прочистить горло, выждать паузу, выбрать тропу в этой тёмной чаще. Не отвлекаться на желание, не отвлекаться на боль. Ни на что не отвлекаться. В охоте ведёт только запах крови; на гребне адреналиновой волны нельзя останавливаться. Её несло искристым потоком – и уже не хотелось размышлять, куда). – Но такой… функционально-ситуативный подход к людям – разве это не обедняет общение, не упрощает его? Ты вот ждёшь, чтобы в тебе разбирались, чтобы тебя понимали. Тебе нравится, когда о тебе задают вопросы. А другой человек? Когда он не получает такого же глубокого вникания – разве это не превращает диалог в монолог, не делает его более… поверхностным?

– А что есть поверхностность? – переплетая пальцы в замок и по-кошачьи жмурясь, уточнил Даниэль.

– Отсутствие глубины.

– Что, в таком случае, есть глубина?

– Смыслы. Опыт. Чувства. Погружение, – помедлив, она добавила: – Игра.

– Ну что ж, леди Райт, официально заявляю, что перед Вами сидит существо класса «Левиафан»! – хищно улыбаясь, размеренно проговорил он – рокочуще-низким, чувственным голосом. От желания ей стало почти больно – хотелось кричать.

– Я не утверждаю, что ты неглубок, – хрипло выдавила она, в жарком чаду представляя, как набрасывается на него – прямо здесь, посреди зала, под греческие напевы. На глазах у всех. – Только размышляю, не является ли неглубоким такой подход к людям.

– А если и так – не похуй ли? Глубина – не единственная ценность. Картины и симфонии иногда нужны – но ими, например, не наешься.

– Да, но и наоборот: хлеб не заменит картины и симфонии.

– А я разве хлеб? – он хихикнул, с азартом покусывая губу. – Мне кажется, скорее я секс. – (Она вздрогнула). – Если уж смотреть по потребностям в пирамиде этого, как его…

– Маслоу.

– Да, точно.

– Секс тоже не заменит картины и симфонии.

– Да неужели? И часто ты думаешь о картинах и симфониях, когда тебя хорошенько ебут?

– Провокация? Мило.

– О нет, леди Райт, нисколько! Зачем мне Вас провоцировать?

– А зачем столько высказываний про секс – если он, по твоим словам, так тебе неважен?

– Это просто смешные шутки. Не более.

– Или сублимация.

– Сублимация! Как там Фрейд сказал: иногда сигара – это просто сигара?..

– А иногда – всё-таки не «просто».

– А Ваши романы – тоже сублимация?

– В том числе.

– Вы якобы такой высокодуховный человек, леди Райт – а мы с Вами от любых тем рано или поздно переходим к сексу, Вы заметили? Интересный момент, да?

– А ты такой якобы неэмоциональный и не испытывающий привязанностей – но львиную долю свободного времени сейчас уделяешь прогулкам с дамами из Badoo и Tinder’а, желая найти Ту Самую Любовь. Вот это действительно интересный момент.

– Да, да, чёр-рт возьми, нападай! – с каким-то обречённым восторгом прорычал Даниэль, залпом выпил третий бокал – и засмеялся. – Мне пиздец как нравится, это прекрасно!

Кто же из нас кого пытает? Кто лиса, а кто мышь-полёвка?

– Серьёзно?

– Серьёзно! Продолжаем!.. – по-деловому распорядился он.

– Так как объяснить это противоречие? Ты утверждаешь, что не испытываешь привязанностей, – но будто бы только и ищешь, к кому привязаться. Утверждаешь, что ищешь стабильности, – но меняешь людей вокруг, в том числе девушек, как перчатки.

– В этом нет никакого противоречия, – небрежно отмахнувшись, возразил Даниэль – и зачастил: – Я ищу взаимодействия, ищу отношений – и нахожу их, когда нахожу Человека. Ту женщину, которой могу отдаться. Ту, которая сможет мной управлять. Потом, когда отношения с ней сходят на нет – легко отпускаю её. Так же, как и всех. Чтобы найти эту женщину, нужны поиски, нужен отбор. Отсюда и большое количество женщин – это я тебе уже объяснял. Всё!.. Я делаю это не для того, чтобы ебаться. Раньше, когда я был молодой – да, это было самоцелью. Теперь нет. Теперь мне это уже скучно.

– «Когда я был молодой». Сказал он в двадцать один.

– Ну, лет в семнадцать, я имею в виду. Я даже вёл тетрадочку, записывал туда всех, счита-ал… – улыбаясь, с каким-то странным удовольствием – будто смакуя – протянул он. – А потом понял, какой это зашквар и что так нельзя! И сжёг ту тетрадочку.

В семнадцать. А с пятнадцати он был с Мадлен – и любил её, и ненавидел. Чем же были те легионы женщин – местью? Самоутверждением?

Сколько имён набралось в той тетрадочке?.. Нет, лучше не спрашивать.

– Но мы же оба понимаем, что сейчас ты можешь лгать, чтобы я не донимала тебя ревностью.

– Да – но могу и говорить правду, – Даниэль прохладно улыбнулся. – Ты можешь изводить себя, думая, что я лгу, а можешь просто мне поверить.

– И обычно верят?

– О да! – снисходительно заверил он. – Если не верить – можно словить шизу на почве ревности. Так случилось, например, с Мари и Изабеллой.

– Изабеллой?

– Ага! Мы прожили вместе почти три месяца. А потом она сошла с ума и ушла. – (Весёлое хихиканье). – Никак не могла смириться с мыслью, что я красивый и много кому нравлюсь! И ещё – что я люблю всех своих бывших и хорошо к ним отношусь. Ей это казалось неадекватным. Несчастный, неуверенный в себе человек – вечно сравнивала себя с ними, вечно загонялась… – (Сокрушённый вздох). – Мне её жаль! А по поводу такой модели жизни – ну… Вот, например, вчера общался с одним человеком – и объяснял ей то же самое. Из Эстонии человек. Она меня поняла, не осудила, сказала, что и сама живёт примерно так же. Это адекватно. Это нормально.

Вчера. Девушка-эстонка.

Дышать.

Искристый поток померк, сорвавшись в темноту. Вчера Даниэль на весь вечер пропал со связи. Причём – только поздно вечером, ближе к полуночи. Прикусив щёку изнутри, Алиса разгладила складки на скатерти.

– Ты с ней ночевал?

– Да. – (Голос звучит уже устало, неохотно; никакого распалённого азарта). – Она в командировку приехала, остановилась в отеле. Меня позвали пить коньяк – ну, я и подумал, чего бы не выпить коньяк? Так что второй день подряд пью. Превращаюсь в алкоголика!..

– Понятно, – выдавила Алиса. Её трясло. – И… как всё прошло? Как пообщались?

– Да нормально, ничего так! – весело вильнув голосом, Даниэль вдруг подмигнул ей – а потом выхватил из золотистой вазочки кубик сахара и с аппетитом сгрыз. – Её, правда, быстро развезло от коньяка. Начала нести всякую банальщину – про рыночные отношения да про вред цензуры, – она вроде журналистка, – да как её отец в детстве лупил… Вот это уже, честно говоря, было скучно!

Настал черёд второго кубика сахара – на этот раз коричневого, тростникового. Алиса смотрела на блестящие крупинки, прилипшие к безупречно очерченным губам Даниэля, слушала, как он, дурачась, с громким хрустом жуёт. Время замедлилось, стало тугим и вязким, как кисель.

Дышать. Ничего не произошло. Для него это нормально. Для него нормально всё, границ нет – или ещё меньше, чем для тебя.

Существо класса «Левиафан». Отчего так влечёт глубина – если там нет света и трудно дышать, если пласты алых вод ломают рёбра тяжестью, а на поверхности в кривых зеркалах отражаются тысячи Нарциссов?..

– И самое забавное – все истории у неё сводятся к тому, что её либо и****ь пытаются, либо изнасиловать! – продолжал Даниэль. – То друг её пьяный пытался изнасиловать, а потом избил, то компания каких-то мигрантов… Я слушал, слушал, пытался как-то проявлять участие, а потом всё-таки не выдержал и спросил: а ты вообще не задумывалась, почему тебя всё время бьют? Нет ли тут, блять, закономерности какой-нибудь, я не знаю?!

– Вряд ли человек хочет услышать нечто подобное, когда рассказывает такие вещи, – замороженно произнесла Алиса. Он нахмурился – и продолжил опустошать сахарницу.

– Да мне похуй, я говорю, что думаю! Это же реально странно, разве нет? По-моему, человек сам виноват, если систематически попадает в такие ситуации. Значит, он их сам создаёт! И смысл потом жаловаться?

Прямо как я. Создаю себе новых и новых богов бабочек, новых и новых инкубов, ведомых лунным наркобредом. Новых и новых левиафанов. Будто бы хочу, чтобы меня наконец-то добили, – а всё никак не добьют.

Откуда эта мысль?..

– Я имею в виду – вряд ли она хотела осуждения или советов, когда рассказывала всё это по пьяни, почти незнакомому парню, в чужой стране, – медленно успокаиваясь – сворачивая боль и гнев в тугой огненный узел, – пояснила Алиса. – Она хотела, чтобы её выслушали – и только. Максимум – посочувствовали.

– Человек выбирает! – холодно отрезал Даниэль. Его глаза теперь почему-то казались почти полностью зелёными – источающими мертвенный свет, как у кошки в темноте. – Когда рассказываешь такое, будь готов получить реакцию! Или молчи в тряпочку.

– Да, наверное, ты прав… Может, взять десерт? Ты вон сахар грызёшь, бедолага. Не наелся?

Сменить тему, срочно сменить тему; они подошли слишком близко к огненной границе. Алиса заставила себя улыбнуться, и Даниэль – о счастье – улыбнулся в ответ.

– Твой выбор, не отказываюсь! Пить больше не буду, а вот пое-есть – это я всегда за! – (Он почмокал губами, откинулся на спинку стула, сыто похлопывая себя по лацканам пиджака, – будто снова изображал старого пухлого фермера. Унимая упрямую дрожь, Алиса заказала ему свой любимый чизкейк; и ещё бокал – себе). – О, леди Райт, а Вы, смотрю, продолжаете выше допустимой нормы? Алкоголизм, ты ли это?!

– У меня нет правила трёх бокалов. Есть правило пары раз в месяц, а по сколько – там уж как карта ляжет.

– Опасно, опасно! Симона тоже так говорила, а потом… Ой, нет, не умерла! – Даниэль хихикнул, с энтузиазмом набрасываясь на бледно-зелёный чизкейк, обсыпанный фисташками и миндальными лепестками. – Это же из шуток про мою мать – простите, обознался!

– У Симоны были проблемы с алкоголем? – как бы между прочим спросила Алиса. Ему явно нравятся надломленные. Подобное – к подобному.

– Мм, блин, а это фкушно!.. – с набитым ртом проговорил он, кивая. Она ощутила глупую детскую радость: впервые Даниэль при ней открыто похвалил еду. До этого – только говорил, что он «всеядный», что на вкус для него всё одинаково и вообще он давно не чувствует вкуса. Откуда это странное желание впечатлить его, угодить ему? Разве ей самой теперь не «всегда одинаково» – как напомнил Горацио?.. – Да, пила она многовато. Не критично, но многовато. Я иногда уже даже жестил. Один раз, например, тупо силой отобрал у неё бутылку и унёс. И повторял что-то типа: «Больше. Пить. Нельзя». – (Голос Даниэля стал железным, механическим. Отвлекшись от чизкейка, он без выражения уставился в пустоту – но тут же тихо засмеялся). – Включилась вот эта моя протокольная хуйня! Она меня так довела, что я уже даже эмоций никаких не испытывал – просто знал, что должен заставить её прекратить, что так надо. И всё… Так что не так с эстонкой?

Алиса вздрогнула – и вымучила ещё одну улыбку, поднимая бокал. Реальность распадалась, густела, будто засахаренная.

– А что с ней не так?

– Вот я и спрашиваю, – вкрадчиво промурлыкал Даниэль, усмехнувшись. Лихорадочная пестрота его глаз кромсала её из-под пушистых ресниц. – Что не так? Меня позвали в гости, я увиделся с человеком. Что здесь не так?

– Всё так. Так вот, насчёт Симоны…

– Что не так с эстонкой? – ещё слаще, ещё вкрадчивее повторил он. С такой сахарно-фисташковой улыбкой впору ввинчивать свёрла под кожу. Алиса перевела дыхание.

Душный полумрак чужого отельного номера, расчёска с её светлыми волосами на туалетном столике (наверняка светлыми – ведь она скандинавка; может, ему больше нравятся блондинки?), его смех рядом с ней, тепло его тела на её постели, её руки на…

Нет.

– Что не так с эстонкой?

– Даниэль. Не надо.

– Что не так с эстонкой?

– Я не хочу об этом говорить.

– Почему?

– Просто не хочу.

– Что с ней не так?

Медленно вдохнуть – медленно выдохнуть; не смотреть на его лицо. Что за странное чувство, почему так жжёт в груди – будто перед…

Нет, ну это совсем уж вздор. Когда она вообще в последний раз плакала?

– Чего Вы от меня хотите, месье? Ещё одного тяжёлого разговора?

– Я хочу открытости! Я открыт перед тобой полностью – видишь? – (Даниэль развёл в стороны руки – как тогда, в исповеди про выставку; словно подставляясь под пули). – Хочу, чтобы ты тоже говорила честно, что чувствуешь. Так что не так с эстонкой?

– Ты прекрасно знаешь, что я чувствую.

– Не знаю, пока ты не скажешь!

– Зачем тебе вникать в это? Ты ведь не привязан ко мне. Ведь я – «просто человек», обычный человек, такой же, как все. Заменяемый. Рано или поздно я «исчезну». – (Она постаралась максимально очистить голос от яда – сделать его бесстрастным, как в прогнозе погоды. В Гранд-Вавилоне ожидаются кровавые дожди). – Так зачем знать о моих чувствах?

– Мне интересно общаться с тобой, – просто ответил Даниэль. – Мне интересно, что ты чувствуешь.

Чёрт с тобой. В хитросплетениях тут не победить – можно только силой, топорными методами. Так, наверное, и действовали все твои давящие Изабеллы? Поэтому они больше впечатляли тебя, не так ли?

– После нашего знакомства у тебя был секс с кем-либо, кроме меня?

Он улыбнулся шире – с чем-то на грани жалости и презрительной насмешки.

– Нет. Мне это не нужно.

– И с эстонкой тоже?

– И с ней тоже.

– Вы целовались?

– Нет.

– А почему? Тебе не хотелось?

Он небрежно пожал плечами.

– Не особенно. Да и зачем? Человек не проявлял инициативы.

О да, вот и оно. Поворотный пункт программы. «…У меня нет своей позиции, я ненавижу выбирать». Алиса убрала руку под стол – и сжала кулак так, что ногти впились в ладонь.

– А если бы проявлял?

– По ситуации, – глядя ей в глаза, твёрдо произнёс Даниэль.

По ситуации. Неважно, кто; неважно, почему. До чего сучья, приспособленческая логика – брать то, что дают. Отдаваться тому, кто попросит.

Как это сводит с ума.

Алиса задыхалась. Смесь гневной тошноты, подступающих к горлу слёз и желания лилась по ней низко воющей рекой, как очередная песня гречанки – и когда она уже прекратит петь?..

– Ясно. То есть… Тебе было интересно именно пообщаться с ней?

– Да. Я же уже говорил. Мне всегда интересен человек.

– С ней было интереснее, чем со мной?

Он тихо и грустно засмеялся, подпирая щёку ладонью – будто собрался слушать давно знакомую историю.

– Почему вы все задаёте одинаковые вопросы, мм? Люди разные, ситуации разные – а вопросы одни! Меня всегда это удивляло.

– Давай без «вы все», – холодно попросила Алиса. – Каким бы покорителем сердец ты ни был, мне не особенно нравится, когда меня с кем-то сравнивают. Ещё и с некоей условной массой.

– Хорошо, извини, – легко, почти ласково согласился он.

– Так с ней было интереснее?

– Я не могу так сравнить. Вы очень разные.

– В каком плане?

– Ну… – он пощёлкал пальцами, подбирая слова. – Там я мог просто нести всякую смешную хуйню и не заморачиваться. Обычная болтовня. Мой основной жанр – клоунада, с ней я в нём и оставался.

– А со мной не так?

– С тобой совсе-ем не так! – нежно улыбаясь, протянул он. – С тобой надо серьёзно разговаривать. Это сразу видно.

– То есть со мной скучнее? Сложнее, чем с ней? Зануднее?

Даниэль придушенно расхохотался, закрывая руками лицо.

– Ох, блять, не могу!.. Леди Райт, Вы вообще слышите, как искажаете мои слова? Откуда этот вывод?!

– Это не вывод. Это вопрос. Ты мог бы провести вчерашний вечер со мной – но предпочёл поехать к ней в отель. Значит, возможно, тебе хотелось отдохнуть от моей серьёзности. Значит…

– Да ничего это не значит! Просто так сложились обстоятельства! – (В голосе Даниэля зазвучала сердитая сталь, ноздри хищно затрепетали). – Наверное, если бы с ней мне было интереснее, чем с тобой, я бы с ней, а не с тобой проводил бо́льшую часть времени? Логично, не так ли?!

– Она вообще привлекала тебя как женщина? – не поддаваясь его напору, безжалостно продолжала Алиса.

– Да не особо. Не сказал бы, – не изменившись в лице, равнодушно произнёс он. – Просто диалог нормально пошёл, заболтались.

– И ты поехал к ней ночью, в отель – просто чтобы поговорить?

– Да. Всегда лучше куда-то поехать, чем сидеть одному дома. Это опыт. Это развитие.

– И какой опыт тебе дала эта встреча, какое развитие?

Всё труднее сдерживать ядовитую ярость. Даниэль помолчал, раздумывая.

– Пожалуй, опыт в плане понимания женщин. Мне важно понимать женщин, а от каждого такого разговора я понимаю их чуть лучше.

– Понимаешь – от разговора в «жанре клоунады»? Прости, но крайне сомнительно.

– А почему бы и нет? Не всё же говорить о высоком – об искусстве да о душевных копаниях!

Алиса вдруг поняла, что сжимает ножку опустевшего бокала так крепко, что кажется: скоро переломится хрупкое стекло.

Удар – удар – удар. Мелкая суетливая пульсация крови в висках. Такая знакомая боль – старая, как облезлые фасады на боковых улочках; такая знакомая безмятежная улыбка на прекрасном лице. Петля всё туже. Он лжёт, что всё будет хорошо, он создаёт иллюзию безопасности – но такие всегда лгут. Все тропы в лесу кончаются одинаково. Как ни беги, как ни запутывай следы – зубы сомкнутся на твоём горле, как только солнце опустится за холмы.

Как только он войдёт в пьяную белокожую эстонку – несколько раз отказавшись войти в неё саму. Как только овладеет очередной мраморной нимфой. Всё так просто, так неизбежно, так по-животному; прямо как в античных мифах. Эстонский – очень красивый язык, такой мелодичный; интересно, в процессе, в сладком беспамятстве, она мешала чужие слова с родными?..

– Что ж, если тебе так претят разговоры «о высоком» – может, правда стоило бы провести вечер с той эстонкой, а не со мной? – произнесла она – отстранённо, будто бы глядя на себя со стороны. Банально, смешно, предсказуемо; очень по-женски. Конечно, он к такому готов. Но – и пусть. Она слишком устала от этой надсадной боли, от этой каждодневной лихорадки, чтобы выдумывать что-то более изобретательное. – Продолжили бы знакомство.

Во взгляде Даниэля что-то надломилось; кошачья зеленоватая пестрота замерцала тяжело и настороженно. Она – уже не лань, которую можно загнать, и не партнёр для игры. Она – враг, с которым надо быть начеку.

– Ну, может, потому что человек выбирает – и я ВЫБРАЛ быть сейчас здесь, с тобой? Ни о чём это не говорит, да, блять?! – зло прошипел он – и тут же серьёзно и проникновенно нахмурился, переплетая красивые пальцы. – Зачем ты так говоришь, Алиса? Хочешь причинить мне боль?

Промелькнувшая настороженность сменилась возмущением, даже гневом – отчаянно-детским, почти до слёз. Скорее, скорее натянуть подходящую маску на ненароком показавшуюся искренность; скорее, скорее вызвать в ней чувство вины.

Хотя для него, пожалуй, каждая маска – искренность. Он действительно верит в то, о чём говорит, действительно это чувствует; вот только уже через пару дней (часов? минут?..) эти мысли и чувства сменяются другими. Стекляшки в калейдоскопе.

Благоприятная для неё стекляшка закончилась, только и всего. Подул северный ветер.

– Забавно, что ты говоришь о причинении боли.

– Ничего забавного! Я полностью открыт перед тобой, полностью честен, я ничем тебя не оскорбил…

– Намеренно – нет. Но меня это оскорбляет. Тот факт, что ты ночевал с этой женщиной, оскорбляет меня.

– Да чем?! Айй, блять… – Даниэля дёрнуло судорогой – плечо, руку, левую часть лица. Он выровнял дыхание – и снова тяжело уставился на неё. – Человек выбирает, а я – человек! Я сделал такой выбор! Я имею на это право!

– Безусловно.

– Так в чём проблема?!

– Ни в чём. Ты считаешь, что поступил верно, – окей, твоё право. У меня просто другая позиция. И я предлагаю закрыть тему. Мне обидно, но мои чувства – это моё дело.

– Нет, это и моё дело тоже! – вскрикнул Даниэль – так громко, что на них стали оборачиваться. Он понизил голос – и затараторил автоматной очередью: – Я не люблю, когда люди страдают из-за меня! Я чувствую вину, я не люблю чувствовать вину! И я чувствую, что ты хочешь задеть меня, уколоть в ответ. Мне это не нравится! Ты хочешь мне навредить!

Навредить. Вот и она – впервые – переместилась из разряда «солнце» в разряд «вредитель, тиран, абьюзер». Переместилась – как только резко и решительно обозначила свою позицию, отличающуюся от его; как только посмела отстаивать свои границы. Чего и следовало ожидать. Алиса холодно улыбнулась сквозь вязкую пелену; глаза щипало.

– Нет. Ты сам сказал задавать вопросы – поэтому я их задавала. Насчёт эстонки – я несколько раз просила закрыть тему, ты давил дальше. Если не хочешь слышать подобное – не надо говорить «нападай!», не надо меня провоцировать. Не надо играть в эти игры. Со мной такое может кончиться плохо, говорю сразу.

– Но я не играл с тобой в игры и не провоцировал тебя – я раскрывался! Ты сейчас всё искажаешь! – раздражённо заявил Даниэль. – Я чувствую угрозу от тебя, чувствую агрессию! Мне это не нравится!

Тут не поспоришь. Только ты чувствуешь не агрессию, а голод.

Алиса покачала головой, дрейфуя на липких волнах тошноты и слабости.

– Ты подвёл меня к черте, за которой я не могла отреагировать иначе. Ты сам рассказал об этом, сам подтолкнул меня к тому, чтобы я высказалась. Не надо сейчас, пожалуйста, выставлять виноватой меня.

– Я не выставляю – но ты, по сути, нападаешь на меня в ответ на честность и искренность! Да, я был у этой грёбаной эстонки – и что с того?! Я даже не спал с ней! Да даже если бы и спал – что с того?! Я имею на это право! Зачем поступать так с человеком, скажи, Алиса – зачем?! – (По-актёрски горестный всплеск руками). – Сначала заставить его расслабиться и доверять, а потом – укалывать?! Да, я говорил «нападай», но это же была просто шутка, а ты…

– А зачем ты вообще общаешься со мной, если я такая агрессивная и ужасная?

Голос уродливо срывается. Всё рвётся, трещит по швам – золотыми волосами ложной Венеры; шершавой, овеянной шипровым парфюмом тканью его пиджака. Она отвернулась, дрожа. Даниэль сник и побледнел.

– О нет… Нет, пожалуйста, не надо! Алиса. Не плачь. Прости меня.

Закрыть глаза. Какое странное чувство. Боль кромсает кости и внутренности, мысли путаются, под кожей горит колкий жар, сердце бьётся во всём теле сразу – но это почти покой. Будто река, которую долго сдерживала дамба, наконец растеклась свободно – нашла выход.

Как давно она этого не испытывала – этого горького, очищающего освобождения? Этой звенящей пустоты, которая наступает после пытки; этого светлого послевкусия агонии?

– Прости меня. Пожалуйста, прости, – монотонно повторял Даниэль, впившись пустым тусклым взглядом в слёзы, текущие по её щекам. Проклятье, слёз так много – крупных, бегущих тихим грустным потоком, каких-то по-детски беспомощных; и они никак не заканчиваются. Ну же – обними меня, возьми за руку. Что-нибудь, что угодно. Прекрати этот абсурд. Но он не сделал ни одной попытки к ней прикоснуться. – Я не должен был говорить всё это, не должен был доводить тебя. Прости.

Доводить?.. Ты ведь так не думаешь. Ты сам в это не веришь. Ты видишь в этом скандал, устроенный пьяной ревнивой истеричкой-манипуляторшей, – и именно так всё выкрутишь потом. И для меня, и в собственной памяти. Я буду виновата, а ты безгрешен – даже если на самом деле всё ложь и ты отымел ту эстонку в десяти позах. Я проиграла. Даже если мы продолжим общаться, ты при любом удобном случае будешь припоминать мне этот вечер. Это твой карт-бланш. Это начало конца.

Проиграть человеку. Необычно.

– Я отойду в туалет, – пробормотала Алиса. – Попроси пока счёт, пожалуйста.