Записки подменыша

Глава третья. Горацио. Эпизод седьмой

Горацио, как всегда, слушал, не перебивая, но чутко реагируя лицом на каждый поворот истории; она почти забыла, как талантливо он умеет слушать. Какофония вокруг, казалось, притихла – может быть, Алису узнали и им не решались мешать, а может быть, её просто слишком увлёк рассказ о Даниэле. Какое странное, болезненное удовольствие – вот так, долго и непрерывно, говорить о нём.

– Мда… Алиса, извините, я задам неприятный вопрос, – произнёс Горацио, когда она замолчала. – Если бы Даниэль был здоров, он был бы Вам интересен? Без своих диагнозов?

Она вздрогнула.

– Предполагала, что Вы это спросите. – (Ложь. Ты не предполагала. Это слишком в самую суть, слишком страшное – даже для его проницательности). – Хороший вопрос. Я не знаю.

– А мне кажется, знаете, – склонив голову набок, серьёзно сказал он.

«…У меня сегодня какое-то странное состояние, шум в голове. Много шума. Это всё фаза мании».

Она встряхнула головой, прогоняя голос и пёстрые кошачьи глаза Даниэля. Если он исчезнет, растворится, уйдёт – сколько ещё её будут преследовать эти чёртовы голос и глаза?

– Понимаю, к чему Вы клоните. Да, возможно, без своей нездоровости он был бы самым обычным парнем. «Простой парень с рабочих окраин» – он часто напевает эту строчку из песни, – она вымученно улыбнулась. – Милый, слегка неотёсанный, необразованный парень, который любит пиво и компьютерные игры. Еду, деньги. Красивых девушек. Сама посредственность.

– Но?.. – грустно глядя на неё, произнёс Горацио – будто подал ей руку, помогая сойти с корабля на сушу.

– Но всё это неправда. И правда, и неправда одновременно. Я знаю, что он больше. Я в нём это чувствую.

– Как чувствовали в Ноэле.

– Да. Ещё до того, как узнала, что он инкуб.

Ледяные голубые глаза, бледное лицо в лунном свете, тихий вкрадчивый смех. «Ты часто извиняешься, я заметил. Чувствуешь себя виноватой в чём-то?..»

– И я не знаю, что значит «здоров», – помедлив, добавила она. – Не знаю, как это – представить его таким. Это невозможно. Такие… черты слишком связаны с само́й сущностью человека, его натурой, его характером. Это нельзя разделять. Его гневливость, его эгоцентризм, его нервная харизма, его неспособность привязываться, его жадность ко всему материальному, его «дон-жуанистость», его панковское прошлое, его мечта стать роботом – это всё единая грибница, единый клубок, понимаете? Одно переходит в другое. Всегда так. И я вижу всю грибницу, целиком. Особенно если речь о психопатии – это… Это скорее структура личности, чем болезнь.

– Так, хорошо, я понял. Тогда следующий вопрос. – (Горацио внимательно дослушал и кивнул, смакуя нектар. Такое знакомое наигранное спокойствие; замороженность того, кто упивается болью. И всё же – обсуждать чужие проблемы ему явно проще, чем свои. Проще проявлять, чем принимать сострадание). – Вы же понимаете, к чему всё это ведёт?

– О да. Ни к чему хорошему.

– Ни к чему хорошему для Вас.

– Главным образом, пожалуй, да, – подумав, согласилась она.

– Я гарантирую. Он бомба, а Вы здание. Он пламя, а Вы дерево. Вы в любом случае пострадаете сильнее, чем он, – пусть он человек, а Вы… – Горацио со вздохом осёкся. – Ну, Вы поняли. И, зная Вас, – простите, но Вам даже будет хотеться пострадать! Чтобы написать ещё одну книгу о страданиях. Или не одну. Вас к этому влечёт. Вы хотите упиться этим сюжетом и не думаете о последствиях.

Она стойко выдержала его взгляд. Упиться сюжетом. «…Этот образ вскроет тебе вены».

Пострашнее пророчества старой Гертруды о красных водах. Пострашнее – и пореалистичнее.

– Раз Вы всё это понимаете – значит, понимаете, что я не остановлюсь.

– Конечно, – скорбно признал он. В другом конце коридора что-то загрохотало, раздался смех, потом вой, потом снова стоны (кажется, уже из другой комнаты) – но никто из них не обернулся. – И теперь, из-за той ссоры, Вы боитесь, что всё потеряно.

– Да. Я боюсь, что оттолкнула его, разочаровала. Что мы прекратим общаться. Или, даже если не прекратим, всё уже не будет, как раньше.

– Прозвучит глупо – но я рад, что Вы ещё способны бояться.

Алиса улыбнулась.

– Боятся все, даже дикие звери. Это инстинкт самосохранения. Страх агонии. Я в химической зависимости и осознаю это. Когда он исчезнет – будет ломка, будет отходняк. Вот и всё.

– Разве дело только в химии? Не думаю, – еле слышно – будто сам себе – пробормотал Горацио и встряхнул головой. – Сколько, Вы сказали, прошло с той ссоры – два, три дня?.. Он молчит?

– Нет, пишет. На следующий день даже первым написал – спросил, как я.

– И что Вы ответили?

– «Плохо».

– А что ответил он?

– «Ужасно».

Горацио хмыкнул.

– Что ж, видимо, это была попытка выразить сочувствие.

– Да. В переписке он не образец красноречия.

– Дайте угадаю – теперь он пишет, но дежурно, холодно?

– Да, именно, – снова чуть удивившись, кивнула Алиса. – Каждое утро – «Доброе утро», каждый вечер – «Спокойной ночи». Пишет, что идёт на работу и с работы, что устал. Если я сама пишу – отвечает, хоть и односложно. И – всё. Ни песен, ни мемов, ни шуток, ни живого развития диалога. Ни звонков. Как будто решил свести всё на нет, но постепенно. Это якобы общение – но не общение, понимаете? Жалкий суррогат общения. По крайней мере, по сравнению с тем, что было. Он испугался и потерял интерес, я оттолкнула его своим давлением, своей ревностью – чего и следовало ожидать. Зная его – он уже явно переключился на другую. У него это очень легко происходит. – («…По ситуации. Я всегда действую по ситуации». Алиса стиснула зубы). – Отвратное ощущение от этой постепенности. Как будто из меня медленно, пинцетом, вытягивают кишки… Ох, не стоило этого говорить, – глядя на бурые разводы крови на полу, добавила она. – Простите.

– Ничего, – Горацио заинтересованно потёр подбородок. – Но Вы же понимаете, что, если бы его не оттолкнуло это – оттолкнуло бы что-то другое? Вы слишком отчётливо его видите. Это его пугает, это ему не нужно. Ему нужно быть в глазах женщины романтическим героем, возвышенным принцем, теплосердечным другом, на худой конец. Никак не психопатом на приёме у психиатра. Не муравьём на ладони у автора.

– Знаю. Знаю, но… – она покачала головой; откуда этот дурацкий жгучий комок в горле? – Помню, на следующий день после этого Теона – ну, я рассказала, – когда пришёл Даниэль, всё было так… Так хорошо. Просто удивительно хорошо, даже неправдоподобно! Мы начали что-то смотреть, но потом отвлеклись, разговорились – и много-много часов говорили, взахлёб. Так доверительно, искренне. Так… странно. Я не думала, что ещё могу так. Что мне это ещё может быть приятно. И при этом – самое странное – не скучно. С тем нервом, с той нездоровинкой, которая мне нужна, – очень красиво, очень глубоко, – но так тепло. Так…

– Душевно? Человечно? – жадно подавшись вперёд, перебил Горацио. Она улыбнулась.

– Вы всё хотите поймать меня на слове. Прямо как следователь – преступника.

– Прошу прощения. Продолжайте.

– И вот мы говорили, говорили, я смотрела ему в глаза, слушала его, гладила по волосам… У него очень пушистые волосы, шелковистые, густые, как шерсть у кошки. Глупо – но мне так нравится их гладить, это просто какое-то больное удовольствие… А ещё в тот вечер он мне пел. – (Голос предательски сорвался. Алиса закашлялась). – Он раньше пел в группе – и вот выводил какие-то рок-баллады, у него такой глубокий, гибкий баритон… Всё это длилось, длилось – и мне не то что не было стыдно или некомфортно из-за Теона, я об этом просто не думала, понимаете? Вообще! Как будто ничего и не произошло, как будто это совсем не имеет значения. Сначала предполагала, что мне будет сложно не рассказать об этом, уже предвкушала борьбу с собой – а никакой борьбы в итоге не было. И все последующие дни, до музея – мне было совсем не сложно молчать о Теоне, потому что… Ну, просто потому что именно рядом с Даниэлем я ощущала, что всё правильно. Что всё идёт так, как должно быть. Так, как я хочу.

– Что он – тот самый?

– Звучит как в ванильной мелодраме. Но, пожалуй, да.

– Психопатически-панковская идиллия.

– Не смейтесь.

– О, что Вы. Я не смеюсь.

Горацио с задумчивым вздохом побарабанил пальцами по столу. Стук от его пальцев бился в унисон с учащённым пульсом Алисы.

«Ну, напиши, напиши ты ему это, ты же хотела!» – икнув, твердила подруге та девушка с рожками, стоя в дверях. «Не, ну ты чего? Он же тогда сольётся! Такое сразу нельзя. Это токсичная шутка», – вальяжно затягиваясь тонкой сигаретой, возразила подруга. «Ясно, ясно! – сквозь пьяное хихиканье выдавила девушка с рожками. – Потомишь его подольше? Нужно, чтобы жертва напиталась страхом, да?»

Нужно, чтобы жертва напиталась страхом. Надо запомнить.

– Мне кажется, не стоит рубить с плеча, – после долгой паузы произнёс Горацио. – Он не заблокировал Вас, не закончил общение – значит, он не рубит. Вот и Вы не руби́те. Никто не знает, что будет дальше.

– Я знаю, – с усилием выговорила Алиса. – Он отдалится от меня, утечёт сквозь пальцы. Уже утекает. Он увидел во мне то, что его не устраивает. И не станет это терпеть, потому что не привязан ко мне.

– Он – хаос. Зачем Вы пытаетесь его предсказать? – Горацио растерянно развёл руками. – Хаос бесполезно предсказывать! Сегодня у него всё так, а завтра – по-другому. Сегодня он едет к той эстонке среди ночи в отель – а завтра они уже не общаются. Он живёт по своим законам, Вам его не просчитать.

– Он достаточно предсказуемый хаос, со своей внутренней логикой. Я вижу эту логику – и поэтому могу просчитать, – возразила она. – Он избегает всего, что может ему навредить. И он увидел, что я – могу. Всё просто.

– И поэтому Вы собрались провести Рождество в отчаянии.

– Возможно.

– Простите, Алиса, но это максимализм. Неужели он заразил Вас подростковым максимализмом – как Ноэль до этого заразил меланхолией?!

– Вот уж глупости, – стараясь не улыбнуться, строго сказала она. – Меланхолия была со мной задолго до Ноэля.

– Вы охвачены страстью, сиюминутными эмоциями! – качая головой, заявил он. – Вы слышите эти эмоции, но не слышите что-то более глубокое и стабильное. Не слышите чувства.

– Чувства? – едко переспросила она. – У меня их нет. И не может быть. Я подменыш, полено эльфов в людской колыбели. Забыли?..

– В таком случае, этот Даниэль создал аномалию. Потому что я слышу именно чувства.

«…Я не чувствую привязанностей. Я психопат».

– Вы просто додумываете и идеализируете меня, – начиная злиться, отрезала она. – Как и всегда.

– Возможно, – он помолчал, нахмурившись. – Вы пойдёте на рождественский бал? Мне Тильда и Вадим уже передали приглашение.

– У меня есть приглашение, но… – (Она замолчала, вжавшись спиной в кресло. Рождество. Чёрт побери, точно; и как ей раньше не пришло в голову?..). – Нет. Нет, в этом году, скорее всего, не пойду.

– Да? – со странным выражением уточнил Горацио. – А говорят, Ноэль там точно будет.

Хотите посмотреть, к кому я предпочту быть ближе – к инкубу или человеку, к прежней или новой агонии? м******м высшей пробы, Горацио. Вы так перещеголяете меня.

– Всё равно – вряд ли пойду. Я… Я хочу позвать Даниэля встретить Рождество со мной. Вдвоём. – (Алиса смотрела в серые глаза напротив, сражаясь с навязчивым желанием вскочить, убежать – и тут же, прямо среди ночи, написать Даниэлю). – Это, конечно, дикая наглость – учитывая всё, что произошло. Точнее, он может увидеть в этом наглость. Я понимаю. К тому же он не отмечает праздники. А если будет отмечать – явно уже нашёл, с кем. Но… Во-первых, он настолько инертный, настолько не склонен переламывать ход ситуации, что, если его не переломлю я – не переломит никто, и наше общение правда сойдёт на нет. Он никогда не проявляет инициативу – только поддаётся чужой. И, если я не попытаюсь, буду ещё долго жалеть об этом. А во-вторых…

– А во-вторых – Вы знаете, что он придёт, – буднично закончил Горацио, допивая нектар. – Даже если у него есть другие варианты на Рождество – он выберет Вас, уверяю. Да и с какой стати ему отказываться от бесплатной еды?.. Вы точно не хотите выпить?