Записки подменыша

Глава третья. Горацио. Эпизод восьмой

«Готовься», – лаконично написал Даниэль рождественским утром.

«К чему?» – с лёгким страхом уточнила Алиса. Она, конечно, понимала, к чему, – и хотела сразу ответить «Готовлюсь», но остановила себя. Слишком подобострастно; слишком пляска преданной собачки на задних лапках – всё-что-угодно-лишь-бы-ты-пришёл. Отвратительно.

«Ко мне», – ответил он – и Алиса, восхищённая этой томной снисходительностью юного божества на грани с самолюбованием, продолжила приготовления.

Она действительно готовилась: забила маленький холодильник фруктами и десертами, стол – яствами от индейки и салата до черничного пирога, отмыла квартиру до слепящего блеска, купила в магазинчике Евы и Сильвии ветви ивы и мирта, усыпанные золотистыми блёстками (громоздкие рождественские ели ей почему-то больше не нравились – а в иве и мирте было какое-то грустное изящество, под стать её настроению; «Да просто у меня всё не как надо – вот и буду с ивой вместо ёлки», – грустно пошутила она в ответ на расспросы дриад), выудила из недр шкафа платье из зелёного струящегося шёлка, которое давно не надевала… Подумав, выбрала Даниэлю ещё один подарок – ибо трость тростью, но нужно что-то ещё, что-то в сам день Рождества, в знак их возможного примирения. Это были перчатки – чёрные, из нежнейшей замши, элегантные, как линии его тела. Его старые митенки совсем износились, и Алиса не удержалась.

Она до последнего не знала, покупать ли вино. Её противно грызла мысль о том, что отныне вид её с бокалом алкоголя в руке будет для Даниэля мрачным триггером, вызывающим смесь страха и омерзения. Но её сомнения разрушил Вадим, спозаранку принёсший бутылку Бордо – в подарок от себя и Тильды.

– Пятнадцать лет выдержки, – буркнул он, неловко поставив бутылку на стол, – и поскрёб в затылке широкой, как лопата, ладонью. – Я не разбираюсь, но она говорит – сто́ит целое состояние… С Рождеством, вроде как, мисс подменыш!

После превращения только Вадим открыто называл её так – и, как и Тильда, не скрывал неоднозначных чувств в её адрес. Алиса поблагодарила и отдарилась серебряным колье; пару месяцев назад его преподнёс ей один восхищённый пожилой профессор математики – но объёмные украшения она никогда не любила.

Что ж, Бордо пятнадцатилетней выдержки достойно Даниэля, – решила она. Будь что будет. Он, конечно, не отличит его по вкусу от дешёвого пойла из круглосуточного ларька; ну и пусть.

Даниэль согласился прийти очень легко – легче, чем она ожидала, будто бы совсем без раздумий. Это не заставило его сменить гнев на милость, он не начал писать чаще, живее или душевнее – просто сухо ответил на её длинное взволнованное аудиосообщение: «Пока не могу послушать, задержали на работе. Но прочитал расшифровку. Как я понял, ты зовёшь меня к себе на Рождество? Я согласен». Алиса чуть не расплакалась от облегчения – но тут же строго приказала себе успокоиться. Он придёт – значит, протокол «Ликвидация» пока не активирован; но кто знает, какой активирован протокол?..

Весь день ей писали и звонили – все, от мамы и отчима до друзей из прошлой жизни и призрачных персонажей из нынешней. Мия записала ей забавное видео-поздравление; Моника завалила слащавыми открыточками со снежинками и звёздами; Поль снова попытался выйти на связь – и снова натолкнулся на ледяную стену отчуждения (всё, связанное с Полем, Алиса блокировала сильнее всего – уже в день превращения честно написала ему, что человека, который был ему другом, больше нет; они поговорили, и Поль, казалось, понял – но всё равно периодически писал, упрямо, как Горацио, бередя то, что бередить не следует); несчастный Альберт возник с очередной заунывной пышной речью – о том, как ему «претит расписываться в собственной эмоциональной нестабильности», но «всё же есть в тебе нечто особенное, и, несмотря на все сказанные слова и погубленные надежды, несмотря на твоё малодушие и мои ошибки, я хотел бы иметь возможность сблизиться с тобой», хотя «я не мог бы, пожалуй, освободиться от определённых желаний в твой адрес – и то «нейтральное человеческое общение», которое ты предложила летом, я склонен воспринимать как ничтожный компромисс и утешение после неудачи; меня утомляет быть на обочине жизни – быть тем несчастным добряком, что лишь смотрит вслед героям романа», и всё же «для меня наша недолгая история остаётся упущенным шансом, которым мне не хватило умения воспользоваться, о чём по-прежнему жаль». Написали Роберто, Котик и Кэзухиро, Виктор и Хосе, Конрад и Николас; Наджиб отправил какое-то глубокомысленное стихотворение, студентик-тиктокер – милую рождественскую песню, веб-дизайнер – очередную порцию горячих признаний, приправленных лёгкой тоской. Горацио прислал с курьером большую шоколадную сову с букетом белых роз и, собираясь на праздничный шабаш, пожелал ей «встретить Рождество как-нибудь поинтереснее».

Промолчали Теон и Ноэль. Первый – видимо, потому что всё ещё оптимистично ждал, что она напишет сама; второй – потому что после краткого всплеска активности у него наступил традиционный период молчания на две-три недели. Ну, и ещё – потому что Рождество не имело для его прохладной бессмертной сущности совершенно никакого значения.

Только Даниэль написал просто «Готовься». И только Даниэля она действительно ждала.

Он пришёл минута в минуту, по договорённости, в девять вечера – спокойный, как скала, красивый, как лихорадочный сон, в простой голубой толстовке и новых узких джинсах из секонд-хенда, с вечным рёвом панк-рока в наушниках, благоухающий терпким шипровым парфюмом. Алиса засуетилась, накрывая стол, – яблоки сюда, сыр туда, бутерброды подвинуть, – и в какой-то момент вдруг заметила, как сильно дрожат руки. Нездорово сильно – будто её колотит озноб.

Прекрати.

– Как дела? – со странной улыбкой спросил Даниэль, весело – как ни в чём не бывало – наблюдая за её метаниями. Она вымучила улыбку в ответ, кровожадно кромсая очередной помидор.

– Ну… Видимо, теперь лучше.

– А было плохо?

– Да, было плохо.

– А почему?

По-детски бесхитростная наивность – и чертята, резвящиеся в пёстрых глазах. Даниэль уже уютно и привычно разлёгся на её диване, подобрался к блюду с фруктами и принялся ощипывать большую кисть винограда.

– Я… Мне кажется, это очевидно, – пробормотала Алиса, уже тихо ненавидя своё новое состояние. Зачем он сам расспрашивает? Хочет снова вывести её на откровенность и эмоции? Разве он не видел, чем это заканчивается?..

– Не-а! – с деланым простодушием вскинув красивые брови, заявил Даниэль. – Я тупой, мне не очевидно. Леди Райт, да хватит уже – садитесь, отдохните! Что Вы как неродная, в самом деле?! Тут и так еды уже на целую армию!

Она послушно села, оставив помидор недорезанным.

Не смотри в лицо. Не смотри ему в лицо – или снова начнётся.

– Я просто… Ты отдалился. Я обидела тебя. Сделала тебе больно.

– Ага, пра-авильно! – кивнув, с довольным видом промурлыкал Даниэль. – И что?

– Ну… Мы стали меньше общаться.

– И что?

– Я боялась, что это насовсем.

– И?

Она набрала в грудь побольше воздуха.

– И мне от этого плохо.

– Почему? – он пожал плечами, с энтузиазмом поглощая виноград. – Я не понимаю, леди Райт! Ну отдалился я, ну стали меньше общаться – и что? Ну не похуй ли? Чего Вы на пустом месте-то страдаете?

– Для меня это не пустое место. Ты мне нравишься, ты… вдохновляешь меня, – через силу выдавила она, чувствуя, как он лукаво изучает её из-под опущенных ресниц. – Я не хочу тебя потерять. И мне жаль, что возникла эта ситуация, что я всё усложнила, что я… не сдержалась. Как бы обидно мне ни было, я не должна была вести себя так, не должна была грузить тебя этими пьяными истериками. Это отвратительно. Я… Ещё раз прошу твоего прощения – если это, конечно, возможно. Мне важно общаться с тобой – как с личностью, как с человеком. Я готова не торопить события, раз ты этого не хочешь. И даже если мы больше не будем общаться, мне… Тяжело думать, что всё заканчивается вот так. Что я оставлю у тебя такие впечатления. Потому что я знаю, что могу по-другому.

Ну что за сбивчивый бред? Лучше замолчи, честное слово. Позорище. Куда подевалось твоё гуманитарное красноречие?

Он всё смотрит и смотрит – неотрывно, внимательно, улыбаясь; пересаживается, по-кошачьи подобрав под себя ноги. Вокруг пирсинга над бровью – опять воспалённые припухлости; а эти джинсы – чёрт бы их побрал – так туго обтягивают его стройные бёдра и ягодицы, что, кажется, скоро порвутся по швам, – и ему чертовски идёт. И эти нежно-резкие, как лезвие, линии скул и подбородка, и беспокойные руки с чёрными крестами, и голос, мечущийся от низких, пробирающих до нутра суровых переливов к ласковому шутливому мурчанию. Алиса старалась ровно дышать, подавляя жаркую дрожь. Главное свершилось: агония позади. Он здесь, он снова в её доме, он говорит с ней. Дни ада закончились. С ней рядом тот – именно тот, – с кем она хотела встретить первое Рождество в своей новой жизни – в жизни, отрицающей Рождество.

Странное ощущение.

– Так а что изменилось-то, я не совсем понимаю? – мягко уточнил Даниэль, принимаясь за салат. – Из-за чего я должен прекращать с тобой общаться? Нет, то есть я мог бы – но я могу это сделать в любой момент. Могу заблокировать тебя повсюду, выкинуть из жизни. А ты – меня. Человек выбирает! Но сейчас я этого не делаю, разве нет? Так что – отставить панику, сержант!.. Ошень вкушно, кштати! – уже с набитым ртом добавил он – и довольно улыбнулся, приподнимая тарелку.

– Спасибо, – растерянно отозвалась Алиса. – Но… ведь изменилось. Ты отдалился, ты разочаровался во мне. Ну, если это можно так сказать. Сказал, что я…

– Опасный для меня человек? – изящно взмахнув вилкой, закончил Даниэль. Улыбка по-прежнему дрожала в уголках его губ, глаза блестели на грани всё той же нервной весёлости и потаённой грусти – но иначе, не так, как в музее. Ровнее. Безопаснее. – Так и есть. Да, ты опасный для меня человек – но я и раньше это понимал. Сейчас это просто подтвердилось.

Опасный. Алиса выпрямилась; слышать это от него почему-то и тяжело, и… Завораживает?

– Что ты вкладываешь в это слово?

– Ты можешь мне навредить, – спокойно пояснил он – и сыто икнул, расправившись с порцией салата. – Можешь ебануть меня, можешь осознанно сделать мне больно. Да, не спорь – осознанно! – строго добавил он, заметив, что она взволнованно подалась вперёд. – Ты не была настолько пьяна, чтобы не отдавать себе отчёта в своих действиях. Да даже если бы и была – человек выбирает! Ты что-то там страдала по поводу алкоголя – мол, вот, не буду больше пи-ить при тебе, всё такое… – он вальяжно отмахнулся, с кокетливой усмешкой косясь на бутылку Бордо. – Ты, конечно, если хочешь, не пей при мне, или не пей вообще – твой выбор! Но, по-моему, очевидно, что тут дело не в вине – даже если это слегка тебя подтолкнуло. Ты просто такая. Ты опасный для меня человек, по само́й своей сути. Я без осуждения сейчас это говорю. Это просто факт. И, если бы не та ситуация, была бы другая – ты же понимаешь, что это бы всё равно проявилось. Ты не сумела бы это скрыть. И, я считаю, лучше уж пусть такие ситуации происходят раньше, чем позже. У меня слишком большой опыт, чтобы этому удивляться.

Даниэль говорил взвешенно, рассудительно, почти небрежно, по-ораторски жестикулируя, всё ещё внимательно наблюдая за её лицом. Его низкий голос успокаивал, убеждал, щекочущим ядом вползая под кожу. Изумрудный шёлк платья – плохая броня от этого голоса; тут не спасли бы и рыцарские доспехи. Он опять казался Алисе старше своих лет – почти противоестественно старше: холодная мудрость древнего левиафана за ангельски-прекрасным юным лицом. Она уже понимала, что их ссора задела его меньше, чем её, – но лишь теперь до неё дошло, насколько меньше; на рубцах от тысяч ран едва заметны комариные укусы. Он так много пережил – много страшного, много разного. После всех его Мадлен, Симон, Мари и Изабелл, после его семьи, после его панковского бунта – может ли его всерьёз задеть хоть что-то? Может ли хоть что-то казаться принципиально новым – или они на самом деле уже видят друг друга насквозь, как волки, нарезающие круги по поляне перед тем, как схватиться при свете луны?..

– «Негативный опыт – он тоже опыт», – горько улыбнувшись, процитировала она. Одна из нуарно-шансонных песен, которые они обсуждали. Даниэль засмеялся – заливисто, безмятежно: родник, искрящийся под ярким солнцем.

Родник – со струями ртути вместо воды.

– Именно!

– Но я не хочу этого. Не хочу быть для тебя опасной, не хочу тебе вредить.

Он развёл руками, словно восклицая: «Ну, а я тут причём?!»

– Ну, не будь, не вреди. Твой выбор! Но вряд ли ты сможешь. Потому что я постоянно это в тебе чувствую. Ты можешь только это сдерживать – насиловать себя, чтобы оно не проявлялось. Хотя – зачем? – он пожал плечами, задумчиво поглядывая на медленно остывающую индейку. – Но опять же – твой выбор!

Я чувствую в тебе то же самое. Чувствую лес и запах крови; чувствую, что надо бежать – бежать, пока хватит сил. Чувствую, что ты можешь порвать меня в клочья – даже сейчас, даже когда я стала той, кем являюсь. В тебе сошлось слишком много моих слабостей; слишком много того, чему я не смогу сопротивляться. Может, я для тебя и опасна – но ты для меня разрушителен. Горацио прав: дерево и пламя. Может, потому мы пока и не отрываемся друг от друга? Потому что оба – хоть и по-разному – слишком привыкли себя рушить?..

– Я не хочу больше причинять тебе боль, – пробормотала она, выкладывая на его тарелку индейку с картофелем – машинально, как во сне. – Не хочу – даже в качестве самозащиты.

– О, еда-а! – дурашливо облизнувшись, протянул он, пожирая глазами дымящуюся тарелку – и засмеялся, увидев её растерянное лицо. – Бросьте, леди Райт, выше нос! Я не люблю, когда люди страдают из-за меня. Тем более, хорошие люди. Люблю бить ёбла тем, из-за кого они страдают, – (он кровожадно хрустнул пальцами), – а не быть причиной страданий!

– Так я хороший человек – или опасный?

– А разве одно другому мешает? – он хмыкнул. – Ты хороший человек. И плохой – тоже. Все – и хорошие, и плохие. Нет ничего абсолютного.

– Поэтому ты и пришёл?

– Я пришёл, потому что ты меня вкусно кормишь! – (Алиса не была уверена, что это шутка, – и, видимо, тревожное сомнение отразилось у неё на лице, потому что Даниэль расхохотался ещё громче, поправляя лезущую на глаза золотисто-каштановую чёлку). – Шутка!.. Ну, просто – а почему нет? Мне приятно проводить с тобой время. Я мог бы тупо сидеть один и играть – а могу вот побыть с тобой. К тому же ты меня зовёшь, тебе это важно. Я никогда от такого не отказываюсь.

И только поэтому?

Нет, лучше не спрашивать. Слишком велик риск услышать положительный ответ.