Записки подменыша

Глава первая. Даниэль. Эпизод четвертый

– Я вообще не хотел бы быть человеком. Хочу стать роботом! – улыбаясь, твёрдо-низким, чеканным голосом заявил Даниэль – опять непонятно, в шутку или всерьёз. – Как только появится такая возможность, я тут же кибернезируюсь. Это же так круто – иметь не биологические, а техногенные части тела. Быть неуязвимым! Быть идеальным исполнителем задач!..

– Да, помню, ты говорил, – осторожно сказала Алиса, не зная, имеет ли право улыбнуться в ответ. – Протоколы и всё такое.

– Да. Я всегда действую по протоколам. – (Даниэль всё ещё улыбался, но уголок его рта странно дёрнулся, а в лице снова проступило что-то тёмное, тяжёлое. Смесь раздражения, грусти – и огромной, огромной усталости. Он снова закашлялся и, морщась, вытер салфеткой рот). – Только они и держат социум. Только они сохраняют порядок. Анархия, нарушение протоколов – это хаос. Смерть всего. И, когда они начинают заливать мне про нонконформизм, равенство и братство, я включаю протокол логики, здравого смысла и отрицания. Потому что это путь в никуда!

– Идеи и лозунги-то красивые, но проблема, мне кажется, в самой идее отрицания и разрушения, – сказала Алиса, соскребая пластиковой вилкой крем с остатков булочки. Эти наигранные, хоть и импульсивно-сильные эмоции; эта оживлённая до нервной болезненности болтовня; эта фиксация на «протоколах»; этот поверхностный актёрский шарм… Что же всё это такое? Навязчиво знакомый ребус. Будто разгадка вертится на языке. – Как говорится: отвергаешь – предлагай. А все эти нереалистичные «Мы старый мир разрушим до основанья – а потом»[1]… Не знаю. Они призывают к разрушению, но не предлагают достойной и реально воплощаемой альтернативы.

– Призывают к разрушению, – встрепенувшись, повторил Даниэль – почему-то явно довольный этой формулировкой. – Так и есть! В большей части панковских песен есть призывы к насилию. Весь панк-рок – по сути, такой призыв. Уничтожь! Уничтожь! Уничтожь государство, полицию, церковь, рыночные отношения – но что вместо этого? Что вместо этого-то будет, долбоёбы?! – (Тот же сухой озлобленный смех. Даниэль развёл руками). – Ничего толкового они предложить-то не могут! У меня тут есть одна знакомая женщина, которая, эм… В общем, сторчалась.

– Оу, – сочувствующе произнесла Алиса – хоть Даниэль и сказал это слово глумливо, почти хихикая. Он отмахнулся – так беспечно, будто говорил о погоде.

– Да – начала тут встречаться с одним и подсела вместе с ним на какую-то дрянь… Ну да ладно, её проблемы. Человек выбирает!.. Короче говоря, мы с ней обсуждали всё это на одной тусе – и знаешь, до чего она особенно докопалась? До налогов! Мол, вот, государство такое-сякое, плохое-несправедливое, почему это мы должны ему часть честно заработанных денег отдавать – если по факту с дорогами, больницами, школами и так далее один х*р всё неладно… В общем, весь этот традиционный наивный бред! – (Он презрительно поморщился). – Я говорю ей: ну, а на какие деньги будут ремонтировать дороги, содержать больницы и прочее, если государства не будет? Она мямлила, мямлила что-то невнятное – и в итоге вышло, что на деньги корпораций. Но прикол-то в чём? – (Голос Даниэля вдруг стал тихим, сладко-вкрадчивым; Алиса поняла, что он изображает интонацию, с которой тогда обращался к той девушке. Виртуозное вживание в роль). – В том, что тогда налоги всё равно пришлось бы платить, только корпорациям!

– И ещё разным – разные.

– Вот именно! И она могла только мямлить дальше, возразить ей было уже нечего. Меня раздражает в таких людях, что они просто не понимают, что несут. Образования ноль, опыта ноль – а туда же, мир переделывать! Да этот мир сожрёт их на раз-два!.. А всё почему? – (Он наставительно постучал себя по лбу согнутым пальцем). – Потому что надо использовать холодный разум, а не эмоции и мечты! Разум и протоколы адаптивности.

– Ну, протоколы протоколами, но в тебе, на мой взгляд, очень много человечного, – не удержалась Алиса. Говорить об этой его концепции ей было намного интереснее, чем о философии панков. – По крайней мере, эмоциональность.

Лицо Даниэля разочарованно вытянулось; он в картинной тоске схватился за сердце.

– Серьёзно?! О нет! Никаких эмоций, я должен быть киборгом! Destroy everything! – (Они засмеялись хором – хотя в весёлости, с которой Даниэль прощебетал всё это, вновь было что-то болезненное). – Напомни – ты же дотуда листала мою страницу в f*******:, да? Видела, как я раньше выглядел?

– Не очень далеко листала, – повторила своё признание Алиса. Не слушая её, Даниэль уже элегантно-размашистым жестом выхватил из кармана телефон.

– Та-ак, ну всё, леди Райт, Вы точно попали!.. Сейчас будете, блин, изучать историю помасштабнее мировой и национальной!

Как же он лелеет всё, связанное с собой – одежда, страница, подробности прошлого. Нарциссизм – или просто попытки собрать себя по кусочкам из чего-то разбитого?.. Алиса вздохнула.

– А ты не хотел служить в армии? Мне кажется, с твоей любовью к чёткости и протоколам – самое подходящее место.

– Я пытался, конечно, пытался! – грустно воскликнул Даниэль, разглядывая свои фото и читая старые посты – то придирчиво, то почти со сладострастием. – Но меня не взяли на контракт. Дважды. Негоден к службе.

– Ох, мне жаль. Надеюсь, не из-за твоего, эм… экстравагантного внешнего вида?

Он лукаво улыбнулся.

– Это тоже повлияло, думаю, да. Ты же меня ещё голым не видела – у меня ещё несколько татух на груди, на руках… – (Алиса опустила глаза, изображая смущение). – Но в основном – нет, не поэтому.

– Проблемы со здоровьем?

– Да. – (Оторвавшись от телефона, он посмотрел на неё в упор – пристально и серьёзно. Разные глаза теперь блестели с вызовом). – Пограничная психопатия, маниакально-депрессивный психоз, эпилептоидная нервозность. Прошу любить и жаловать!

Вот оно что.

Такое старое, такое знакомое. Ненавистно-любимое. Даже странно, что она не поняла раньше. Болезненная импульсивность; броское, нервно-поверхностное обаяние; хорошо подвешенный язык, блестящая способность управлять разговором; зацикленность на себе – и при этом страх перед собой, нелюбовь к себе, отсутствие чёткой самоидентификации; полный ноль на месте умения слушать, ненасытная чёрная дыра на месте эмпатии… Что ещё здесь есть? Приступы гнева, переходящие в истеричные приступы вины? Манипуляторская тяга к экспериментам над людьми? Огромный опыт в сексе, совмещённый с абсолютно внечеловечным, внеэмоциональным к нему отношением – секс как игра, акробатика, механика, физиологическая потребность, но не чувственная близость двух личностей?..

Почему-то, чем больше она смотрела на прекрасное лицо Даниэля, тем больше ей казалось, что напротив каждого пункта можно поставить утвердительную галочку.

Вечный, вечный замкнутый круг. Психопаты снова и снова попадались Алисе.

Она их обожала.

– Ох… Понятно.

– Да, – Даниэль холодно улыбнулся. – Знаешь, что это такое?

– Более чем. Мой бывший был «пограничником»-психопатом. И… ещё кое-кто – как минимум «пограничником», – добавила она, подумав о Ноэле. – И у тебя это… прямо выявили на медосмотре?

– Нет, конечно, диагноз у меня уже был. Но, – (его улыбка резиново растянулась – и в ней снова появилось что-то жутковатое), – их тест на психиатрической экспертизе я дважды завалил. Это да.

– Из-за того, что живёшь согласно «протоколам»? – спросила Алиса. Удар наугад – будь что будет. Даниэль помрачнел.

– Возможно. Я возвёл адаптивность в абсолют. Я – машина, вбирающая в себя всё. Чем важнее для меня человек, тем больше он способен в меня внедрить. Больше всего внедрили мои бывшие девушки.

Внедрить. Алиса поёжилась. От его ледяного звучного голоса теперь действительно веяло чем-то механическим – и постановочно-актёрским. Она ощутила вкус металла во рту – и почему-то представила, как он сжимает своими красивыми пальцами рукоятку плети.

– Ты, наверное, имеешь в виду, что они на тебя повлияли? Потому что невозможно «внедрить» что-то в человека насильно – если это не соответствует его интересам, его внутренней сути…

– Нет, я именно о внедрении, – перебил Даниэль – и вкрадчиво улыбнулся. – Вот этот пиджак, например, я нашёл в шкафу у Мари – он остался от её бывшего. – (Нисколько не изменившись в лице, он коснулся лацкана пиджака. А ведь говорил, что не помнит, где именно его нашёл, – мельком отметила Алиса). – Джинсы мне купила Симона. Эту серёжку и «гвоздики» подарила Евгения. Мадлен приучила меня играть в игры, читать и более-менее грамотно писать. А ещё – грамотно использовать людей. У неё была шизофрения, кстати. – (Он прищурился, внимательно наблюдая за лицом Алисы – и будто смакуя собственное невозмутимое спокойствие). – Ну, знаешь… Она, например, могла видеть череп с чёрными глазницами, когда смотрела на себя в зеркало. Слышала голоса. Резала животных. Всякое делала, всякое с ней происходило. Разные стра-ашные вещи! – (С глумливой игривостью протянув слово «страшные», Даниэль улыбнулся – так, что её – хоть и всего на секунду – кольнуло нечто, и правда похожее на страх). – А я ездил к ней в соседний город по первому зову, как преданная собачка… Ну, не суть. Так или иначе – внедрение существует и работает. В том, что ты перед собой видишь, нет ничего по-настоящему моего. Я – лишь совокупность влияний, программ и протоколов.

– Нет, так не бывает, – растерянно возразила она. – Влияния важны, и мы, естественно, берём что-то от всех, с кем нас сталкивает жизнь. Особенно от любимых людей. Но в тебе есть то, что составляет именно тебя. Так сказать, «ядро» твоей личности. Что-то, что сформировалось в тебе очень рано – какие-то особенности темперамента, поведенческие модели, ценности, страхи, комплексы, идеалы… Много чего. Потом это корректируется – но не меняется коренным образом, даже когда любимые люди уходят из нашей жизни. С их уходом, со сменой обстоятельств меняются только более «поверхностные» слои.

– Я не понимаю, о чём ты. – (Даниэль покачал головой – то ли упрямо, то ли… Со страхом?). – Что значит «ядро моей личности»?

– Ну… – (Алиса прикусила губу. Плохая идея. Она никогда не сможет объяснить это психопату – просто потому, что этого ядра у него либо действительно нет, либо он искренне не понимает, что это, и неспособен его описать. Он – хаос острых, ранящих, непонятных эмоций; сумбурные радужные волны, перетекающие друг в друга; бездна боли, гнева и тоски. Он – импульсивные безумства, призванные приглушить эти мучительные эмоции. Беспорядочный секс или работа на износ, драки или рискованная быстрая езда, наркотики или изнурительные тренировки – много, много внешнего: разного, яркого, гипертрофированного. Внутри – тихо и пусто). – Как звали твою первую девушку? Ну, то есть, ту, с которой были первые серьёзные отношения. Если я могу узнать.

– Мадлен, – с тем же спокойствием произнёс Даниэль. – Та самая шизофреничка. Мы встречались два года – с пятнадцати лет до семнадцати.

Отношения с шизофреником в подростковом возрасте – когда всё так хрупко, когда психика только формируется. Раньше сама мысль об этом привела бы её в ужас – почти как мысль о ребёнке, которого насилует отчим-извращенец. Непоправимое унижение, неисцелимая рана.

Раньше – но не теперь. Теперь она сама – рана, ужас, фурия. Фурия не может сопереживать герою. Может только преследовать его.

– Так, – дрогнувшим голосом сказала Алиса. – Господи, это ужасно, на самом деле… Очень травмирующий опыт. Но – так или иначе. До неё ведь тоже что-то было? До Мадлен? Семья, друзья, одноклассники?

Странное напряжение в глазах – будто он пытается вспомнить, будто трещит хрупкая корочка… Он качает головой. Нет, под корочкой – пламя. У него некрасиво дёргается мышца на щеке, потом – на подбородке; взгляд стеклянно тускнеет.

– А я… Я не помню.

Очень искренне; очень тихо и беспомощно. Её пробрал холодок.

– Не помнишь? Себя до четырнадцати лет? Но…

– Не помню, – бледнея, прервал Даниэль. Под светом лампы было видно, как капельки пота блестят над его верхней губой. Алиса уже не раз пожалела, что двинулась в эту сторону. – Очень мало помню, правда. Я мог бы вспомнить – если бы сохранились, не знаю, старые переписки, посты, заметки… Но ничего не сохранилось. Я всё удалил с той поры. Переписал свои воспоминания, чтобы ничего не помнить. Отформатировался.

То есть он – чистый лист. Чистый лист – до эры Мадлен, которая резала кошек. Капли крови – на чистый лист.

– Хорошо, – отступила Алиса – и тут же увидела, как морщинки напряжения на мраморно-гладком лбу Даниэля медленно разглаживаются. Ему так проще. Проще – не вспоминать. – Прости. Мне жаль.

– Да ничего. – (Даниэль равнодушно пожал плечами, кончиками пальцев поглаживая стакан. Его черты, овеянные холодом безразличия, казались ещё совершеннее – но заострились, покрылись невидимой плёнкой, как на старом портрете. Или как у трупа). – Мадлен, скорее всего, или в психушке сейчас, или уже умерла… Похуй. Это прошлое.

– Но…

– Насилие, – жутковато улыбаясь, прервал он. – Это вторая причина, по которой меня на службу не взяли. По которой я не прошёл их тесты. Я вижу мир в тонах насилия – всегда, во всём. Моё прошлое полно насилия. Вечные драки, вечная необходимость доказывать кому-нибудь, что ты имеешь право на существование… Правда, я хорошо дрался. Только один раз меня основательно избили, – он сухо усмехнулся. – Ох как основа-ательно!.. Повалили на землю толпой, хоть я и отбивался. И пошли работать ногами.

– Ужасно, – выдавила она, пытаясь представить, каково это. Что – это? Секунды личного ада? Ритуальное жертвоприношение?..

Он говорит об этом, не чтобы посетовать или пожаловаться. Говорит – почти весело, смакуя, как боевые подвиги. Страшно.

– Ой, да ничего! – беспечно отмахнулся Даниэль. – Главное там было – вовремя лечь набок и сжаться в комок. – (Ссутулившись, он спрятал лицо за кулаками; сияющая сцена скрылась за занавесом из чёрных крестов). – Вот так вот – чтобы ни до живота, ни до груди, ни до лица достать не могли. До самого уязвимого.

– Но всё равно – спина, рёбра, ноги…

– Похуй. – (Даниэль улыбнулся. Порочное очарование свернулось в его белозубой улыбке – во всём его лице, в его фигуре, – как змея среди цветов. Он наблюдал за замешательством Алисы с явным удовольствием, даже с лёгкой бравадой. Что ж, это неплохо, – отстранённо подумала она. Неплохо – потому что мне всегда нравились пропитанные ядом, искалеченные цветы). – Это всё сложно всерьёз травмировать. А если и травмируют – заживёт. Знаешь, сколько на мне шрамов?.. Мне никогда не было жалко своё тело. Это просто сырьё. Материал.

Сырьё. Нож Луиджи, жгуче скользящий по её ягодицам.

Луиджи; кто такой Луиджи?.. Толком не помню. Обрывки.

– Но вообще ты права – думаю, в армии я бы отлично освоился, – с нотками мечтательности продолжал Даниэль. – Я идеальный исполнитель! Я не умею выбирать сам, но всегда выполняю поставленные задачи по протоколам – если вижу их целесообразность. Если понимаю: так надо, так нужно. Другие основания мне не требуются.

– А работаешь ты, напомни?..

– Техническим специалистом Единой информационной системы Центра жилищно-коммунальных услуг Гранд-Вавилона, – оттарабанил Даниэль – чётко, как по уставу, чеканным низким баритоном, – и засмеялся. – Ни о чём не говорит, да?.. Я всегда повторяю, что я наёмник: где заплатят, там и работаю. Работал и на почте, и на заводе, и в KFC. Мне без разницы. Главное – чётко выполнять поставленные задачи.

– Жилищно-коммунальная сфера. Что ж, полезное дело. И всегда востребованное.

Странно представить его на такой скучно-монотонной офисной работе. Хотя… Может, и не так уж странно. Ему пошло бы и рычать панк-рок на сцене, и позировать для томно-эротичных фотосессий, и помогать бухгалтерам из жилищных контор высчитывать чьи-то долги за воду и электричество. Он многоликий, как вода, – и, как вода, безлико-прозрачный.

Чёрная вода. Омут памяти, в глубину которого давно не заглядывали. Безысходный ужас, таящийся под волнами.

[1] Гимн «Интернационал».