Ее боль и награда

Пролог

Голова шумела настолько сильно, что я не могла совершить ни одного мимического движения. Облизнуть пересохшие губы казалось невыполнимой задачей. Ах, нет… У меня больше не было задач… пусть иссохнут и отвалятся коркой…

В кране капала вода, грохоча о металлическую раковину так, что отдавалось даже в грудине. Больно. Больно во всем теле, но видимо, я стала привыкать, потому что и в первый раз, когда я открыла глаза, было также. Картинка не изменилась.

Унылый штырь в стене. У других пациентов в этой богадельне наверняка есть настоящие штативы для капельниц, а меня удостоили изогнутым железным куском, на который примащивалась круглая плашка-держалка для пузатой стеклянной бутылки с раствором.

В полудреме я расслышала разговор медсестер, и он меня не вдохновил:

- Живая еще что ли?

- Ни че, дышит.

- Ну, не долго. Дексамет не х**н на нее изводить, паршивую, позаражает здесь всех…

- Да нет, вроде бы… Как твой Захарка? Перезвонил? – женщин мгновенно переключила их собственная тема, перетертая и разложенная по всем полочкам приятельской болтовни в перерывах между уходом за больными.

Их голоса растворились в испитых до дна безразличии и горе. Цепкими лапами по мне шарило одно желание – да шло оно все прахом! Мне стало все равно, и даже сейчас, уловив тихие шаги и скрежет сетки под тонким матрацем… во мне не колыхнулось абсолютно ничего. И ядерный взрыв, разразившийся возле меня или за тусклым окном, не вызвал бы никаких эмоций. Подозреваю, что это защитная реакция организма, но мне плевать на него. Он не нужен. Я не нужна. Ни себе, ни этому миру. В нем не осталось ни одной причины, ни одной живой души, которая бы вспомнила обо мне.

И кто же из выдающихся властолюбцев, способных платить за жизнь и смерть не карамельками, совсем недавно ляпнул по телеку, что именно в глуши, провинции еще жива настоящая человеческая душа, неподкупная и светлая?! Да как же! Трюфельная лажа! Я еще помню, как умоляла их, «настоящих»! Все было тогда. Сейчас иначе. Сейчас все равно. Мой мир внезапно раскроило чудовищным катаклизмом, и никто, ни одна душа, просветленная или прожженная грешница, не смогут это изменить!

- Только тихо, девочка. Молчи, если хочешь жить. – встревоженно и твердо.

Низкий мужской голос раздается совсем близко, и я приоткрываю глаза. Никого. Моей руки касается чья-то. Снизу. Из-под кровати? Помнится, пошловатые деревенские девки громыхали там какой-то больничной утварью… мужик забрался под мою кровать? Надеюсь, он не угодил в немытое судно? И тут же со скрежетом распахивается дверь…

- Ты кто? С чем лежишь? Видела здесь кого?

Пытаюсь сфокусировать взгляд, но это для меня пока слишком. Картинка расплывается, но в инфекционный бокс вваливаются сразу двое или трое мужчин. Не решаются подойти ближе… зато кожей чувствуется их дрянное любопытство и презрение. Не помню, чтобы в моей палате прибирали, и для человека с улицы, подозреваю, больничная вонь бьет в нос похлеще нафталина.

- После кесарева она… Не встает уже неделю, а может, и не поднимется. Видите, синюшная какая… Только дышит сама… - поддакивает привычный мне трескучий женский прокуренный голосок.

- Э-эй? Никого не видела? – все же спрашивает один из незнакомцев, делая шаг вперед. В черной куртке, на поясе выдается кобура… Касается ее рукой, по-идиотски полагая, что придает сколько-нибудь веса своему дурацкому вопросу. Неприятно тормошит меня за шею, но быстро отпускает, одергивая руку. Не различаю особо, но слышу, как на бетонном полу резво похрустывают песок или пыль, отпуская за дверь шаги внезапных «гостей».

Делаю неловкое движение головой в сторону, сжимая пересохшие губы.

- На морг похоже… Идем, Алекс! Еще подхватим говно какое, не отмоешься потом! – изрекает второй, вызывая в моей душе злую усмешку. Мне приятно, что от меня шарахаются. Скорее бы оставили в покое, и я смогу прекратить эту жуткую пытку.

- Смотри! Наврала – приду и придушу лично! – грозится первый. От кривой улыбки у меня лопается губа, и теплая капля крови стекает по подбородку. Соленая и теплая, моя кровь…

Шаги удаляются, а за окном слышится гроза. Раскаты грома пробегают по небу, словно в металлический забор швырнули россыпь камней. Лампочка над головой тухнет. Отблески молнии полощут по стенам, и почему-то мне впервые за время пребывания в этих ужасных стенах хочется рассмотреть именно их. Сердце предательски ускоряется, давая прояснеть голове. Наверное, в моей памяти навсегда останется эта зарисовка с жуткими тенями и молниями, поскольку так явственно и трезво мне уже давно не приходилось смотреть на этот мир.

Открываю глаза и вижу перед собой лицо мужчины. Взрослого, с острыми скулами, которые кажутся чудовищными изгибами в металлических отсветах… Он словно высечен из камня ужасающей голограммой моего больного сознания. Глазницы черными дырами продрали череп как просверленные норы для волшебных чудовищ, и короткая стрижка, очерчивая голову, придает образу демонический оттенок. Может, и вправду за мной соизволили явиться? Шальная мысль заставляет снова туго улыбнуться и облизнуть соленую губу.

- Смолчала? Значит, хочешь жить. – он разглядывает меня несколько секунд, а потом, резко поднявшись с корточек, принимается шарить в шкафу возле кровати. Несмотря на слабость и полумрак, я отлично вижу, как он выуживает оттуда тряпье, разрывает его и перевязывает собственный торс, руку. Одет в черное, на плечи натянута плотная рубашка. Морщится, когда просовывает раненую руку в рукав. Оборачивается, оглядывая окно, тянется к створке, чтобы открыть, но внезапно разворачивается ко мне.

- Идти не можешь, - констатирует, секунду думает, но подходит и бесцеремонно хватает меня на руки. – Держись за шею.

Зачем? Оставь меня в покое! Я хочу остаться здесь, меня смерть ждет! Оставь! Мысленно выкрикиваю, но руки сами обнимают мускулистую шею, собирая остатки сил. Представляю, насколько я похудела, поэтому, видимо, ему не представляет труда вот так запросто перехватить меня и тащить… Стыд за ущербный больничный наряд проскальзывает во мне слишком быстро, чтобы я успела хоть что-то сказать похитителю. Ах, да! Я вовсе не собиралась никуда идти, что-то говорить и тем более извиняться за грязную робу…

Холодные капли хлещут в лицо, но мне они кажутся наградой. Ни разу за последнюю неделю меня не мыли и не переодевали, а изнеженное тело чертовски просило душ, мыло, хоть какую-то влагу, крем… Горячие губы становятся мокрыми, и я с наслаждением облизываюсь. Подходить ко мне и давать воды медсестры тоже не спешили… А незнакомец так и несет меня в неизвестность, покачивая в огромных уютных объятиях, абсолютно пустую, не имеющую ровным счетом никакого значения. Все равно.

Через какое-то время я понимаю, что пришла в себя в тепле. Неудобно свернувшись на сиденье машины в темноте салона, я распахиваю глаза и удивленно рассматриваю обстановку. Впереди определенно двое: водитель, ибо кто-то же должен вести авто, и второй, вероятно, мой похититель. Ироничная горечь простреливает сознание. Я бы так хотела проснуться… в морге, но снова не повезло. Или не проснуться вообще. Ну, на кой черт я им сдалась? Как живая игрушка или товар… на меня взглянуть страшно!

- Глаза открыла, - слышу незнакомый голос. Низкий, хрипловатый, но неожиданно отнюдь не злой. Раскатисто-мягкий, почти как из моего детства, когда еще не боялась мужчин, и искренне верила, что черные страшные пистолеты могут стрелять только по пивным банкам, и только когда в советском посольстве наступает вечер, в караул выходит здоровяк-Зайка и добродушно машет рукой у ворот… В той жаркой стране навсегда осталась маленькая девочка с длинными кудрявыми волосами, которая обнимала закатное солнце из окна отцовского кабинета, заключая диск в ладошки, а отец говорил ей, смеясь: «Смотри! Обожжешь ладошки!» «Нет же, папуль, солнце доброе!» - хохотала малышка в ответ. И этот диалог из глубин в разы больней рассекает сознание, нежели яркий свет на потолке салона.

- Эй, очухалась. Не бойся, скоро приедем. – произносит второй, просунув голову между сидениями. В неясных очертаниях лица я узнаю того беглеца из больницы, отмечая новые, не замеченные ранее нюансы: не старше сорока, поджарый, множество шрамов, невыносимо тяжелый взгляд. Он все еще тревожный, сверлящий меня пронзительными черными глазами.

- Зачем? – выдавливаю, едва разлепив губы.

- Как-нибудь скажу. – запросто отвечает, не задумавшись и секунды. Как-то слишком просто у него: сам себя перевязал, выпрыгнул в окно с полумертвой женщиной, едем теперь куда-то… Наверное, он из тех мужчин, которые уверенны, что они хозяева жизни? О, да, именно так! Сам работаю, сам решаю, сам рулю… а потом, бац! Поганое стечение обстоятельств, и ты уже не царь и бог, а захудалый бедолага, не имеющий сил роптать, не понимающий, какого все же черта тебя по жизни мордой об асфальт?

Прислушиваясь к своему истерзанному организму, я не замечаю главного – боли. Ее просто нет, исчезла, и я не прикладывала к этому ни единого усилия. Можно, я поверю, что это последнее, что я чувствую? Да, приятно думать об этом, а еще приятнее, вновь закрыть глаза с надеждой. Если меня похитили из больницы, откуда сами не выходят, то вероятно, я очень скоро приду к своей последней цели. Едва улыбнувшись, я засыпаю, стараясь не шевелиться.

* * *

- Ты не один?

- Так надо, Резо. Гони! – укладываю девку на заднее сиденье и укрываю одеялом, прихваченным из палаты вместе с ней. Ехать херову тучу километров, и она не сможет сидеть, пусть спит. Плюхаюсь вперед, аккуратно закрывая дверцу.

- Цел?

- Пара царапин по корпусу. Она видела меня. – киваю на заднее сиденье.

- Да тебя и две охранные фирмы в лицо знают, полсотни ищеек по региону. – добавляет иронично.

- Это другое. – отмахиваюсь. Мой старый друг намекает, что зря я девку тащу с собой, но сейчас мне меньше всего нужны рассуждения. Горячечный мозг вновь включил программу выживания, и раз меня расплющило от ее глаз, почти смотрящих в могилу, захотелось спасти, значит, так тому и быть. Сколько случайных людей выручали от гибели меня самого? Не переломлюсь! – Пригодится, женой пойдет по документам.

- Ты видел, откуда выскочил? Она капитально больна.

- Херня. Разговор слышал нянек дебильных, ее почему-то держали, чтобы умерла скорей, но сама. Помучилась, значит. Никого в боксе не было, одна лежала.

- Бедовый ты парень… - вздыхает Резо, качая головой и по-свойски цокая языком. Всегда удивлялся этой его привычке, и высказать свое мнение, и тут же согласиться с твоим. Не вояка он, мирный и чистый человек. Резко трогается, обходя огромный асфальтовый каток, выставленный у остановки. Не сомневаюсь, что стоять за ним, подальше от лишних глаз, и было первоначальной затеей. Вообще, Резо многое, что может устроить… Когда-то в нашей с ним жизни образовались пара ребятишек, которые не должны были реветь, так он придумал вставить спички в плоды шиповника и наделать им кучу «коров» и «бычков», чтоб играли и не палили лежку. Так и вывели их под прикрытием, живых, невредимых и с целым стадом.

Девица пришла в себя не скоро, мы успели постоять на заправке и даже вколоть ей нормальное обезболивающее. Выпили потом по кофе, пару раз менялись местами с Резо, пока тот дремал. К утру удалось встать на платное шоссе и двигаться стало в разы легче и быстрей. За окнами пролетали километры, и я немного утихомирил свое разбитое самосознание. Чтобы не просто лечь на дно, а грамотно укрыться, нужно два события – спокойствие и продуманные действия с новыми документами. Оба обстоятельства мне не в первой, а потому стоит набраться терпения.

- Останавливаться нельзя, поэтому пей сначала воду, потом дам тебе кофе, еще теплый. – девица удивленно рассматривает нас, приподнявшись на локте. Глянул на нее в зеркало заднего вида, очень слабая. На ее голове совершеннейших кошмар по женским меркам. Пытались остричь? Короткие клочки то ли кудрявых, то ли прямых, но слежавшихся волос… Под глазами пролегли круги, лицо бледное как полотно, а уж взгляд и вовсе… как с креста сняли.

- Держи, на губы намажь. Как можно быть в таком состоянии в больнице? Тебя там пытали что ли? – осекаюсь. Дурацкое замечание, но загривком чую, что прав.

- Почти. – отзывается полушепотом, намазывая губы выдавленным на кончик пальца шариком крема. Откуда у Резо крем?

- Эй, брат! Не смотри на меня так! У меня руки трескаются, когда в солярке промываю движок, вот и купил себе. Жена говорит, крем лучше, чем масло. Следов не оставляет на брюках! – обиженно добавляет друг, возмущенно хлопая по рулю.

- Спасибо… - и жадно пьет из горлышка пластиковой бутылки. Капли неровными ручейками убегают под замусоленную больничную рубаху, торопится.

А не гордая деваха, закидонов не будет. Отбитая только какая-то, потерянная, будто ей плевать, куда и зачем ее тащат.

- Теперь давай кофе, он сладкий. – протягиваю.

Я благодарен Резо, что возился с ней, пока я прикидывал, все ли продумал для будущей лежки в глухомани. Отвлекаться от дороги тоже не стоит… Она выполняет все, что ей велено и укладывается снова, но разглядывает потолок салона, окно… Странно, конечно, ни намека на сопротивление. Видимо, подслушанный разговор нянек и есть правда. У девчонки ни родни, ни дома, идти ей некуда, потому и «побег» в таком состоянии восприняла как норму.

- Почти приехали. В магазин заскочи за батарейками, - обращаюсь к Резо. – И это… хоть галоши на ее ногу, тапки там, что увидишь.

Тот кивает, выбираясь из салона, а я, пользуясь моментом, оборачиваюсь к девушке. При дневном свете она выглядит лет на двадцать, может, чуть больше. Бездонные серые глаза с пушистыми ресничками, тонкая шея уходит в больничный бесформенный балахон, заляпанный желтыми пятнами. Чего она вообще делала в этой больничке?

- Не трону тебя. – выдаю то, что считаю для нее наиболее важным во всей затее. Моей, по ходу, затее, потащить ее с собой. Изможденную, какую-то не живую, вернее, без признаков желания… жить.

- Все равно. – отвечает, спокойно взглянув на меня. Индифферентность в ее глазах нравится, значит, обойдемся без истерик и свойственной женщинам рефлексии.

Но…может, переспросить? Серьезно? Я бы подумал, что это аффект, да только она с самого начала такая – ни слова, ни движения, даже не моргает, кажется. Повидал я пленников, и здорово истощенных, и раненых, но все они, как один, горели жить дальше, обрести свободу, увидеть своих. Эта же… смотрит прямо в глаза своими бездонными серыми озерами, но пустыми, почти стеклянными, прозрачными. Ни огонька, ни страха, ни грамма любопытства.