Аз есмь-2. Царевна.

1669 год - продолжение 2

Сама пьеса Софью не заинтересовала совершенно. Что словесные кружева Симеона Полоцкого, похожие на геометрически подстриженный парк — красиво, правильно, безжизненно, что сюжет — оставьте еврейские народные сказки евреям. Важно другое. Царевны должны были прятаться за специальной ширмой, чтобы не увидел их никто посторонний — они там и прятались. И что, если за ширмой оказалось на одну царевну меньше? Остальные-то визжали от восторга и внимания не обратили. А если что — Марфа скажет, что у сестренки животик прихватило. Бывает…

А Софья в это время изучающе глядела на Наталью.

С ее точки зрения — так себе. Девица, конечно, неплоха, высокая, статная, полноватая, но сейчас это модно, глаза навыкате — щитовидка? — черные, умные. Волосы гладкие черные. Мелкие белые зубки, румяные щеки, но смотрит как на ребенка. Ну да чего и ждать от девчонки.

— Ты и есть Наталья, которую за моего отца Матвеев прочит, — первой начала беседу Софья. Раскрыться она не боялась, наоборот. Ей надо было за небольшое — минут пятнадцать — время сломать защиту Натальи и понять, что внутри. А как?

А только пробить ее, чтобы наружу все тайное полезло. Иначе никак…

— Я, государыня.

— Так почему бы и не выйти? Богат, стар, на руках тебя носить будет.

Наталья сверкнула глазами, но ответила пока еще кротко.

— Не люб он мне, государыня.

— Так ведь тебе и другой никто не люб. Ни царевич Ираклий, ни сын боярский, ни купец… сватались к тебе уже, не проще ли в монастырь, да не морочить людям голову?

Наталья вспыхнула красными пятнами. Софья усмехнулась.

— По моей просьбе все о тебе разузнали. Бегала ты в деревне, сопли подолом вытирала, ни дать ни взять девка-лапотница. Но Матвеева ты не упустила. За кого б ты замуж ни вышла — все одно боярину верна будешь, благодарить весь век, что из нищеты тебя вытащил. А мужа в спину бить станешь?

— Не стану.

— Знаю я, что не люб тебе никто, а ежели мужа немилого обвести — это и не предательство вовсе, так ведь ты рассуждаешь?

— Плохо вы обо мне думаете, государыня!

— Я пока о тебе вообще не думала. Мой отец заблуждается — его и беда. Мне ты ничего сделать не сможешь. Поцарствуешь десять лет, да и в монастырь.

— Государыня!

— Неуж не знаешь, как у нас вдовые царицы заканчивают? У тятеньки моего сыновей хватает, все не перемрут, так что власти тебе не видать. Да и эти десять лет… Думаешь, легко царицей быть? Это кубло змеиное мать мою в могилу свело, оно и тебя зажалит. Мамки, тетки, боярыни, сударыни… Сама в монастырь сбежишь. Еще и умолять будешь, чтобы отпустили.

Наталья давно бы сбежала, но двери были снаружи заперты, и ждал там Ванечка Морозов, проводивший девушку к Софье. Оставалось только огрызаться, потому что девчонка за столом была серьезным противником. Она говорила чудовищные вещи и пристально смотрела на Наталью, ожидая реакции. И что ужаснее всего — ведь не лгала. Могло так и случиться, что по ее слову сбудется. И тогда — только в петлю.

Что может быть хуже для женщины, чем любить одного, а попасть в руки к нелюбимому?

— Матвеев зря боится, за моего отца тебе никто бы замуж выйти не препятствовал. Поменялись бы Милославские на Нарышкиных — только и дела.

— Матушка ваша была из Милославских…

Софья фыркнула. Тема была болезненной: род Милославских уже начинал искать подходы к ней и к Алексею на предмет материальной выгоды — по рукам бить не успевали.

— Это сейчас не важно. Важно другое. Алексей на тебе жениться не может.

— Почему?!

— Потому что ты — никто. Просто ничтожество с большими титьками, которые были удачно выставлены под носом у моего отца.

И вот теперь Софья действительно пробила броню женщины.

— Да как ты смеешь!

— Не нашлось бы тебя — Матвеев бы любую другую девку подобрал.

— Да я… да ты!!!

Какое там уважение! Наталья задохнулась от гнева — и боли. А Софья продолжала наносить удары — жестко, безжалостно, расчетливо.

— Брак с тобой — пустышка. Мой отец уже совершил эту ошибку, поэтому может ее и повторить. Брат так поступать не должен. Принцесса датская, или французская, возможно, мы поищем в Италии или Испании — но не ты. И никто другой из местных девок.

Наталья в гневе сделала шаг. Теперь они с Софьей были совсем рядом.

— А вот это не тебе решать!

— А что? Будешь добиваться своего?

Софья не боялась — и это бесило. На губах девочки играла насмешливая улыбочка — и Наталья, протянув руку, схватила ее за запястье, мечтая раздавить наглую соплячку, которая посмела…

Она посмела…

— Я! Алексея! Люблю! Ты… дрянь малолетняя!!!

— И тебе плевать, что своим замужеством ты ему перекроешь многие ходы?

— Я его сделаю счастливым!

Наталья и не задумалась.

— Ага, — Софья словно не чувствовала впившихся в руку пальцев. Хотя синяки останутся… ну да ладно. Не умеет эта девица кости ломать. Или как в гареме — уязвимые места находить. Там-то это искусство, а здесь… — Значит, Лешка в тебя влюбляется, вы сбегаете — и он навлекает на себя гнев отца.

— Погневается — да простит! В ноги кинемся…

— А если не дадут? Прочь погонят!

И вот тут Наталья заколебалась. Но потом…

— Алексей законный наследник. Да и в Польше его коронуют…

— А потом?! Огневается отец, Федьку наследником назначит — войной на свою страну пойдете?

Софья нарочно подпускала в голос истеричные нотки. Давно известно, что истерика штука заразная, но Соня, еще в бытность свою в двадцатом веке, заметила одну особенность. Пронзительные крики что-то отключают в мозгу у человека, даже если орет не он, а на него. Становится сложнее критически воспринимать действительность, человек начинает дергаться… почему так?

Черт его знает! Она не читатель, она писатель!

— Не понадобится воевать! Все хорошо будет! Поддержат нас — наверняка!

Да уж кто бы спорил. И вас поддержат, и Федора направят, найдется кому подгадить…

Софья пристально смотрела на девицу.

И — последний удар. Уже нарочито спокойно и насмешливо.

— А ведь ты себе врешь, девка. Не будь Алексей царевичем — ты бы в его сторону второй раз и не взглянула.

— Гадина ядовитая!

Наталья отскочила как ошпаренная.

Софья пожала плечами.

— Гадина. Только ты учти — я правду сказала. Жениться на тебе Алешка может, да вот что ты дашь-то ему?

Наталья задумалась. А ведь и верно. Что?

Три огурца да пять поросят? И родственников полчище?

— Мой род древний…

— Да и что с того? И древнее есть.

— Да только не Романовы.

— Зато корона на отцовской голове, а не на чужой, — Софья усмехнулась. — Нас скоро хватятся. Иди, подумай над моими словами. Ежели чего хорошего надумаешь — через Алексея передашь.

— Ч… что?!

Если бы под ногами Натальи разверзлась пропасть — она и то не была бы так удивлена. Софья усмехнулась.

— Ему тот храм понравился. Так что… молитесь. И не серчай. Ты себя старалась с лучшей стороны показать, а мне хотелось со всех посмотреть. Ваня!

Дверь распахнулась.

— Ванечка, ты не проводишь девушку?

Иван Морозов кивнул и сделал Наталье приглашающий взмах рукой. Та развернулась — и кораблем поплыла по коридору, кипя от возмущения. Но надолго ее не хватило.

— Ну и…! Господи, прости меня, грешную!

— Довела? — Иван чуть улыбнулся. — Она это умеет.

Наталья развернулась, поглядела возмущенно.

— И все это терпят! Да ее в монастырь надо! Как ведьму! На хлеб и воду!

Синие глаза холодно сверкнули, но парень промолчал. Развернулся, пошел по коридору. Наталья последовала за ним, вся кипя от ярости. Она все еще была в бешенстве, когда за ней пришел Матвеев — и эта злость сделала ее особенно хорошенькой. Окрасила румянцем щеки, заставила сверкать глаза, сделала голос особенно звонким.

Царь был очарован.

А Наталья все искала глазами царевича, но он так и не появился.

* * *

Оно и неудивительно. Троица сидела там же, где получасом раньше Софья беседовала с Натальей. Парни слушали отчет девочки, которая задумчиво вертела в пальцах гусиное перо.

— Девка умная. Очень. Но и очень горячая. Для нее края нет — или любовь, или ненависть. Сейчас она тебя любит, сделает все, чтобы ты на ней женился. А вот что будет потом… она на тебя обязательно начнет давить.

— Именно давить? — Иван Морозов смотрел спокойно.

Софья чуть поморщилась, потерла запястье.

— Больно?

Синяки уже видели оба. И Алексея едва удержали — Софья просто дверь собой загородила, чтобы тот не вылетел и не помчался отрывать Наталье голову.

— Неприятно, но жить буду. Лешка, я не знаю, честно тебе скажу. Она сильная, серьезная, но…

— Но?

Софья помолчала, вспоминая свои впечатления от Натальи…

Все бы в ней хорошо, кроме одного. Она не командный человек. Софья готова была работать в команде, а Наталья — только командовать. Она не потерпит, если будет второй или третьей, она хочет быть и первой и единственной. И рано или поздно на Алешку начнется давление, она будет отрывать его от друзей, постарается оттеснить их… Но она-то не знает, куда идти!

Она не знает, к чему может привести ее руководство!

И объяснить ей это не получится.

Сломать ее?

Можно.

Но зачем она нужна — сломанная? И так бесхребетных девиц хватает!

Зачем тогда тратить время, силы, нервы… проще сразу отсечь ее от Алексея. Хотя это уже и произошло. Рукоприкладство по отношению к маленькой сестренке, любимой Сонюшке, Алексей никому не простит. Даже если она сама виновата.

— Для нее многое значат ее желания. И она захочет не только царствовать, но и править. В семье, в государстве, в твоем разуме — соперниц и соперников она не потерпит.

— То есть — вас с Иваном.

— Где-то так. Но жаль. Ужасно жаль. Она могла бы горы с нами свернуть.

— Но скорее увлечется сворачиванием вам шей? — Алексей смотрел серьезно. Привык он к таким разговорам еще с детства. И привык, что сестра ему лгать не станет, даже ради своей выгоды.

Софья пожала плечами.

— Я вывела ее из себя, но второй раз она этого уже не допустит. Будет готова. Леша, я не знаю, насколько верно мое суждение, но Наталья… она во многом — тиран.

— И Матвеев — тоже.

— И давить он на нас будет.

— Одним словом, — Иван решил подвести черту, — Алеша, если хочешь вечных сражений дома — женись.

Сражений не хотелось. Да и любви особой не было, так что Алексей фыркнул.

— Нет уж. Мы лучше с Европой породнимся. А эта — пусть ее…

— Пусть станет нашей мачехой?

Алексей замотал головой.

— Соня! С ума сошла?!

Царевна фыркнула, показывая свое отношение.

— Понимаешь, Алеша, она готова была с тобой сбежать. И войной на свою родину пойти — ее бы это не остановило. Так или иначе, ее бы не остановили ни потоки крови, ни беды Руси-матушки. Но это сейчас все ради тебя. А потом, когда страсть утихнет? Ты учти — к отцу у нее страсти нет, им она с самого начала управлять сможет. И на тебя его натравить, и поссорить вас, и наследником Федора сделать…

— И захочет. Страшнее отвергнутой женщины… м-да. Отравить ее, что ли?

Софья пожала плечами, глядя на брата.

— С одной стороны, нет человека, нет и проблемы. Это несложно. С другой — Матвеев начнет искать виновного. И отец тоже. И могут ведь доискаться. Кто-то что-то увидит… Нет, Алеша. Тебе в немилость попадать никак нельзя.

— Так что? «Матушкой» обзаводиться?

— Тоже нет… Леша, ты сможешь потянуть время?

— Смогу.

— Вот и смоги. Сходи, извинись за меня…

— Соня!

— Скажи, что я от любви к тебе голову теряю, вот меня и сорвало. Ну, навешай девушке лапшу на уши! Ты же можешь!

— А тем временем…?

— Информация — наше все. Надо сделать так, чтобы отец не просто не женился — чтобы ему и ни на ком другом жениться не захотелось бы.

— У тебя есть чудотворная икона, и ты ей будешь молиться?

Софья фыркнула на Ванечку, который решил поехидствовать не ко времени.

— О нет. Я что-нибудь придумаю. Все равно, ранее, чем через полгода, батюшка жениться никак не изволит. Так что, Алеша, — на тебя вся надежда. Нужно, чтобы она оставалась в тебя влюблена, но пока никуда не сбегала. И отца не отшивала резко. Сможешь?

— Я все смогу. Сонь, ты точно что-нибудь придумаешь?

Софья крепко обняла брата — и Алексей на миг приник к ее плечу. Смешно сказать — иногда он ее воспринимал не как сестру, нет. Как матушку, которой и не знал толком.

— Алешенька, братик мой родной, все для тебя сделаю, чтобы ты счастлив был…

— Сонюшка…

Софья думала, что судьба — дико ироничная штука. Переместиться в тело ребенка, чтобы воспитывать своего брата, как не воспитывала сына…

Алексей попрощался и исчез за дверью. Ваня Морозов ненадолго задержался. Вспыхнула теплая улыбка.

— Завидую я Алешке. Мне бы такую сестру.

Софья крепко обняла друга за шею. Не положено?

Плевать! Никто не видит — и не донесет. А тепло человеческое — оно любому нужно, будь ты хоть царь, хоть нищий.

— Ванечка, я и так у тебя есть. И я, и Алеша — ты только позови. И есть, и будем…

На миг девочку стиснули крепко-крепко, а потом Ваня выпустил ее, взял за руку.

— Убил бы эту дрянь лупоглазую.

Теплые губы коснулись синяков на запястье прямо через шитый золотом рукав — и юноша ушел вслед за другом. Софья хлопнула глазами и постановила себе — заняться приятелем. Еще не хватало, чтобы он зверем на Наталью смотрел, а та заметила раньше времени.

Нет, все хорошо в свой момент.

Итак, как же мы можем заставить царя отказаться от брака и заодно разбить ему сердце? Вариант должен быть идеальным — второй попытки не будет.

Жалко ли Софье было отца?

Честно говоря — не очень. Это не жизнь, не здоровье, не власть — это просто операция по извлечению межреберного беса. Кому-то и похуже приходилось.

Мысль о том, что на старости лет Алексей Михайлович заслужил капельку счастья, Софье тоже в голову не приходила. Ну заслужил. И что?

Теперь всю страну похоронить из-за его влюбленности?

Перебьется.

* * *

Следующий месяц все шло как по нотам.

Алексей Михайлович еще пару раз встретился с Натальей — и все больше очаровывался умной и скромной девушкой.

Алексей Алексеевич также встретился пару раз с Натальей. Но вот очароваться у него не получалось. Он оценил по достоинству и ум, и целеустремленность, но вот получить это сочетание в качестве жены — увольте.

Жена должна быть тылом, а не генералом, определенно.

Софья собирала сведения — и выяснила, что Матвеев отказал от дома царевичу Кахети — Ираклию. Мол, нечего на его воспитанницу пялиться бесстыже. Хотя по уверениям Филимона — там еще кто на кого пялился. Ну не любили, не любили Наталью Нарышкину.

Софья решила собрать сведения и об Ираклии — и полученное весьма ее порадовало. Но пока рано было форсировать события, требовалось время.

И время шло.

Переехал в Дьяково царевич Федор — и тут же попал под крылышко царевны Анны, у которой вовсю проснулся материнский инстинкт. Своих они больше с Воином не заводили, ограничившись тремя детьми, воспитывать малышей Анна сама не могла, Софья с Алексеем были почти взрослыми, а вот Феденька…

И то сказать, хоть и болезненный, ребенок отличался живым умом и любознательностью. И сильно прикипел к… Исааку Ньютону!

Да, когда Софья услышала от Глаубера эти имя и фамилию — она своим ушам не поверила. Но тем не менее уточнила — и пришла в восторг. Да, Ньютон. Похоже — тот самый. И что особенно приятно — неуживчивый и не слишком богатый. Раздумья были кратки — в Англию полетело письмо с предложением крупной суммы и всяческих радостей, ежели достопочтенный сэр согласится переехать на Русь и жить при царевичевой школе. А также предложены любые материалы и финансирование любых исследований. На сколько фантазии хватит.

Конечно, сначала Исаак не поверил. Но после переписки с Глаубером — а научный мир штука тесная, все локтями толкаются, и больно — все-таки решился попробовать. Сильно он ничего не терял, по Англии гуляла Великая Чума, в Тринити-колледже к нему относились как к серой посредственности — ну и кто ж выдержит? И в конце зимы 1669-го года сэр Исаак вступил на православную землю в Архангельске, с багажом из трех сундуков и одной собаки.

Надо сказать, его не обманули ни в чем. Первое, что сделал представитель царевича, — это вручил Исааку деньги на обратную дорогу, ежели тот пожелает, а также деньги на проезд, прокорм и прочее. А потом нанял возки и дал в сопровождение трех усердных и смышленых слуг. Так и получилось, что в конце весны Исаак Ньютон предстал пред царевичем Алексеем, а тот мгновенно препоручил ученого заботам тетушек — и опять сбежал в Москву.

Тетушки же, с подачи Софьи, поселили двоих ученых рядом и заказали Ордину-Нащокину все по списку. Ньютон, впервые в жизни получив в свое распоряжение целую лабораторию, да еще и учеников, которые, в отличие от нагловатых студентов, смотрели ему в рот и воспринимали все его слова как высшую мудрость даже чуть растерялся. Но потом принялся заниматься любимой наукой, вовлекая мальчишек в свои опыты и заражая энтузиазмом.

С царевичем он познакомился совершенно случайно. Все-таки, как царский сын, Федор пока обучался отдельно — нельзя ж, чтобы он оказался хуже какого-нибудь плотника?

Ньютон как раз отдыхал в саду под цветущим деревом, Федор гулял там же — и неудивительно, что они встретились. А там…

Слово за слово, разговор, хоть и велся по-латыни, оказался интересен обоим — и на следующий день мужчина и мальчик опять разговорились. Софья, узнав об этом, пожала плечами и приказала не мешать. Да и что плохого в том, что мальчику интересна наука? Ежели, даст бог, с Алексеем все в порядке будет, то царствовать Федору не доведется. Стало быть, надо чем-то его занять, а чем?

В церковь?

Ну вот не срослось уже у мальчишки. В этом умоленном гадюшнике разбираться — тоже талант нужен. А вот в ученые — дело хорошее…

Саму Софью намного больше занимала Нарышкина.

Царь влюблялся все больше — и пару раз в кругу семьи уже заводил разговор, что он мужчина еще молодой, а счастья каждому хочется. Алексей, которому уже основательно настучали по лбу и Софья и Иван, поддакивал отцу и даже как-то раз пошутил, что ежели батюшка сам женится, стало быть, ему невесту можно и не искать? Царь явно таял — ведь ему не придется преодолевать противодействие семьи!

Может, Марию он до конца и не любил, но с детьми-то привязанность так легко не разорвешь! Тем более — Алексей. Старшенький. Наследник!

Радость и гордость!

Царю и в голову не приходила мысль о предательстве Натальи. А сама Наталья…

Угар начинал проходить, но прекращать игру девушка и не думала. Царевич выглядел куда как более завидной добычей. Достаточно мягкий, чтобы им крутила сестра, а значит, и она сможет. И моложе, симпатичнее… определенно, им надо было заняться! Только вот бежать и венчаться он отказывался. Говорил, что обязательно должен получить отцовское благословение, так что пусть уж Наташенька старается в царских глазах не упасть, а он-де свой случай не упустит. Наталья и рада была стараться. Откажется царевич — остается царь. А тот выглядел вполне очарованным.

Так прошло лето.

И в школу приехал дорогой гость — удалой казак Степан Разин. Софья ему обрадовалась как родному. Были вещи, для которых годился только он. Но обрадовалась ему не только Софья — девочка подметила, как загорелись глаза у тетки Татьяны.

И еще бы им не загореться!

Степан — казак в самом расцвете сил, старше ее лет на пять, да и царевне тридцать три года — хоть и не девочка, а все же…

Софья-то воспринимала ее не как старуху, коей она считалась в это время, нет! У нее в голове были живы мерки двадцать первого века — вот она и видела вполне себе интересную женщину. Неглупую, яркую, обаятельную, привлекательную, пусть со своими тараканами — но кто из художников или поэтов ими не наделен?

Казака радушно встретил Алексей и принялся расспрашивать о житье-бытье. Надо сказать, был он весьма доволен.

В чем проблема была на Урале?

Да, башкиры, татары и прочие «друзья» шалили — и с крестьянами у них все шалости удавались. Налететь, пограбить, порезать, пожечь…

С казаками такие номера не проходили. Они и сами горазды были в набеги ходить — и коса нашла на камень! Да как!

Со всего размаху, жалобно лязгнув и потребовав кузнеца.

За один налет казаки устраивали пять! Причем не особо разбирались, кто там, из каких деревень — они просто налетали, уводили взамен одной коровы — пять, взамен одной спаленной хижины поджигали десяток, а взамен одного убитого — клали каждого пятого мужчину в деревне.

И храбрые ранее налетчики взвыли.

А куда кинешься? Кому пожаловаться?

Китайцы?

Так далеко. Прежде чем они Стеньку угомонят, тот еще невесть сколько деревень переморит.

В ноги царю броситься? Так, простите, это Иван Грозный татарам волю давал, а вот Романовы то тут, то там землицу отгрызали для своих нужд…

Бунтовать?

Это тоже в один миг не делается.

Так что выход был только один — отговаривать излишне буйную молодежь от набегов. Тем более что пойманных разбойников — а ловили их достаточно часто — казаки вообще оказались весьма мобильны, — просто вешали за ноги на деревьях. Или разрывали лошадьми.

Милосердие?

Пусть скажет это слово тот, кто хоть раз рыдал на пепелище, оставшемся от родного дома, и думал, где искать уведенных разбойниками родных — в землице али на рабских рынках? Только он имеет право на милосердие. А остальным лучше промолчать.

У них не вырезали семьи. Их дети не умирали от голода и холода.

Так что — и письмо от Строганова это подтверждало — на Урале стало достаточно тихо.

Впрочем, Алексей Алексеевич не считал действия казаков несправедливыми. Между прочим, его отец, на минутку, царь Казанский, Астраханский, Сибирский — и где?! Или гладко было на бумаге? А как до дела дошло — так начались радости? Кому царь, кому дворняжка? В Москве лает, а у нас и ветер не носит?

Вот уж что Алексею Алексеевичу было не нужно — так это излишняя автономия. А то воевод назначаешь — и те сидят на местах, чихнуть боятся.

Нет уж.

Порядок должен быть.

А то, простите, воевать Польшу лезем, а на своей земле разгрести не можем?

Одним словом, Степан занимался тем, что ему нравилось. Сам себе начальник, гоняет разные банды, никто на него за это не исполчается, о родном селе также можно не беспокоиться. Не жизнь — малина.

Впрочем, у Алексея Алексеевича было и еще о чем поговорить с казаком. И в частности:

— Это что, государь?

— А ты испробуй?

— Вроде пищаль. Только тяжелая, да и сделана непривычно.

— А вот снаряды к ней…

Действительно, казнозарядные пищали с подачи Софьи изготавливать начали. Только два кузнеца в Дьяково, только для Алексея Алексеевича и в строжайшей тайне.

Обходилось это пока безумно дорого — до десяти рублей за пищаль, но Софья считала, что овчинка стоит выделки. Пусть дороже! Пока — пусть!

Еще бы вспомнить, как нарезное оружие сделать, так и вообще чудесно будет! Но идею она знала, а остальное — пусть пока хоть вручную пилят, потом разберемся! На хорошее дело денег не жалко!

Зато такая пищаль била дальше, точнее, была удобнее в зарядке и транспортировке.

Степан ее во дворе пристрелял, плечами пожал — мол, игрушка. Пока ты с такой радостью, кто-то на тебя с луком.

А с другой стороны — пищаль-от не одна. Да и луки у татар не самые сильные.

Просит царевич взять десяток пищалей на испытание? Просит пристрелять да рассказать, что и как?

Со всей нашей дорогой душой!

А еще что?

А еще есть для казака одно поручение, но ежели государь о том узнает — не сносить головы будет и царевичу, и Степану.

Это мужчину не напугало. Двум смертям не бывать, да одной не миновать. Им и за Долгорукова было б головы не сносить, но сошло ведь?

Глядишь, и в этот раз гроза мимо пройдет?

А что случилось-то?

Алексей потер переносицу и изложил проблему. Звучала она так.

Царь-государь после смерти жены загрустил да затосковал. Тут боярин Матвеев ему под бок девку гладкую и подсунул. И не то бы беда, что девка матвеевская, а то беда, что царь жениться надумал. А вот это всем без надобности.

— у***ь, государь?

Алексей Алексеевич покачал головой.

— Что ты, Степан. К чему нам душегубство?

— Тогда что делать надобно, государь царевич?

— Девка эта до того, как перед царем хвостом вертеть, царевичу Кахетинскому куры строила. Вот и сладить бы их счастье?

— Что делать прикажешь, государь?

* * *

Софья могла только еще раз повторить за мудрецом — что Бог ни делает, он все делает ВОВРЕМЯ!

Недели не прошло с приезда Степана, как Алексей Михайлович объявил детям, что не век ему вдовцом вековать. Желается ему опять невест созвать со всех краев Руси-матушки, да и выбрать себе любушку по сердцу. К Рождеству и начать бы с этим делом![2]

Неизвестно, что он ожидал услышать, но в ответ Алексей Алексеевич только улыбнулся. Вот старшие дочери — те истерику закатили, на колени пали — тятенька, не надо нам мачехи! Вслед за ними и младшие плакать начали.

Марфа да Софья переглянулись — и плечами пожали. Мол, ежели пожелаешь, тятенька, — женись. Дело хорошее! Пусть съедутся красавицы в Кремль, да и выберешь себе любушку по сердцу.

Но так спокойны были только они — а потому вскоре, не вынеся криков и плача, огневался царь, да вышел и дверью хлопнул.

А вечером пришел в гости к сыну.

Алексей Алексеевич на тот момент сидел, книжку читал. Отца встретил уважительно, с поклоном, Алексей Михайлович его по плечу потрепал.

— Взрослый ты у меня стал, сынок. Совсем мужчина. И не верится уж, что шестнадцатый год тебе. Я в твоем возрасте уж шапку Мономаха принял…

— Тяжко было, батюшка?

— Да уж нелегко… Не осуждаешь меня, сыне?

— За что, тятенька?

— За решение мое. Знаю, думаешь ты, что матушку я твою скоро забыл…

— Тятенька, неужто ты в жизни своей хоть немного счастья не заслужил? Первый раз тебя любимой лишили, так, может, сейчас кого по сердцу найдешь.

— Ты и об этом знаешь?

— О касимовской невесте в тереме только ленивый да глупый не болтал.

Алексей скромно умолчал, что нормальные люди переболели бы любовью, да и дальше жили без бед и горестей. И уж точно не дали бы жену травить и бесконечными родами мучить — или не женились бы, раз душа не лежит…

А то как детей делать — так Машка хороша. А как страдать — не люба она мне! Комедиант греческий! Такого юноша не понимал — и не собирался. А вот отца растрогало. Вздохнул, глаза заблестели.

— Эх, сынок. Любил я Фимушку. Любил без меры и памяти… и сейчас полюбил. Никогда не давай тебя с любимой разлучить, никто между вами встать не должен!

Алексей мимоходом подумал, как это отличается от того, что понимал он.

С любимой тебя разлучить не должны? А ежели твоя любовь всей стране большой тяжестью на плечи падет? Когда глупа твоя девка, да и зла без меры, и не тебя она любит, а власть твою?

Уж что-что, а оценить Наталью он мог, ему пышные перси глаза не застили. И видел парень, что для нее власть — главное. Это ее воздух, ее вода, ее душа — рано или поздно она бы все равно сама это осознала, а потом и головы полетели бы. Потому как царствовать и править — вещи разные.

— Когда полюблю, тятенька, обязательно твои слова мудрые вспомню. Но покамест свободна душа моя. А вот ты, смотрю, и правда полюбил. Не знаю я ее? Чьего рода сия дева будет?

Алексей Михайлович улыбнулся.

— Рад я, что понимаешь ты меня. Да и девочки — Марфуша с Сонюшкой — порадовали. Знаешь ты девушку эту — она воспитанница боярина Матвеева.

— Уж не Наталья ли?

— Да, сынок. Помнишь ты ее?

— Кажется, она на представлении для сестренок была? Нет?

— Да, Алешенька.

— Вроде как помню. А то и нет…

— Какая она красавица, сыне! А уж разумница…

Царь сел на своего любимого конька — и следующие полчаса царевич слушал, как его отец превозносил достоинства Натальи. Хотя сам тоже мог бы кое-что сказать о добронравии и благочестии означенной персоны. Но — молчал.

И лишний раз убеждался, что его сестра худого не посоветует. Софья говорила — молчать и не возражать. Только дело попортим, ежели царю глаза открывать будем!

Так и вышло.

Изливший весь трепет души царь удалился, а царевич выскользнул в коридор и направился к сестре.

Софья еще не спала. Сидела, размышляла о чем-то, крутила в руке дорогой кинжал с каменьями самоцветными.

— Красивая игрушка.

— Стенька привез. Ты заметил, как он на тетку Татьяну смотрит?

— Что, еще один влюбленный на наши головы?

— Второй — наш батюшка?

— Ну да. Права ты была — Нарышкина это.

— А то нет? Завтра, Алешенька, позови к себе боярина Стрешнева да попроси его помочь.

— В чем бы?

— Лошадник он. А нам бы где кормов на зиму прикупить, своих маловато. Стенька нам татарских жеребят пригнал, умные, конечно, но кормить-то надо! Мы ж на них не рассчитывали!

— Просто так и позвать?

— Э нет. Не просто так. А вот как придет он, мы с тобой вместе должны быть.

— И?..

План был идеально прост. Софья собиралась не только нейтрализовать Наталью, но и натравить всех остальных на Матвеева. Через Ордина-Нащокина уже была пущена сплетня, что царь жениться собирается — и боярское море заволновалось.

Милославские таки прорвались к Алексею, и тот подбросил второго ежа, посокрушавшись, что он-де — сын от нелюбимой жены. А вот ежели женится царь еще раз, то и вовсе про них забудет, как и не бывало.

Настало время пустить третью сплетню. Они ведь завсегда достовернее, ежели из разных источников.

Спустя час царевич уходил значительно спокойнее, чем пришел.

— Ох, Сонюшка, что бы я без тебя делал?

— Жил бы и горя не знал…

Софья чмокнула братца в щеку, уселась на кровать, задумалась…

Вошла верная Груня, помогла раздеться, улечься… про молитву Софья и не вспомнила. Куда ей, она делами молится, а без дел, хоть лоб разбей…

Сколько уж прошло, как она себя осознала в теле трехлетнего ребенка?

Почти десять лет.

Что сделано за это время?