Клинки и крылья

Глава третья (часть вторая)

***

По просьбе Альена король выделил для резчика участок земли за портом Гюлеи – там, где уже смолкал разноязыкий шум и куда не добиралась смесь густых запахов. Но и заливные рисовые поля ещё не начинались там, и достаточно далеко было от большой дороги, по которой то и дело прокатывались запряжённые осликами или мулами повозки крестьян – а ещё проплывали вельможи на плечах рабов. В общем, идеальное, тихое место; Альен сам выбрал его, решив, что Бадвагуру бы понравилось.

Закон Прародителя велел сжигать мёртвых, так что похороны в Минши проходили, как в Дорелии. Островитяне держали урны с прахом предков в домах, и понятия «кладбище» в миншийском языке, кажется, не существовало.

Впрочем, если бы было иначе, Альен тоже не оставил бы Бадвагура там, среди других. Попрощаться с ним нужно было так, как прощались в Гха’а. Жаль, что уже не узнать, как именно проходит обряд агхов, – но примерное представление (как и о многом другом – примерное, лишь примерное, вечно-позорная половинчатость) у него всё-таки было.

– Мой друг умер, Ваше величество, – сказал Альен, стараясь отрешиться от смысла фразы. Как издевательски-просто устроен язык: «тот-то сделал то-то», и ничего больше. Фермер собрал урожай. Хелт захватила Ти’арг. Бадвагур отдал за него жизнь. Всего-навсего. – Мне придётся похоронить его на Вашей земле – если Вы, конечно, не возражаете.

– Речь о гноме, ведь так? Пусть он покоится с миром, – кивнул король; голос из-под золотой маски звучал устало. Видимо, ему не терпелось избавиться от странных гостей – вместе со своей «мудрой советницей». – Я дам тебе всё необходимое, волшебник, только скажи.

Всё необходимое – кроме единственно необходимого… Кроме Старых гор, которые должны были защитить его. Кроме его родных пещер, и уютного полумрака, и стука кузнечных молотов, кричащего о непрестанном труде.

– Побольше камней, – ответил Альен. Абсурдность происходящего давила ему на уши, как давит надоедливое ощущение простуды. – Ещё носилки, четверых рабов и травы для окуривания… Скоро я уточню, какие.

– А больше ничего не нужно? – прочистив горло, робко поинтересовался Ривэн. Он перепуганной тенью маячил где-то за плечом Альена, на безопасном расстоянии в пару шагов. – Ну, ткани или там цветы?..

Альен покачал головой. Может, среди агхов это и считается приемлемым, но Бадвагур не одобрил бы лишнюю пышность.

Кому уже какое дело до того, что он одобрил бы или не одобрил? Это же тело – мёртвые ткани, начавшие разлагаться, и мышцы, и кости, такие же, как у всех. Больше ничего… Прекрати этот балаган.

Он выслушал голос в голове, но не последовал его советам. Некоторые поступки просто положено совершить, не рассуждая о том, что они значат и не убит ли в них изначальный смысл.

…День стоял солнечный, удивительно красивый – до тянущего чувства где-то на смыкании рёбер. У Альена редко выдавались такие дни. Он почти не думал, медленно вникая в каждый свой шаг по широкой дороге, в каждый вдох, наполняющий лёгкие чистым воздухом, в каждую птичью трель, весело скользящую из рощ в предместьях порта. Всё вокруг вгоняло в сосредоточенное изумление, и даже чернота теней от тутовых деревьев, насаженных вдоль дороги, напоминала тайные письмена, в которые кто-нибудь древний и мудрый вложил неразгаданный смысл.

Солнце сияло мягко и не обдавало злым жаром, как здесь обычно бывало, – заботливо кутало в золотые лучи, похожие на масло из горшочка Зелёной Шляпы. Глаза тонули в бирюзе неба. Альен брёл рядом с носилками, на которых покоился Бадвагур – спокойный, бородатый, сложивший на груди большие жилистые руки, – и, как это ни дико, вдумывался в красоту и благость текущего «сейчас». Обетованное виделось ему как никогда целым, и, если бы тут же, за поворотом, безо всякого океана начался Лэфлиенн с драконами и кентаврами, он бы нисколько не удивился.

– Долго ли ещё, господин волшебник? – нарушил тишину один из рабов-носильщиков – крепкий парень, хотя и изящный, как все миншийцы. Немного похожий на Ван-Дир-Го; но это сходство, быть может, подсказало Альену расшатанное воображение.

– Нет, мы почти пришли… Вон за тем холмом.

Раб и его товарищи не выглядели напряжёнными: ноша оказалась лёгкой для них. Альен не был уверен, что у него хватило бы сил (не буквальных, разумеется) поднять Бадвагура с помощью магии – потому и обратился к королю. И сделал это в отсутствие Сен-Ти-Йи. Не мог заставить себя думать, что в итоге она всё равно узнает об участи Бадвагура, о месте, где агх найдёт последний приют… Если бы был смысл драться за то, чтобы это осталось тайной, он бы, наверное, дрался.

– Я хотел сказать кое-что… Лучше сейчас, пока мы не начали, – скороговоркой произнёс Ривэн, когда рабы остановились и по знаку Альена опустили носилки на землю. – Две статуэтки, которые он не закончил… Они ведь по-прежнему в той ночлежке?

– Наверняка, – сказал Альен, оглянувшись. Он понизил голос: рабы могли знать дорелийский или вообще оказаться шпионами Сен-Ти-Йи.

Ривэн был непривычно бледен и отводил глаза. Ему-то, однако, тут нечего стыдиться: забыть о статуэтках было почти подло со стороны Альена. «Наверное, я не закончу её», – сказал Бадвагур, через силу улыбаясь в подвальчике со специями. А он даже не удосужился разыскать его последние работы…

«Что ж, вот и ещё одна моя подлость, – подумал Альен, глядя на курчавые рыжеватые волосы и по-детски пухлые щёки – до сих пор не впалые, хотя и потерявшие румянец. – И, по твоей логике, ты ещё раз должен простить меня».

Тепло-прохладный воздух с ненавязчивой лаской жался к лицу и рукам. Альен стоял, беззащитно подставляясь ему, думая о рокоте моря за видневшимися отсюда стенами порта. Несколько светло-серых, почти белых валунов рабы короля притащили заранее, и они лежали в стороне, придавив короткую сочную траву.

– Одна из них – его невеста, – тем же севшим полушёпотом продолжал Ривэн. – А другая…

– Знаю, – перебил Альен. – Кинбралан.

– Твой дом, – сказал Ривэн – так, будто Альен неправильно выразился. – Он делал её для тебя.

– Я попрошу, чтобы их нашли. Вряд ли у хозяина ночлежки поднялась рука выбросить их.

– Зато он мог их перепродать, – Ривэн нахмурился, и брови образовали у него на лбу нечто совсем несуразное. – Он или его клуши-жёны. Лучше сказать королю до того, как мы отплывём. Если они останутся в Минши, будет… – он смешался и умолк.

– Да, – кивнул Альен, не дождавшись конца фразы. – Я тебя понял… Но сейчас нам пора сделать главное.

Рабы, склонив головы, попятились от носилок и ждали дальнейших приказаний. Альен поблагодарил их и велел возвращаться к королю. Увидев, как они покорно расходятся, Ривэн с недоумением поскрёб в затылке.

– Помощь тебе больше не понадобится?..

– Только твоя.

Альену почему-то хотелось, чтобы Ривэн ощутил себя польщённым: мальчишка и так натерпелся в последнее время, хоть и (в основном) по собственной инициативе. Иногда даже таких, наверное, надо бы поощрять.

Рабы удалились в сторону порта, тихонько переговариваясь; их смуглые спины, не обезображенные никакими шрамами, маслянисто поблёскивали на солнце. Альен и Ривэн теперь были наедине с тем, что осталось от Бадвагура, резчика по камню из клана Эшинских копей.

– Камни, – хрипло сказал Ривэн, кивнув на валуны. Альен слышал его рваное, учащённое дыхание; что-то подсказывало ему, что дорелиец ни разу не участвовал в каких бы то ни было похоронах. Что-то; у него всегда было чутьё на такие вещи. – Это ты приказал принести их сюда?

– Попросил, – осторожно поправил Альен. Он встал на колени возле тела, остро почувствовав немного колючую, но всё же шелковистую траву. Почва Минши была бедной по сравнению с материком – даже здесь, неподалёку от реки и заливных рисовых полей. – Мы провожаем сына горного народа. Ему положено лежать среди камней.

Пока он говорил, Ривэн, будто зачарованный музыкой слов, опустился на колени рядом. Его рот, окружённый неуверенной в собственном существовании щетиной, чуть приоткрылся, а глаза шарили по Бадвагуру – его штанам, рубахе, нагруднику с контурами молота – так, словно впервые его видели.

Альен закрыл глаза, и мир погрузился в темноту, сквозь которую слабо просвечивал чудный день, пронзительная синева небес; где-то на сетчатке глаза отпечатались красные и жёлтые цветы из пригородных садиков, неспелые апельсины на деревьях, спины рабов, пенистые гребешки на не видном отсюда море… Но сейчас воцарились тишина и тьма – всё, что нужно для его магии. Альен мысленно зачерпнул в горсть всю свою боль за Бадвагура, всю вину, которую не избыть, и всю память – от их первой встречи в Овражке Айе до ночной беседы на острове Гюлея, до его простого, немыслимо-неизбежного самопожертвования. Слепил комок – липкий и чёрный, как вечное горе живого над мёртвым, с тонкими блестящими гранями, – и отпустил его бережно, уважительно, но без сожалений. Колдовство, ждавшее своего часа у него в жилах, прорвалось сквозь все плотины и дамбы, мощным потоком хлынув куда-то вперёд.

Ривэн издал сдавленный возглас, и Альен открыл глаза.

Аккуратная прямоугольная яма, ничем не отличимая от результата старательной работы, появилась прямо здесь – на вершине пологого холма. Белесые валуны с тихим, созвучным общему безмолвию перестуком подкатились ближе. Их окружало сияние; Альен видел контуры, золотистые искры собственной скорби и собственных воспоминаний. Над камнями, невидимые для Ривэна, парили вечная трубка Бадвагура, и его рокочущий басок, и самые разные статуэтки – вместе с молитвами за Альена, привалами у костров под открытым небом, ярусами, шахтами и металлическими деревьями Гха’а. В это волшебство Альен вложил всего своего Бадвагура – такого, каким его, страшно сказать, полюбил. Не отбросил ни грубоватых манер, ни общеизвестного гномьего невежества, ни склонности почитать ему (некроманту и Повелителю Хаоса) мораль, чтобы его же (некроманта и Повелителя Хаоса) спасти. Это был Бадвагур целиком и полностью, «квинтэссенция» Бадвагура, как пишут в своих трудах химики Академии. Альен попытался, насколько был способен и имел право, без слов воспеть чистую душу – одну, быть может, на много тысяч, – которая покинула Обетованное ради вечности.

Кто знает – возможно, сейчас Бадвагур любуется на Цитадели Порядка и Хаоса. А возможно – кричит младенческим плачем, родившись в одном из миров…

Альен не стал гадать. Он просто сдержанным усилием мысли приподнял маленькое, крепкое тело с носилок и опустил его в землю, окутав тем же звенящим сиянием. Ему показалось (придёт же в голову такой бред), что агх лежит теперь с лицом героя, которому воздалось по заслугам.

– Ты подкатишь последний камень, – сказал Альен, тронув за локоть онемевшего Ривэна. Тот смешался.

– Почему? Я думал, ты…

– Тебя он тоже считал другом. Отдаю тебе это право.

Раз уж он не знает обряда в честь Катхагана, пусть завершится их собственный с Ривэном отряд. Последний долг до ухода в Лэфлиенн.

Почва укрыла Бадвагура ровным и толстым слоем. Альен приказал ей переползти в холмик и добавил травы поверх – чтобы какие-нибудь миншийские мародёры (ведь могут найтись и такие среди правоверных слуг Прародителя) не разорили могилу, позарившись на выдуманные богатства. А на холмике Альен воздвиг башенку из белых валунов в кольце из камней поменьше. Внятно до грубости, но внушительно и точно – именно так, как любил Бадвагур. Закончив с колдовством, Альен кивнул Ривэну. Тот уже ждал команды; крякнув, присел на корточки, оторвал от земли последний валун, меньший по размерам, и водрузил его сверху. Глухой стук вернул Альена к действительности – словно стих печальный и торжествующий гимн.

– Прими своего сына в лоно гор, великий Катхаган, – произнёс Альен, и Ривэн повторил за ним. – Бен-д’эде Катхаган, – он вспомнил слова, которые мать резчика шептала над ним, другом своего сына и врагом народа агхов, думая, что он спит. – Покойся с миром, Бадвагур, сын Котра, сына Бадвагура. Ты прожил достойнейшую из жизней.

Ветер, усилившись, унёс последнюю фразу в сторону моря. Цикада затянула где-то в траве свою монотонную песню.

– Мне будет его не хватать, – сказал Ривэн, отворачиваясь, чтобы Альен не рассмотрел его глаз.

***

Вечером Альен сам пришёл к Сен-Ти-Йи. Её комнатка была на другом конце огромного, распластанного, как черепаха, дома Ар-Дага, племянника Ар-Лараха – на женской половине. Король разместил её в условиях, подобающих скорее почётной гостье, чем беглой рабыне.

Как и их самих – в роскоши, которая никак не предназначена для оправданных преступников. Особенно по меркам законопослушного Минши.

Есть в этом что-то до смешного странное. Пока Альен раздвигал невесомые ширмы с полувоздушной росписью и вдыхал запах мятного эфирного масла – такой свежий и резкий, что слёзы на глазах выступали, – он успел озадачиться вопросом: как именно, собственно, Сен-Ти-Йи удалось уговорить короля? Как она, умело притворяясь заурядной старой рабыней, могла столько лет влиять на него и Люв-Эйха?..

Дело ведь явно не в магии – по крайней мере, не в магии, как Альен привык о ней думать. Колдовство вроде того, что применял Нитлот, влезая в чьи-нибудь мысли, или даже призыв Альена к Хаосу, который чуть не убил беднягу Ар-Лараха, – всё это слишком грубо для тауриллиан. Они творят магию просто и постоянно, как дышат.

Наверное.

Либо нужно как можно скорее прекратить идеализировать их, потому что ничем хорошим это не кончится.

То чувство ясной целостности, красоты и полёта, которое щекотало Альена днём, куда-то ушло, как только он закончил возводить импровизированную гробницу Бадвагура. Он снова ощущал себя добитым и, главное, вконец запутавшимся. Резчик был похож на маяк во время ночного шторма или на старый, неказистый дорожный указатель: столько-то до города, или до замка, или до нужного поворота. А теперь – сплошной клубок вместо ориентиров, что ему, как Повелителю Хаоса, должно (в теории) нравиться…

– Ну что, волшебник, ты закончил?

Тихий старческий голосок, доносившийся из мятных теней, показался Альену непривычно серьёзным. А впрочем, что толку гадать: он пока не научился различать, где начинается лукавство Сен-Ти-Йи, и вряд ли когда-нибудь научится.

– Звучит цинично, – ответил он, стискивая зубы от нового приступа ноющей боли в груди. Озлобленное желание мешало дышать: он жаждал, чтобы тауриллиан испытала то же, что испытал за эти дни он, потеряв Бадвагура. Да что там потеряв – подложив его под разделочный нож, будто поварёнок, помогающий мяснику…

– Всего лишь честно, – хрипло отозвалась Сен-Ти-Йи. Она по-прежнему не желала показываться, и в полутьме Альен видел только жидкие седые пряди на плечиках, обтянутых белой тканью. – Я не могу жалеть о твоём друге, потому что не знала его.

– Зато ты смогла забрать его жизнь.

– Он сам её отдал. От таких даров не отказываются. Некоторые вещи просто должны случиться, волшебник – независимо от того, считаешь ли ты их справедливыми или красивыми.

Не без досады Альен понял, что Бадвагур твердил ему почти то же самое. Признавать это совершенно не хотелось.

– Сколько мы ещё будем тянуть? Я слышал, как король говорил о большой битве в Дорелии. И не думаю, что победа досталась дорелийцам.

Пару секунд Сен-Ти-Йи молчала. С мимолётным злорадным удовольствием Альен отметил, что она удивлена.

– Всё-таки у тебя хорошие уши, Альен Тоури – или хорошие источники сведений… Битва правда случилась, и Альсунг победил. Но Дорелия далека от того, чтобы пасть. Я вообще не думаю, что это случится в ближайший десяток лет по вашему счёту… Можешь передать своему маленькому рабу, что он успеет обзавестись жёнушкой и детьми до этого момента.

Альен хмыкнул. Жёнушка и дети – это явно последнее, о чём сейчас способен думать Ривэн… Вернувшись с погребения, он провалился в беспокойный сон и теперь мял боками циновку, бормоча что-то о молотах, статуэтках и леди Синне.

– Ривэн мне друг, а не раб, – недовольно возразил Альен, хотя сам не очень-то верил в это. – И, как бы там ни было, времени у нас мало. Мы можем готовиться к отплытию?

– Торопишься совершить подвиг?.. Вызывает уважение, – на этот раз издёвка Сен-Ти-Йи колола откровенно. В воображении Альена за низенькой старушкой вновь начал проступать образ прекрасной женщины с рожками; это создавало неудобства.

– Я тороплюсь сделать то, что должен. Будь моя воля, сделал бы иначе, но масла боуги больше не осталось… Ты дала слово.

– Оно будет исполнено, волшебник, – порез на ладони Альена заныл, словно только что нанесённый. А потом он обнаружил, что держит чёрную розу – ту самую, из своего видения, с колючим стеблем и махрово-бархатными лепестками, похожими на тельце шмеля. – Приходи к морю этой ночью вместе со своим рабом-другом – если, конечно, не хочешь вразумить его и оставить в Обетованном… По-настоящему важная магия творится ночами, и этим мы не отличаемся от боуги.