Клинки и крылья

Глава четвёртая

ГЛАВА IV

Кезорре, Ариссима

Дождь стучал по розовым кустам, по дорожке, ведущей к крыльцу, по ажурной кованой ограде. Виноградные лозы, приникнув к шпалерам, втягивали влагу не менее жадно, чем земля и цветы. Блёкло-серые тени расползлись по саду – темнили краски, сплетались в клубки, тщетно вожделеющими пальцами подбирались к дому из светлого камня.

Лаура чувствовала, что ещё немного – и они окажутся внутри. Бесшумно взберутся по ступеням, минуют гостиную, проскользнув мимо уютной мягкой мебели, которая теперь ждёт своей очереди в предчувствии разорения. Оставляя за собой холодный след, поднимутся на второй этаж и повернут…

Куда? В мастерскую или в спальню?

Лаура тихо засмеялась – так тихо, чтобы тени не заметили её. Быть может, они повременят, не сразу ворвутся, не сразу пролезут ей в грудь и начнут грызть мясо изнутри, как голодные сороконожки – листья?..

Лаура сидела меж картин, на полу, обняв колени, медленно покачиваясь взад-вперёд. Качаясь, было как-то проще продолжать существовать.

Она убрала полотнища, прикрывавшие холсты, и все не распроданные работы бесстыдно уставились на неё. Сегодня Лаура сама сняла каждое полотнище – медленно, вдумчиво, ощущая все складки, с некрасиво нахмуренным лбом нюхая пятна краски. И теперь сидела в кругу (точнее, в беспорядочном маленьком лесу) из полотен больших и поменьше, старых и едва высохших. Взгляды чаров и эров казались укоризненными: точно ещё чуть-чуть – и их рты откроются для обвинительных речей, а ещё лучше криков. И это будет справедливо. Грешница, подсудимая! – крикнут они. Закон богини Велго, закон всех богов и людей – против тебя. Не должна носить тебя земля Кезорре, и нет в Обетованном места, где найдётся для тебя приют.

Ибо не бывает преступлений страшнее предательства.

В высокие распахнутые окна ломился дождь вперемешку с ветром. У Лауры намокли шея, руки и платье – даже вуаль, которую она набросила, собравшись поехать в Вианту. В Вианту, скорее в Вианту! – по глупости надеясь успеть.

Она не смогла бы предупредить Ринцо – теперь она знала. И даже не потому, что ей не хватило бы времени. И не потому, что не удалось бы добраться до главной площади сквозь беснующуюся толпу.

Не смогла бы потому, что так должно было случиться. Потому, что серые тени беснуются за окнами, поглощая все оттенки мира – один за другим. Вианты больше не было для Лауры, как и Ариссимы, – нигде, никакой. Никаких больше закатов, никакой игры света и тени на окрестных холмах. Она была уверена, что сейчас в столице, в этом дивном городе с белыми дворцами и храмами, нет ничего, кроме бесцветности, небытия, тумана, где пропадают и зарождаются, но не живут цвета и формы. Серые тени пожрали изумрудные стебли в руках цветочниц, мягкую голубизну неба, горячую, красную черепицу крыш, звенящую прозрачность бокалов для вина в тавернах и лавках. Всё растворилось, миновало, прошло – как бурей прошло отчаяние в самой Лауре.

Как прошла боль, которую не описать словами, пришедшая до всякой разумной мысли: этот человек больше не прикоснётся к тебе, не заговорит, не укроет заботливо во сне. Лаура никогда не думала о том, сколько на самом деле значит для неё Ринцо, пока эта боль – вполне конкретная, телесно ощутимая, – не скрутила её, заставив броситься на колени и расцарапывать себе щёки, точно женщину из древних легенд о поединках с драконами.

«…Убит вместе с другими Правителями. Нам искренне жаль. В столице беспорядки, эра Алья. Постарайтесь не покидать дом в ближайшие несколько дней».

Убит. Убит. Убит.

Лаура, кажется, долго не могла понять, о чём речь. Челла уже давно рыдала, обняв себя за пухлые бока, когда до неё наконец дошло.

– Они обещали мне, – повторяла она часами, которые смазались в памяти в один склизкий, беспросветно-тёмный комок. – Обещали. Обещали.

Челла – добрая душа – конечно, не понимала, о ком она. Ей и в голову бы не пришло, что её госпожа в сговоре с магами-убийцами из Дома Агерлан. Что её молодая хозяйка – преданная предательница… Челла просто ловила бившуюся в судорогах Лауру, прижимала её к своей груди – мягкой, как подушка, и пахнущей кухней, – и отпаивала водой с лимонным соком. Утешения давались ей так же неумело, как песни.

Задушен ожившей змеёй с её картины. Со страшного, полного извращённой силы творения, из-за которого весь последний месяц Лаура не могла спать. Чары на которое были наложены с её ведома и согласия – после сделки, заключённой с человеком в сером, человеком с чересчур заурядным лицом…

Задушен. Не съеден, а задушен. А может, гонцы новой власти Вианты просто пощадили её и избавили от подробностей?..

Задушен. Ринцо терпеть не мог духоту, особенно с тех пор, как начал полнеть. Возвращаясь с заседаний Совета, он при первой возможности расстёгивал крючок на воротнике официального одеяния – и потом облегчённо, немножко смешно вздыхал.

Лаура снова засмеялась, уже не пытаясь сдерживаться, захлебнулась и закашлялась. Слюна ниточкой повисла у неё на подбородке.

Убит. У-бит. Какое простое, короткое слово. Наверное, не найти таких больше в кезоррианском. Разве что: пре-дан. Про-дан. Не-лю-бим.

Лаура уронила голову на руки, запустила в волосы пальцы; содранные в истерике заусенцы путались в жёстких колтунах. Должно быть, сейчас она похожа на ведьму. Хуже той северянки, королевы Хелт.

Ушла её «тонкая» красота, которой так гордился Ринцо, – растворилась, выцвела, запела в хоре теней.

Её лицо осталось Другому. Тому, за чью жизнь она расплатилась сполна. Почему-то теперь произнести его имя даже в мыслях Лауре было тяжело. Тонкая, невидимо-огненная ниточка, связывавшая её с братом, тоже потеряла цвет. Ушло последнее из того, что всегда казалось ей нерушимым.

Скоро и Кезорре уйдёт – навсегда прервётся южная песня этих земель, навсегда поблёкнет многоцветье. Жизнь пойдёт трещинами, отвалится кусками, будто старая фреска, и обнажится неприглядная изнанка: извёстка, грубая кладка из камня или кирпичей. Краска слезет, потому что все краски – ложь, за которой не кроется ничего, кроме серости, бесцветного холста, одинаково готового для красоты и уродства. Пустоты. Небытия.

Говорят, страну раздирают беспорядки и бунты. Столицу захватил альянс магов из Высоких Домов и жрецов Прародителя. День и ночь пылают костры и вздымаются виселицы – для всех, кто высказывался против магии или веры в Прародителя, для всех, готовых поддержать Дорелию в Великой войне… И просто для дорелийцев, которым не повезло оказаться в Кезорре в эти лихорадочные времена. (О леди Синне Лаура почему-то не вспоминала – её будто бы никогда не было; острая линия подбородка, рыжий локон, высокомерный прищур – набросок от скуки, из тех, что она не заканчивала). Дома аристократов в предместьях по-прежнему разоряют, причём часть крестьян поддерживает восставших. В Ариссиме спокойно – пожалуй, лишь потому, что люди здесь действительно любили и уважали Ринцо, так что часть этих любви и уважения по наследству перекочевала к Лауре.

По наследству и незаслуженно.

Чернота волос скрыла от Лауры мастерскую. Как в детстве: зажмёшь глаза ладошками – и спряталась, и никакие чудища из сказок тебя не достанут. Потом можно ещё и нарисовать их углём, чтобы стало уж точно совсем не страшно…

Лаура сидела, содрогаясь от смеха. У неё тягуче сводило скулы, ныли щёки, но смеяться она не прекращала.

Одной скучно. Было бы хорошо, если бы эти молчаливые люди с портретов – важные зануды! – и оливы с пейзажей Ариссимы, и мосты через ручьи разделили её веселье. И пусть грустный Ремье-философ, юный сын чара Энчио, тоже хоть раз в жизни от всей души расхохочется. Лаура слышала, что его тоже убили в день бунта, но какое это имеет значение? В смерти есть много забавного – как и в жизни. Всегда есть над чем посмеяться.

Лаура встала, слегка шатаясь от голода. Ноги онемели и подкашивались. Продолжая посмеиваться, она оперлась локтем о высокий, измазанный въевшейся краской стол, где хранила грифели и кисти. Ей хватило сил протянуть руку за плоским ножиком для бумаги – таким холодным и лёгким, что стало щекотно руке, и Лаура опять захихикала.

…Такой и нашла эру Алью-художницу её кухарка Челла: с застывшей улыбкой, с ножом, который она, очевидно, несколько раз вонзала себе в грудь и живот. Все холсты в мастерской были изрезаны, и восстановить их позже не удалось.