Тетрадь архиерейская

Тетрадь вторая. Глава I

I

Приступая ко второй тетради, поведу речь о неизмерно меньшей времением части жизни своей, неже та, кою в первой тетради изобразил, ибо в месяц совершилось все сие, но по значению вовсе не малой. Подобна эта часть некоей редкостной дивности, и сокрушаюсь, что читающий мя возпримет ее вроде художественнаго измышления, но отнюдь! Отнюдь не так, и во всем нелицемерном жизнеподобии повествование сие сохраню.

Седьмаго января году две тысящи десятого, в радостнейший день Рождества Христова, в кафедральном соборе Святаго Благовещения вместе с некоторыми сотружениками, в числе коих и отец архимандрит Иннокентий мне сослужил (о диаконах же и иподиаконах за их многочислием не поминаю), совершал Божественную литургию святаго Иоанна Злаоустаго, и на сей литургии таковую проповедь рек:

— Братия и сестры, Христос младенец сю ночь народился, сокровище благих неизведанное, от коего все драгоценнейшее в жизни нашей и жизнь сама, ибо без Христа подобно скотам обретаемся, что и не назвать человеческою жизнию. Но и с-е-р-д-ц-е н-а-ш-е есть ясли для божественнаго младенца, и в них возлежит ныне, спеленут житейскими помышлениями, и даже у иных алчностию, и злобою, и коварством, вид имея немощный, яко народившиеся человеки. Таковое ли пеленание пристало божественному дитяти! От огорчений презлых сие дитя в вашем сердце распеленуйте, оберегайте со всем тщанием ото всякаго дуновения, добрыми делами вскармливайте, тогда и возрастет в нас Христос, и воистину найдем Ему подобие! Боле пустословить не желаю, и радость в сопричастии Богу Живому обрящем. Радуйтеся и ликуйте, православные люди, яко всякая матерь, младенца обретшая! Аминь.

Мнилось мне, что неродственно на меня отец Иннокентий после тоей проповеди хоть и духовенной, а почитай что дерзостной воззрел, однако и по окончании литургии свои помышления мне обнажить не решился. Но не един его взор, а и касание очей восторженных на себе возприял, грешный.

Во время святаго причастия, кое самолично совершал, а отцы Иннокентий и Арсений иерей по обе руцы от меня плат для удержания частиц святаго приношения вознесли, узрел юницу лет осьминадесяти или девятинадесяти, с тем взором очей сиящим. Была росту высокаго, однако девице соразмернаго, и в легчайшем воздухообразном плате, более подобном косынке, коий обилие густых ея темно-русых влас вовсе зря покрыть тщился, с ликом тонким и изографическим, книзу будто зауженным, но боле великорусским, неже азиятским. Не празднаго суесловия ради, кольми пачи не от женолюбия о малых подробностях сих вспоминаю. Уже причастить оную готовился, как отец Иннокентий, на ту пристальный взор уставив, вопросил:

— Перед причастием исповедовалась?

Потерялась юница и возтрепетала, и ясно зрел, что не исповедовалась накануне, поелику виду девичьего, не воцерковленнаго, ибо воцерковленныя девы и жены в долгих черных юбах обретаются и платах соразмерных, с косою, и никогда тоего девичества, милаго взору, на них не созерцаем. Мне же столь велие огорчение пришло от сего вопроса, по букве своей хоть и вернаго, ибо без исповеди ко Причастию святому допускать никак невозможно, но всякую трепетную радостность великаго праздника Рождения Христова порушающаго, что в обход обыкновенных правил итти решился, самый конец омофора десницей подъял и, очам ея ответствовав, словесно вопросил:

— В обычных и извинительных грехах юности грешна ли?

— Грешна, Ваше преосвященство, — молвила.

Несколько подивило меня тое обращение, яко обыкновенно «владыко» речется, однако же по церковному уставу и таковое величание верно будет. Значит, размыслил, хотя во храме Божьем и нечастая гостья, однако же перед литургией нужные наставления со тщанием прочла, и за то приветливо воззрел на нее.

— Грехи твои, хотя и не подобает тако делати, по дерзанию твоему ныне отпущаю тебе, всякий же новый раз накануне исповедуйся непременно, святое сопричастие Христу Богу нашему да возпримешь, — и с сими словесами завершением омофора влас ее коснулся, после же причастил.

По свершении божественной службы паки к миру вышел и, орлец поправ, рек гласно:

— Братия и сестры! Сердечно благодарствую вам за радость сопричастия рождению Христову. На сем служба завершена. Спаси Бог! — и помедлив, когда сие поклоном мне ответствовали, продолжал:

 — У кого вопросы, недоумения, прошения или иное словесное без празднословия имеется ко мне, архиерею, ныне вопросы ваши возприемлю.

Сие заключение я на всякой службе совершал. Мнилось мне, что верующий обыкновенный, когда и тяжкое утеснение от иерея или иного церковноначалия получит, на прием ко владыке в епархию итти не сподобится, во храме же, таковое ободрение от меня обретя, и дерзнет, сим образом и открою негодное, и хотя малыми силами иному немощному возпомогу.

Мир на то безмолвствовал и разходиться почал, но юница причащенная паки явилась, ко мне подступила и поклон совершила.

Бывает, мыслю, у всякаго, когда облик иного человека зрим, как бы его имя ощущаем, так же и я в сей миг ея имя угадать тщился, и мнилось мне: Виктория, или Ника, или Вероника имя юнице — в то самое время, пока она мне гласом девическим ясным произнесла:

— Большое Вам спасибо, Ваше преосвященство, за чудесную проповедь!

— И тебя спаси Бог, благодарствую, — отвечал, улыбаясь, яко те девичия возхваления более отцу Феофилу слушать пристало, а все же и растроган был.

Приметил во взоре ея как бы просительность и словами обыкновенными, мирскими, ободрил:

— Говори же, не бойся.

После колебания продолжила:

— Ваше преосвященство, не сочтите за дерзость, но вот… меня зовут Кира, я репортёр городской телестудии. Я об интересных людях снимаю репортажи. Можно ли мне надеяться, что когда-нибудь Вы согласитесь дать интервью для нашей студии?

Пресурово ее отец Иннокентий, ошуюю от меня стоящий, взором изследовал, да и я усумнился, стоит ли мне на сие мероприятие подвизаться, яко ни к светским правителям, ни к нагим женам, поганаго ящика насельникам несменным, себя не причту и во едином ряду с теми зриму быть вовсе моему чину недостойно. Но столь просительно на меня девица Кира глядела, и столь особое душевное чувствие от нее возприял, что улыбку удержать не мог и ответствовал:

— Хотя архиерей Церкви Российской не нагая жена есть, коих одних и кажут по поганому ящику, однако же надеяться Господь Иисус Христос наш никому не возбраняет. Обещать не могу, но, когда на дню празден буду, может и сие совершиться.

Когда же про нагую жену помянул, приметил как бы борение в девичьем лике и перемену чувств многих, так что даже ланиты покраснели ея. Едва рек, на меня взор подъяла та юница и с горячностию молвила:

— Ваше преосвященство! Спасибо Вам, но почему же Вам кажется, что мы обязательно Вас подадим как дешевую сенсацию и будем спрашивать про всякую ерунду? Совсем, значит, плохо Вы о нас думаете! Да даже если ерунду, хорошо, пусть, считайте меня глупой девчонкой, но, Ваше преосвященство, неужели молодежи лучше видеть тех самых голых женщин, о которых Вы сказали, или каких-нибудь низкопробных юмористов, чем Вас?!

Отцы обстоящия иереи и диаконы от столь великой дерзости ея даже уста разтворили. Но я ту горячность едино движением юнаго искренняго сердца почел и посему отнюдь не вознегодовал, но ответствовал:

— Добро… Буде надобно Вам, Кира, то телефон епархии себе заметьте, — и телефон назвал. — Отцу секретарю реку, чтобы возприял Вас не с небрежением, но, когда возможно, место для сего репортажа изыскал в моем дневном расписании.

От тоей нежданной приветливости юная дева зарделась вся и, противу ожидания, паки мне поклонилась. Аз же, взирая на то с благоволением, еще вопросил:

— Полюбопытствую: сие первый ваш репортаж о православии будет, или иные ранее снимали?

— Еще нет, но, честно говоря, хочу снять сюжет о Зареченском монастыре... — девица отвечала. Услышав сие, я ликом изменился и отцам обстоящим рек:

— С сей юницей наедине беседовать желаю, сему не препятствуйте, вас же, Кира, за мною следовать прошу покорно.

И, на посох опираясь, в притвор скоро шаги направил, так что дева едва мне вослед поспевала. Тамо к ней оборотился и с суровостию молвил:

— Хотите ли обнаружить, Киро, изъян и непотребное в отечественной вере и то во устыжение нам гласным соделать?

Имел, скверный, повод о том тревожиться, яко матушка Ириния обители сей прежестокая начальница есть и иныя дела творит, неуместныя для Церкви Русской, что мне епархиальному владыке горький стыд и укор составляет.

Как непонимающе, широко очи растворив, девица на меня глядела, исток суровости моей не в силах постигнуть будучи, и трепетным гласом пролепетала:

— Да нет, что же Вы... Просто сюжет, ведь интересно... Откуда мне знать о каких-то там изъянах...

Я же, узрев, что напрасно в трепет привел юницу, не токмо смягчился, но и раскаялся в том устрожении и тако сию утешил:

— Простите, голубушка, сердечно! Воистину, грешен человек, так что и у нас дурное при тщании отыщете. Большую просьбу до Вас имею: когда сей сюжет снимете о Зареченской обители, чрез отца секретаря мне явите, дабы мне грешному полное спокойствие иметь.

— Конечно, Ваше преосвященство, — девица покорствовала проворно. Я же, помыслив, что строга мать Ириния ко приходящим и вовсе труду телевизионных делателей возпрепятствовать может, произнес:

— Мню, не пустят вас в монастырь иначе, как по моему благословению. Сие вам дать желаю в письменном образе.

К иконной лавке подошед, у сестры послушницы лист бумаги, перо автоматическое и книгу отца Андрия Кураева диакона спросил, и все требуемое та мне подала споспешествуя. Посох к лавке прислонил, на сочинение отца Андрия лист возложил (бо возтрепетал нечто божественное за подставку потребить, сие же писание к богодуховенному не причту) и начертал скоро:

Благословляю подательницу сего Киру на телевизионную деятельность во святой Зареченской обители и прошу оной вспомоществовать, нимало не возпрепятствуя. Преосвященный епископ ***ский и ***ский Алексий.

И уставлением печати личной, кою ношу в малом футляре на снуре у пояса, яко всеминутно потребна быть может, снабдил.

Широко изографический лик тоей девы улыбкою осветился и, одной руцей лист прияв, другую на сердце возложила:

— Ужасно, ужасно Вас благодарю, Ваше преосвященство! Простите, если что не так сказала... Можно я уж до конца осмелею и Вам оставлю свою визитку?

— Сему такожде не препятствую, — ответил и визитную карточку возприял, с начертанием «Кира Александровна Смирнова» и числом телефонным на оной.

— До свидания, Ваше преосвященство, спасибо! — с выразительностию и душевным чувствием еще только молвила, проворными шагами притвор храмовый оставила, я же вослед ей, персты в виде ICXC сложив, ея в воздухе благословил крестообразно.