Клирики

Глава X

X

В тот же день мне позвонила Оля и попросила меня вечером зайти «на чай». Приглашение показалось мне немного странным: как-то уж слишком торжественно оно было сделано.

Не чуя подвоха, я около шести вечера позвонил в дверь к Степановым (открыл мне Вовка) и прошёл на кухню.

Чай действительно был. А сидело за кухонным столом всё семейство: отец-иерей, дочь-поповна и сын-теолог. («Попадьи» в семействе Степановых не имелось, кажется, она от мужа ушла или, по крайней мере, не жила с ним вместе, о чём мне подробно не рассказывали, а я, понятное дело, не спрашивал.)

Кухонный диванчик был узким, лишнего места на нём не оказалось, поэтому я с опаской присел на шаткий трёхногий табурет. Верхний свет не горел, только настенное бра включили, и это придавало обстановке характер то ли семейного совета, то ли некоего зловещего заседания.

— Мы слышали, Коля, ты на приёме у владыки был сегодня? — начала моя невеста. — А отчего нам ничего не сказал?

Прозвучало это как мягкий, но всё же упрёк.

— Был, — отозвался я. — Да просто… ведь четыре часа назад был всего. К слову не пришлось.

— А мы уж подумали, ты нами брезгуешь. Возгордился, может быть: владыка тебя к себе приближает…

— Да не говори ерунды, Оля, — с неудовольствием перебил я. Оля потупилась.

— А чевой вызывал-то Иринарх тебя? — пробасил со своего места отец Михаил.

— Поручение дал…

— Ну, Некрасов! Большим человеком станешь, в гору пойдёшь… Поговорку слыхал, нет? Не бойся отцового ремня, бойся архиерейской ласки, — он ухмыльнулся в бороду. — Поручение-то какого рода?

— Отнести… ламе Озэру письмо, — признался я.

— Постой, Алексеич! — поразился Вовка. — Ну? Нашёл ты его? А мне почему не рассказал? И не закатал тебя в асфальт узкоглазый?

— Не закатал, потому что обманули тебя, Володя. Лама Озэр — молодая девушка. Озэр Жамьяновна Самбаева.

Отец Михаил издал нечто вроде «Э-э!» (нет, не передать мне этот звук!) и выпучил глаза. На несколько секунд молчание повисло в кухне. Нарушила его Оля:

— И красивая девушка?

(«Помолчала бы ты, родная, лучше!»)

— Не в тему вопрос, Оля, — буркнул я.

— Нет, как же не в тему? От другого человека, может быть, и не в тему, а я… могу же спросить? По ответу заключаю — красивая…

— Обалдели, голопяточники! — рявкнул отец Михаил. — Цыц, нишкни, Олька! Не суйся в сурьёзный разговор с бабским! Как так иерей — баба? Ты что хоть… за соблазн при детях говоришь, дьякон? Да-а… Всё у нехристей не как у людей… А уж если к-р-а-с-и-в-а-я баба — атас, братцы вы мои. Снимай штаны и в гроб ложися… Что как уставился на меня, Некрасов?

Я хотел было сказать, что очень благодарен будущему тестю за прекращение развития опасной темы, но уж это было бы вовсе неуместно, и поэтому я ляпнул нечто несусветное, но, как мне казалось, безобидное:

— На вас она самую малость похожа, отец Михаил…

(А и в самом деле было нечто похожее: в лепке носа с выразительными ноздрями и чуть выдававшегося вперёд подбородка.)

— Что-о?!! — вскричал иерей, и я по-настоящему испугался: никогда я не слышал от него таких криков. Смущённый, я принялся оправдываться:

— Так я же не характер имею в виду, а только внешность, самую чуточку…

— Что?!! Ты… думай, олух Царя Небесного, что брешешь!

— Папа, да что ты? — искренне удивилась Оля.

— Ай, шебутной народ, идите вы к чертям собачьим! — ругнулся отец Михаил, махнул тяжёлой рукой, встал и вышел из-за стола, оставляя нас в недоумении.

— Ты, правда, думай, Коляныч, прежде чем говорить, — брякнул Вовка.

— Да чего я такого сказал?! — искренне изумился я. — Мало ли похожих людей на свете? Или он, не приведи Господь, подумал, что я намекаю на что-то этакое?

— Да даже если бы не намекал… — вмешалась Оля.

— И не намекал! — возразил я.

— Да даже если бы не намекал, — упрямо повторила она, — всё равно: разве гоже иерею Русской православной церкви походить, даже внешне, на какого-нибудь иноверца?

— Удивляюсь я тебе, Оля, — признался я. — Иноверцы, по-твоему, не люди, а кикиморы? Такие же люди они, как мы, также в них бьётся сердце, кровь бегает по сосудам, и биологические законы для них действуют те же самые.

— Биологические законы, — назидательно и крайне серьёзно (хоть бы улыбнулась своей шутке!) ответила моя невеста, — действуют для верующих в Дарвина. А для христиан Дух Божий промышляет.

— А что: Дух Божий и телесное естество преобразует? — спросил я. — Так что, например, язычник, принявший христианство, становится сам на себя не похож?

— А язычники христианами вполне никогда не становятся.

— Ну ты, Олька, загнула! — хмыкнул Володя. — Про Пашку-то не учила? Про апостола Павла, пардон?

— Апостол Павел и допрежь Христа в сердце был христианином, — ответила ему сестра.

— Вот это прикол! — развеселился Вовка. — Чего ж он своих-то тогда казнил? От большой любви?

— Отличный вопрос, Вова, — пробормотал я.

— Ах, вы так, вдвоём на меня насели? — Оля впервые слабо улыбнулась. И снова стала серьёзной: — Да, если хочешь знать. От ревности ко Христу и казнил. Ибо к-о-г-о л-ю-б-л-ю, т-о-г-о и н-а-к-а-з-у-ю.

— Возлюбленных все убивают, — пробормотал я. — Так повелось в веках. Кто трус, с коварным поцелуем, кто смел — с мечом в руках.

— Что ещё за декадентские стишки? — подозрительно осведомился Вовка. — Кто автор?

— Оскар Уайльд, «Баллада Рэдингской тюрьмы».

— Это гомик-то? — прыснул Вовка.

— Тебя, Оля, гомосексуалисты в искусстве тоже раздражают? — усмехнулся я.

Оля встала.

— Коля! — взволнованно произнесла она. — Ты меня видишь, кажется, как монашенку с шорами на глазах. А не понимаешь ты, что мне больно оттого, что ты меня так видишь?

Вовка даже рот открыл. «Ба! — пронеслось у меня в голове. — Откуда что берётся…» Вслух я только и выговорил:

— Извини, моя хорошая. Да что вы все… какие обидчивые сегодня?

Брат и сестра переглянулись.

— Ты, Коляныч… поди-ка лучше к отцу да извинись перед ним, — вдруг выдал Володя.

— Да я не виноват ни в чём! — возмутился я.

— Да знаем мы! — ответили мне брат и сестра хором.

— А ты всё же сходи, — мягко прибавила моя невеста.

Я развёл руками и пошёл из кухни.

— А насчёт этой мисс я разузнаю, насколько она законная! — крикнул мне Володя вдогонку. — Не думаю, что буддийский патриархат сильно одобряет это дело!

В кабинете отца Михаила горела тоже только настольная лампа.

— Чего пришёл, дьякон, — проворчал настоятель, не поднимая головы от чтения.

— Извиниться хотел. Простите великодушно, отец Михаил, за неподобающее сравнение.

— Гм… да уж и ты меня извиняй, что на тебя наорал. Присядь-ка.

Я присел на диван, который батюшке служил и кроватью.

— Ты мне вот что, расскажи-ка про эту буддийскую барышню. Как зовут, лет сколько? Самбаева, говоришь?

— Самбаева. Зовут Озэр, по-русски Светой.

— Языческое имя — Света, — заметил батюшка.

— Да она и не похожа на Свету, — признался я.

— А на кого похожа?

— На Озэр.

— А ты  у нас различаешь, похож человек на своё имя али нет? Павел Флоренский, значит? Духоумудрился?

— Никоим образом, батюшка. Так… к слову пришлось.

— Папаня-то её хоть откуда взялся?

— Из Петербурга, из бывших монахов.

— М-м-м, — промычал о. Михаил. — Знаем мы, какие там монахи! Название одно… Про года её мне не ответил.

— Двадцать.

— Гм… это хорошо, что двадцать.

— Почему хорошо? — не понял я.

— Потому и хорошо, что хорошо, а много будешь знать — скоро станешь таким, как я, старым пердуном.

— Помилуйте, отец Михаил!

— Вот тебе и «помилуйте», — передразнил он меня. — Гм… говорил ты с ней?

— Говорил.

— И как тебе показалась?

— Умна.

— Ещё бы не умна! Сожалеет, небось, о язычестве своём? Раскаивается? Во отеческую веру вернуться не хочет?

— Не могу сказать так. По отцу-то вера у неё как раз буддийская.

— Гм, верно, я и забыл…А и то, — вдруг выдал отец Михаил, — перешла бы в нашу веру, так они бы без попá остались, олухи Царя Небесного. Верно говорю?

— Вам видней, батюшка.

— То-то же, «видней». Гм… а для мужской части паствы своей великий или малый соблазн представляет?

— Н-не могу судить…

— Я спрашиваю: приглядней моей дурёхи или нет?

— Как можно сравнивать, батюшка? — быстро нашёлся я. (Тяжело только первый раз на такой вопрос ответить, потом закаляешься.) — Одна — православная девушка, а другая — инославная.

— А ты мне эту лабудень не проповедуй, про различие телесного естества! Ты мне по-мужски скажи и прямо.

— Интересная девушка, — дипломатично извернулся я. — Но я же, сами понимаете, в ней идеологического противника вижу, а не объект… И почто вы меня в ненужный соблазн вводите такими вопросами?

— Это иерей-то, значит, тебя, олуха, в соблазн вводит? А ну, пошёл отсюда!

Постой! — окликнул он чуть погодя. Я обернулся на выходе. Отец Михаил погрозил мне пальцем. — Я тебе… как сыну говорю, чтобы… в общем, не валяй дурака, Колька! Понял?

— Ничего не понял…

— Ещё бы ты чего понял… Вот поживёшь с моё, так всё поймешь… про жизнь иерейскую. Иди уже, не мозоль глаза!