Аз есмь-3. Государыня

1673 год - продолжение 6

Софья летела к Москве, словно стрела, выпущенная из арбалета. Не становись на пути — пролетит насквозь и даже не застрянет!

А разум работал, словно мощный компьютер. Разум перебирал варианты, сравнивал, отбрасывал ненужное.

Болезнь? Нет, отец не жаловался. Да и известно было бы.

Умысел? Разве что…

Просто срок пришел?

Последнее очень вероятно. Только откуда такая тревога? Почему так свербит в пальцах и тянет запастись оружием?!

Своим предчувствиям Софья доверяла, отлично понимая — это не просто так. Что такое предчувствие? Это те обрывки, которые ты увидел, запомнил, не связал с чем-то, а они вцепились в подсознание. И требуют, приказывают не игнорировать их!

Вот и не будем!

Слишком мало данных для анализа, слишком…

И когда впереди горестно зазвенела колоколами Москва, поняла, что не напрасно. Всадники и не подумали замедлить ход. Куда там остановиться, перекреститься… не до того! Вперед и только вперед!

Видимо, этой ночью Бог был на стороне Софьи, потому что, не доехав еще до Москвы, она наткнулась на полк Гордона. Только сначала она даже и не поняла, кто это. Выдвинулась из темноты масса людей, ощетинилась пищалями…

Девушка резко осадила коня. Тот захрипел, затанцевал на месте, но сейчас она и с чертом бы справилась. Нежная девичья ручка так дернула узду, что конь мигом присмирел.

— Стой! Кто идет!?

— Государыня Софья! — крикнул в ответ казак из ее сопровождения. — А вы кто такие?!

Пищали опустились.

— Государыня!

Софья вгляделась. Ей знаком был этот силуэт, этот голос…

— Патрик?! Гордон?!

Уж на что она не верила в Бога, но тут рука сама дернулась перекреститься.

— Господи, спасибо тебе!

— Государыня, вы… есть… куда…

От шока шотландец забыл половину русских слов. Еще бы, не каждый день такое встречаешь на дороге — чтобы царевна, с крохотной охраной…

В просвещенных Европах — и то в диковинку бы, а уж в патриархальной Руси-то! Софья резко выдохнула — и мгновенно собралась:

— Вы здесь откуда?

— Из дворца прибежали, от государыни, сказали неспокойно на Москве, ну я и решил…

Софья выдохнула. Хорошо хоть Любава в уме… хотя сильно на нее рассчитывать не стоит. Сейчас впадет в расстройство чувств — и, кроме рева, от нее ничего не добьешься.

Это в ней и не правилось царевне. Она себе в девушки и воспитанницы выбирала тех, кто в стрессовой ситуации собирался и начинал бить лапами, а Любава шла на дно. Ей, конечно, тоже нашлось применение, но… что бы Софья ни дала за умную и решительную царицу здесь и сейчас?

И работающую в команде.

А не расплата ли это за Нарышкину?

Мысль мелькнула и исчезла.

— Что именно творится на Москве?

— Хованский народ поднимает. Стрельцы, кто верным остался, бегут оттуда, говорят — зазря погибнуть не хочется, а только и Тараруя слушать — себя не уважать.

Софья оскалилась так, что шотландец едва не шарахнулся. Сейчас на него сама смерть глядела через темные царевнины глаза. Искала, выбирала жертву, ощупывала души ледяными руками.

— Хорош-ш-шо-о-о, — прошипела Софья. — Бунт? Гордон, вы верны моему брату?

Патрик молча кивнул. Софья могла бы спросить — верен ли он ей, все равно ответ был бы тот же. За такую жену, как Лейла, за детей, за должность и милость, да просто за уважение…

— Кто с оружием встретит — зарубать нещадно. Крикунов стрелять, не вступая в переговоры. Остальное — по моему приказу. Никакого Хованского на Москве не будет. — Глаза царевны горели адским огнем так, что Патрик даже поежился.

Откуда ж ему было знать, что сейчас на него смотрит женщина, прошедшая девяностые. Когда каждый день под смертью ходишь, да не под простой, когда родными и близкими рискуешь… что-то в душе ломается. А что-то срастается так, что и не разломишь.

Софья решительно направила коня в сторону Москвы, не ведая, что с другой стороны в город входит во главе своего полка Иван Хованский.

* * *

Софье повезло еще и в том, что она разминулась с татями. Маленький отряд сделал ставку на скорость — и не прогадал. А еще…

В Дьяково, как и в любое другое село, вела одна дорога, а вот в Москву — несколько, в зависимости от того, какими воротами надобно было в город въехать.

И в то время, как тати двинулись скорым ходом в Дьяково, Софья решила не ломиться напрямую в Москву, а для начала придать себе чуть больше веса.

В качестве утяжелителя был выбран полк Гордона, стоящий под Москвой, благо Софья знала где. Туда и направилась. Время она на этом, конечно, потеряет, с дороги свернет, но так на душе спокойнее.

Вооруженная сила, да в сочетании с решительностью и правом отдавать приказы — страшная штука. И где-то на последней трети пути Софья разминулась с катами, посланными и по ее душу.

А вот пан Володыевский не разминулся.

Он и задержался благодаря сборам и царевнам и двигаться с такой скоростью, как Софья, не мог, а потому отставал от нее. А еще…

Они ведь шли в Москву, не зная, что их там ожидает. Но отрядом, а потому вперед был выслан авангард. Совсем небольшой, человек десять. Поляки, казаки…

А что бывает, когда обоим надо — и в противоположном направлении?

Наемники решили, что это кто-то из Дьяково, — и справедливо. Но далее они решили, что это — весь отряд. И напали, не утруждая себя размышлениями.

У них-то был приказ!

Им надо было дойти и уничтожить. А ежели сейчас пропустить… ведь не получится ни тишины, ни скрытности!

Они напали без предупреждения, но в авангарде были не вовсе уж зеленые сопляки. Завязалась жестокая ночная схватка, в которую и врубился Ежи, не сильно разбираясь, кто там обижает его людей.

А как он мог поступить иначе? Притом что у него под охраной было несколько членов царской семьи? На его людей напали? Пусть даже по ошибке, но ошибки — они разные бывают.

Попробовать остановить схватку и начать мирные переговоры?

Поверить, что те, кто в отряде, идут к нему на подмогу?

Вот уж чем-чем, а доверчивостью Ежи никогда не страдал. А потому…

Ночной бой получился жестоким, кровавым и достаточно коротким. За луки и мушкеты никто схватиться не успел, все решили сабли и кинжалы. А уж ими в его отряде владел каждый, да и людей в отряде было куда как поболее, чем налетчиков.

Закипела сеча, за которой с выражением страха на лице наблюдали из кареты прижавшиеся друг к другу царевны Татьяна и Анна.

Сабля к сабле, конь к коню, хрип, крики, кое-где взблеск факелов… страшно-то как, ой, маменька!

А ежели Соня?..

Она ведь раньше ускакала…

Господи, защити и оборони!..

Пану Ежи понадобилось не более сорока минут, чтобы размазать нападающих ровным слоем по дороге, а потом и обыскать их.

И появившиеся на свет вещи не порадовали.

Факелы, оружие, причем как пищали, так и самострелы, и масло… а зачем им, собственно, масло? Дорога тут только одна, к Дьяково, к школе… и? Что могли делать эти люди? Что они хотели сделать?

С маслом и прочей снастью поджигателя?

Двери смазывать? Ночью?..

Живых, жаль, почти нет, кто сразу не сдох, тот долго не протянет, ночью пленных брать не получается. Ежели кто и удрал… На одного-двоих можно и внимания не обратить, они в Дьяково нанести вред не смогут. Там и патрули стоят, и секреты… и все равно…

Ежи представил, как вот эти тати в ночи подбираются к Дьяково, как летят стрелы с огнем, как безжалостно уничтожают выбежавших в панике людей… и Бася ведь там!

Его аж шатнуло от ярости.

Сейчас — да, именно сейчас, он готов был убивать. Жестоко и немилосердно. Всех, кто подвернется под руку.

Царевна сказала, что война все спишет?

Богом клянусь… она еще и не то спишет!

Отряд продолжил движение, но теперь уже Ежи нещадно гнал людей, тоже боясь не успеть. Недаром, ой недаром царевна так сорвалась. Боялась чего?

Почувствовала что?

Все одно — ей решать, ему за спиной стоять, чтобы никто не то что руки не поднял — рта не открыл! И с этим он справится!

* * *

Патриарх стоял на красном крыльце, чуть пошатываясь от слабости.

Возраст, болезни…

Народ смотрел на него и волновался.

— Православные! Государь наш, Алексей Михайлович умер! Теперь государь наш — Алексей Алексеевич!

Чего ожидал старик?

Согласия, в крайнем случае легкого ропота… но уж никак не дерзкого свиста и криков.

— Не люб! — заорал, надсаживаясь, кто-то. И другие голоса подхватили: — Не люб!!!

— Не хотим романовского щенка! Давай настоящего государя!!! Хованского давай!!!

Случайные люди, оказавшиеся на площади, начали расползаться, словно тараканы, отлично понимая, что ничем хорошим это не закончится.

Патриарх побледнел:

— Православные, одумайтесь! Государю его сын наследует…

Бесполезно!

Будь на его месте Никон, тот же Аввакум — иначе бы было! Те могли увлечь толпу за собой, могли затянуть… Питирим же, хоть и был человеком неплохим, но лидером не был. Не те годы, не та порода…

Его перекрикивали, свистели, едва что не закидывали дрянью… и что тут сделаешь?

— Хованский люб!!!

— Здесь я, православные!

На площадь медленно въезжал князь Тараруй. Питирим воззрился на него бараном, глядящим на новые ворота. И потерял инициативу окончательно. Иван Хованский спрыгнул с коня, взлетел на крыльцо к патриарху…

— Вот я, православные! Люб ли?! Хорош ли?! Все для вас сделаю, всю жизнь на благо народа служу…

Иван Хованский разливался соловьем на жердочке. Люди смотрели, слушали, а что еще Тарарую надобно? Век бы так говорил, тем паче, что и в толпе его поддерживали криками, подбадривали, стрельцы свои тоже кричали — любо! Хованского на царство!..

Питирим медленно бледнел на крыльце, из окон смотрели бояре, хватались за голову преданные Романовым люди…

Еще немного, и ситуация окончательно выйдет из-под контроля…

— Не дело ты творишь, Иван!

Ордин-Нащокин не мог не выйти. Его сын женат на одной из царевен, его внуки наполовину Романовы, если сейчас династия сменится… что тут скажешь?

— Алексей Алексеевич хорошим царем будет, а ты сейчас, коли на престол сядешь, в крови по уши замараешься. В детской крови! И никто тебя от нее не отчистит!

Но если у Хованского были и помощники, и подстрекатели, то у Ордина-Нащокина был только его опыт. Даже на Милославских сейчас рассчитывать не стоило — разыскать их в Кремле и то было сложно. Помнили они Медный бунт!

Над площадью разнесся заливистый свист.

— Гнать!!!

— В шею!!!

— Не любо!!!

В боярина полетела грязь, мусор… Афанасий что-то пытался говорить, но куда там! Да и где ему, старику, было управиться с Хованскими.

— На копья его!!!

Толпа ревела и ворочалась, как опасный дикий зверь. Она еще только просыпалась, эта толпа, только ощущала запах и вкус крови, но уже была опасна. Уже неуправляема…

Ордин-Нащокин побледнел. Но уйти он уже не мог. Андрей Хованский, мигом взлетев на крыльцо к отцу, ухватил Ордина-Нащокина за ворот роскошной шубы.

— Православные!!! Ловите!!!

Но столкнуть мужчину с крыльца он не успел.

Выстрел прогремел неожиданно для всех. Во лбу младшего Хованского расцвел алый цветок. Кровь брызнула вокруг вперемешку с мозгами — заднюю часть черепа мужчине просто снесло.

Замолк Иван Хованский. Осел, схватившись за сердце, Ордин-Нащокин.

И в абсолютной тишине прозвучало злое:

— Кто-то еще хочет высказаться?

* * *

Софья едва пробилась к площади. Помогало то, что она ехала во главе отряда. На царевну в настолько неподобающем виде народ реагировал очень однообразно. Либо пучили глаза и разбегались по домам — разносить сплетни. Либо — пучили глаза, отходили с дороги и потихоньку следовали за отрядом. Но ни в том, ни в другом случае — не мешали. Себе дороже выйдет.

И к Кремлю Софья выехала как раз, когда толпа заволновалась.

Пара секунд у нее была. А пистоли и пищали ее отряд заряжать начал, стоило им в Москву въехать. Чтобы схватить за рукав ближайшего казака и указать цель, Софье хватило одного слова.

— у***ь.

Мужчина понял ее правильно. Миг — и голова Андрея Хованского разлетелась гнилой тыквой. Все замерли. Софья оценивала обстановку.

Так, народ пока не подняли, но смутьянов тут хватит.

Хованский… удастся ли?

А если нет?

Выбора все равно не было. Если сейчас она отступает — ее все равно убьют. И не только ее.

Если она принимает бой — ее, может быть, убьют. Но только ее и сейчас. Для остальных она выиграет время.

Выбор был очевиден.

Толпа молчала в ответ на ее реплику, и Софья тронула коня. Спокойно, словно перед ней не толпа была, а так — поле с ромашками.

— Стрелять только по моей команде, — приказала она сквозь зубы.

Спутники кивнули.

Народ расступался. Пока — молча. Но Софье и того хватило. Она спокойно доехала до красного крыльца, смерила обстановку взглядом.

Афанасий вроде как жив. Кажется, сердце прихватило, но разбираться некогда. Потом, если выживем.

Хованский приходит в себя. Иван. Андрея и Страшный суд уже не поднимет!

Патриарх… не зря она не хотела Питирима.

Стоит, трясется, как козел на случке! Ты ж сейчас таким глаголом должен разразиться… а ты?!

Говорить с толпой бессмысленно. Надо устранять причину.

— Ты, Ивашка, никак бунтовать вздумал? — с изрядной змеиной ласковостью обратилась Софья к Хованскому. И мужчина даже шагнул назад.

Смерть, глядящая из темных глаз царевны, знала, что не останется сегодня без поживы. И приговор был утвержден.

— Отец мой умер, брат мой отечество защищает, а ты народ взбунтовать решил?! Как мило…

Софья шла прямиком на боярина — и тот невольно отодвигался. Люди не видели ее лица, да и видели бы… Кто бы сказал Софье, что она словно на тридцать лет постарела. Что сейчас лицо ее было не девичьим, нет. В этот миг из-под девичьей внешности проглянула ее истинная душа — и это было страшно. Словно смерть-старуха с яростными глазами надвигалась на Хованского.

— А ответь мне, Ивашка, своей ли смертью отец мой умер? Али ты его ядом заморским отравил?

Софья била наугад, но попала в точку. Иван не травил, но знал. И это отразилось на его лице. Он открыл рот, что-то вякнул, но вот тут Софью понесло. А взбешенная женщина страшнее любого цунами:

— Цареубийство, значит? Что, православные, слушаете? Гордитесь собой! На вас на всех грех великий! Этот негодяй батюшку моего убил! Царя вашего богоданного, коего вы сами на царство кричали!

— Рот заткни, девка наглая! — вызверился Хованский, понимающий, что если он сейчас не перехватит инициативу…

Зря он.

Что в руках у Софьи было, тем и полоснула поперек холеной морды. А была камча.

Хорошая, крепкая, кожаная плетеная косичка… Такой в умелых руках волка насмерть с седла забить можно. Вот ею и пришлось — поперек гладкой морды.

Хованский с воем схватился за лицо.

«Глаз ему не спасти», — с каким-то ледяным хладнокровием отметила Софья.

— Взять негодяя. В кандалы его!

А вот это толпе не понравилось. Пошел ропот, шум…

Казаки, приехавшие с Софьей, привычно перехватили пистоли на изготовку. Ежели сейчас кто кинется — умирать придется. Но не просто ж так свою жизнь продавать?

— Кто-то возразить пожелает?!

Софья развернулась тигрицей. Кажется, сейчас с крыльца кинется. И настолько лицо ее было гневным и яростным, настолько сейчас она…

Сейчас не царевна стояла пред толпой, а та самая, почти безумная от ярости женщина из девяностых.

Тогда у нее отняли мужа — и она не смогла помочь. Не защитила. Тогда от нее ничего не зависело.

Но сейчас ей дали шанс — и она его не упустит. Сейчас за ней стоят ее любимые и родные. Софья не заходилась в бабском крике, она не плакала, не билась в истерике, нет. Даже голос у нее сел, словно где-то глубоко в груди девушки рождалось глухое тихое рычание.

— Покамест брат мой Русь православную защищает, я никому не дам тут бунтовать!

— Не много ль на себя берешь, девка?!

Михайла тоже не удержался. На крыльце ему уже места не было, но чуть поодаль он с удовольствием наблюдал, как Хованский идет к своей цели. А вот сейчас, когда все намеревалось рухнуть…

Даже стрельцы не рисковали кричать за своего предводителя.

Одно дело — когда его права попираются. Это как-то и надо отстоять! А вот ежели он государя отравил…

А тут — извините. Такое не прощается.

Второй выстрел разорвал тишину. Михайла оборвал крик и утробно завыл, схватившись за живот.

Патрик Гордон не стал ждать команды, понимая, что Софья может и забыться от ярости.

— Кто желать… еще ругать… царевен?!

Нервничая, Патрик позабыл все русские слова, коверкая их как попало. Но народ понял. Глухо заворчал, но было уже видно — бунт не состоится. За отсутствием лидеров.

Один валяется с простреленной головой, другой глаз оплакивает, третий… откачают ли? При отсутствии антибиотиков… ежели только лично Богородица припожалует. Но это вряд ли. Зато воет, хватается за живот, кровью плещет, кишки ползут из раны — оч-чень убедительное зрелище, знаете ли. В любые времена — страшно.

Сейчас надо бы сказать им что-то доброе, устыдить… только вот Софья таких слов и чувств не находила. Хотелось пулемет. И жать на гашетку, пока не кончатся патроны.

Софья вытащила из-за колонны Питирима.

— Ну!

Хотя с каким удовольствием она бы и его огрела плетью! Судя по творожной физиономии и трясущимся коленям — под рясой видно было, — на патриарха рассчитывать не приходилось.

Помощь пришла, откуда не рассчитывали.

— Да что ж вы творите-то, православные?!

Едва не разнеся ворота, загоняя коней и людей, Ежи тоже поспел вовремя. А с ним и протопоп Аввакум. Который выбрался из возка — и вовсю пользовался преимуществами роста и голоса.

Особенно последнего. Чего уж там — отбитые бока болели безудержно, так что взвыть хотелось. И весьма нехристиански у***ь всех виновных.

— Царя убили мученической смертью, а вы его убийцу отстаиваете? Каина на царство хотите? Как же вам не совестно-то?!

Перебить протопопа не рискнул никто. А Аввакум медленно двигался к крыльцу, поддерживаемый под руки двумя царевнами. И — стыдил всех. И ведь действовало.

— И как вы можете, и что вы — глупее баранов, что вам первый Тараруй уши-то затоптал, и своей головой думать надобно, Русь и так плачет, а вы еще горя добавляете, а вам горе — супостатам радость, и царевич сейчас православных людей у нехристей отбивает, а вы его в спину ударить хотите…

Да, в толпе были и специально нанятые крикуны и подстрекатели. Но казаки уж больно нехорошо поглядывали по сторонам, пистоли явно были готовы к бою, а стать третьим никому не хотелось.

Толпа распалась на отдельные личности, не успев сформироваться в голодного хищного монстра. И жить этим личностям хотелось. Очень.

А Аввакум, дорвавшийся до народа, продолжал стыдить, проповедовать и отечески увещевать.

Софья, понимая, что она тут и даром не нужна, кивнула казакам.

— Тараруя в допросные подвалы, крикунов тоже.

А сама опустилась на колени рядом с Афанасием. М-да…

С таким здоровьем в политике не место, вон, губы синеватые, как бы инфаркт не хватил…

— Все в порядке. Лежите и не двигайтесь, сейчас вас перенесем в покои, будем лечить. Иначе дядя Воин мне в жизни не простит… Да, все хорошо. Бунт не состоится.

И перекрестилась. Выдохнула.

Сама бы тут улеглась, ей-ей…

Летела, как сумасшедшая, а ведь опоздай она, растерзай толпа Ордина-Нащокина… она бы в жизни себе не простила. Да и толпа…

Как тигр-людоед, эта зверюга становится по-настоящему опасна, отведав крови. Вот тогда могли и в Кремль ринуться, и Милославских повытаскивать, и Любаву растерзать…

Могли.

Не случилось — и ладно.

Пальцы девушки сжались на рукояти камчи.

— Они мне за это ответят, — поклялась она, еще не зная кто. — Кровью ответят, до последнего человека. Никому не спущу…

За неимением времени слуги переносили Афанасия в покои к самой Софье, звали Блюментроста, а сама Софья медленно шла по коридорам Кремля. И плеть так и была зажата в пальцах.

Алешка до осени не вернется.

Я здесь практически одна.

Я выстою. Богом клянусь — я справлюсь!

— Сонюшка!!!

Софья вздохнула и крепко обняла за плечи царицу. Та хоть и стояла на ногах, но видно было, что ее чем-то дурманным опоили. И сзади ее поддерживали Софьины девушки, серьезно глядя на царевну — ладно ли?

— Любавушка, ты в порядке? Володя как?

— Сонюшка, Алеша умер…

Софья, насколько могла, мягко отстранила царицу от себя.

— Я знаю, маленькая. Мне тоже плохо и больно.

— А… там что?

— Там все в порядке. Покричали и разошлись. — Софья даже попробовала улыбнуться. Получилось.

Правда, глаза оставались заледеневшими, но до того ли было сейчас вдовой царице?

— А…

— Любавушка, милая, послушай меня. Ты сейчас должна сделать то, чего от тебя хотел бы муж. Больше всего на свете.

На заплаканном личике изобразилось внимание.

— Ты сейчас идешь к Володеньке и остаешься с ним. Ты не можешь бросить сына. И не можешь потерять ребенка. Ты поняла?

— Сонюшка…

— Ты же не хочешь предать мужа?

Любава замотала головой.

— Вот и чудненько. Иди к ребенку и не думай ни о чем плохом. Я здесь, я рядом, а значит, с вами ничего страшного не случится. Все будет хорошо.

— А ты…

— А я сейчас дела улажу и приду.

Любава кивнула. Софья бросила взгляд на девушек за ее спиной и поманила пальцем Феню.

— Чуть что — к Блюментросту. Казаков пришлю для охраны и чтобы никто и ничто… Всех в шею гнать, кроме меня и царевен!

Феня кивнула. Усмехнулась:

— Вовремя вы, государыня. Они б нас растерзали…

Своим девушкам Софья такие вольности спускала.

— Да и вы не подвели. Умницы, девочки. Благодарю за службу!

Признательные взгляды стали ей ответами. Она не говорила о награде, ни к чему. Девочки без того знали, что их не оставят милостями. И Софья продолжила путь.

Перед дверью на миг замешкалась, а потом толкнула ее — и вошла.

Да, там они и были. Бояре, ближники, даже Милославские вылезли, как только опасность миновала. И Иван кинулся к царевне:

— Племянница…

Софью так и потянуло повторить подвиг. То есть — камчой бы ему по наглой морде, и посильнее, и пожестче. Нельзя…

Здесь и сейчас другая драка будет, не руками. Словами придется.

— Почему царицу одну бросили? — волчицей зарычала девушка. — Народ шумит, бунтует, а на крыльцо только Ордин-Нащокин вышел? Только он один не предал?

Милославский отшатнулся, упал на колени.

— Не вели казнить, государыня!

Софью вдруг посетило чувство дежавю. Хоть и не похож был Иван на обаятельного Жоржа! Ей-ей, еще минута — и она бы себя почувствовала Буншей. «Ты что же, сукин сын, самозванец, делаешь? Казенное добро разбазариваешь?»

И это помогло ей взять себя в руки. Шла сюда — кипела от гнева, боялась рот открыть — такого бы наговорила, что держись. А сейчас заулыбалась. Чуть отпустило.

— Значит, так, бояре. Пока мой брат не вернется — я никому бунтовать не дам. Кто из вас Хованскому споспешествовал, я еще разберусь. Одно обещаю твердо — невинные не пострадают. Ежели кто мне захочет на виновников намекнуть — выслушаю. Кто недруга своего огульно оговорит — казню. И ежели думаете, что я не разберусь… думайте… Государя похоронят, как и положено, в Архангельском соборе. А сейчас все вон отсюда. Пока во всем не разберусь, дворца никому не покидать. А ежели уйдет кто — посчитаю изменником и казню сегодня же.

Бояре чуть поворчали, но комнату очистили. Поняли, что сейчас сила не на их стороне. Да и то сказать — если б полыхнуло…

Не один ведь раз уже вспыхивало, хорошо всем были памятны последних лет бунты, один Медный чего стоил…

Софья подошла к телу отца. Посмотрела грустно. Духовник молился рядом.

— Государыня?

Софья сделала жест рукой. Мол, не обращай на меня внимания. А сама — смотрела.

Как же люди меняются после смерти. Вот он жил, говорил, двигался… а сейчас его — нет. Вообще. И нигде не будет.

Но она — есть. И она обязана дождаться брата.

Софья перекрестилась, опустилась на колени у тела отца. И вдруг ей пришла в голову простая мысль.

Именно сейчас она… может… Может стать императрицей.

У нее есть войска, есть верные люди, есть… да много чего есть. Она может и захватить власть, и удержать ее…

И править долго. Почти как Елизавета Английская. Братья и сестры ей не помеха. Алексей?

Даже если он и вернется… да кто сказал, что на него нет ни яда, ни клинка? Милославские ее поддержат, Стрешневы, Морозовы, да много кто — всех перечислять до завтра достанет.

Она может и сесть, и удержаться, и править.

Власть.

А… зачем?

Софья чуть улыбнулась, произнося слова молитвы. Губы действовали сами, независимо от разума.

Вот для чего ей эта власть? Власть одинокая, несчастная и ненужная, по большому-то счету? Чтобы жить, как захочется? Так она жить в любом случае не сможет. Над царем столько всего властно — даже Елизавета так и осталась королевой-девственницей, зная, что замужество лишит ее если и не всех прав, то очень многого.

Чтобы править?

Власть ради власти? Бесплодная власть?

Наверное, кто-то скажет, что это наслаждение. Управлять чужими судьбами, чувствовать себя Богом… Как же это жалко…

Софья усмехнулась еще раз.

Власть ради самой власти бесплодна, как бриллианты в пустыне. Они там просто не нужны. Там другая ценность — вода. А для нее…

Она никогда не зарабатывала деньги ради денег, не искала власти ради власти. Она всегда старалась ради чего-то еще. В девяностые — это был азарт, веселье схватки, игра ума, состязание, победа. Но мало того — она боролась за достойную жизнь для своей семьи. Боролась вместе с мужем. Это — иное.

Сейчас же… она делала все, чтобы не оказаться в клетке. Воспитывала брата, строила, учила, искала, развивала… но ведь не ради пустой власти?

Нет. Ради родных и любимых. Тех, кто таковыми стал за эти годы.

Ей один шаг до власти. И эта власть ей просто не нужна.

Софья договорила молитву, перекрестилась и поднялась с колен.

— Делайте, что должно.

— Похороны…

— Я все устрою.

Софья еще не знала как, но она наведет тут порядок. Все двери перекрыты людьми Гордона и Володыевского, змея не проскользнет — и не выскользнет. А значит, стоит начать с допроса господина Хованского. Хоть узнать, кого еще хватать.

* * *

Есть ли в Кремле пыточная?

Обижаете! Если есть Кремль — есть и пыточная. Факт.

В данном случае она была в подвале Тайницкой башни. Вот там и приняли Ивана Хованского с распростертыми объятиями. Туда и заявилась Софья.

Палачи… ошалели. Дьячки, которые записывали показания, — тоже. Да и стражники…

Своим поступком царевна растоптала все существующие нормы поведения и правила приличия. Но сейчас ей это было безразлично.

— Что с Хованским?

Палач повел головой в сторону — и Софья увидела.

Висит, голубчик, пыточная — так получилось — освещена не слишком хорошо, но на дыбу его уже вздернули, хоть пока и не растянули. Ну да всему свое время.

— Готов супостат, государыня, — пискнул один из писцов.

Софья удовлетворенно кивнула. Не была она кровожадной, но сколько этот скот наделал, а сколько еще хотел… да его бы на клочья рвать! Медленно!

— Занимайтесь. Чтобы все рассказал, от и до. Да не сдох раньше времени.

— Исполним, государыня, — прогудел один из палачей — здоровущий, косая сажень в плечах, мужик. — Приказ бы нам…

— За приказом дело не станет.

Софья самолично присела к столу, повертела в пальцах корявое гусиное перо и быстро набросала пару строчек на пергаменте. Подписала, капнула сверху воском и приложила свой перстень.

— Делайте что потребно. Мне нужно знать, кто убил моего отца, кто подбил его на бунт, кто участвовал вместе с ним…

— Да, государыня царевна.

— Как узнаете — сразу же мне все несите. Я брату отпишу.

— Дык… ночь ведь, государыня…

— А хоть бы и глухой ночью, — усмехнулась Софья.

Хованский что-то мычал сквозь кляп. Софья не поленилась, встала, подошла к нему. М-да, то еще зрелище, морда опухла, один глаз закрыт, второй едва открыть можно — и будет ему еще веселее, это точно.

— Что, князь, допрыгался? Советую рассказывать все, как есть, не упрямиться. Моего отца убили, меня у***ь пытались… так что пощады тебе не будет. Расскажешь все как есть — пойдешь на плаху неизломанный. Солжешь — и до костра своими ногами не дойдешь. А лучше — до кола. Подыхать ты у меня до-олго будешь. И мучительно. И род твой пресеку. Весь.

Она не лгала, ни капли не лгала. И, судя по лицу Тараруя, он понял.

Не испугался бы Иван Хованский просто так. Но вот несоответствие формы и содержания… Царевна ведь! Ей бы по садику гулять с цветами диковинными, яблочки кушать с золотого блюдца да шелками шить, а она?

Таких и в древности-то единицы встречались, а уж сейчас! Темные глаза царевны в полумраке светились красными огоньками. Конечно, это отражался огонь жаровни, на которой калились инструменты, но Хованский сейчас этого не понимал. И чудилось ему в полумраке, что не царевна то, а нечистая сила, от коей не спастись. И потел он так, что от вони ничего не спасало.

Страшно.

Софья молча развернулась и пошла к выходу. За ней неотступно следовало двое девушек и два охранника. Мало ли кто? Мало ли что?

Софье предстояло многое переделать.

Узнать, что толпа уже разошлась, и отправить соглядатаев — пусть разведают, что и как. Кто был, кто бунтовал… эти полки потом расформируем и разошлем к чертовой матери! От Сибири до Крыма! Пусть на передовой искупают вину.

Приказать Патрику Гордону занять Москву своим полком и патрулировать улицы.

Переписать всех стрельцов, которые не предали. Из них отдельный полк создадим, им и на Москве дело найдется.