Сабинянские воины

Глава 5. Треххвостый. Часть 2

Повернувшись в ту сторону, мы увидели движение среди кустов; направо от главной тропы вниз отходила еще одна, более узкая и извилистая. Видимо, это был короткий спуск к морю. Сейчас по этой тропе к нам поднимались люди. Издали они казались сплошной серой массой. Но приблизившись, масса оказалась не столь уж большой - не больше трех десятков человек. Некоторые из них волокли за собой тележки, привязанные к поясу. Одеяния у всех были такие же, как у солдат и у Теше: либо простые подпоясанные рубахи и собранные на шнурке у пояса мешковатые штаны, либо (вероятно, это был щегольской вариант, потому что так были одеты в основном женщины и молодые мужчины) - сложная обмотка всего тела одним или несколькими кусками ткани, отдаленно напоминающая индийское сари. Разве что это «сари» было коротким (у мужчин – выше колен, у женщин – чуть ниже) и обмотано более плотно - плечи были закрыты. У некоторых костюм представлял собой комбинацию обоих вариантов. Женщины относились к своей одежде, если можно так выразиться, более изысканно. Их обмотки сохраняли попытки окрасить ткань какими-то нестойкими растительными красителями: попадались розоватые, голубоватые и даже темно-коричневые куски (последним, вероятно, ранее полагалось быть черными). Но в основном одежда была невнятно-серой. Я заметил довольно много украшений на шеях, руках и ногах: чаще всего это были неяркие бусины, нанизанные на шнурки. Наиболее нарядно выглядели прически: это были сложные комбинации из косичек, узлов, хвостиков и иных форм, украшенных теми же бусинами и шнурками. Видимо, волосы здесь были наиболее доступным объектом для экспериментирования. Сложные прически были даже у некоторых мужчин. Особенно выделялась голова одного парня – белобрысая, коротко выстриженная снизу, а сверху украшенная тремя длинными хвостами. Концы их выбились из узла – а может, это было сделано намеренно – и весело болтались при ходьбе. На ногах у одних были сандалии, другие были обуты в нечто вроде кожаных мешков, привязанных на шиколотках ремнями. Но, что любопытно, обладатели щегольских мужских причесок шли по камням исключительно босиком, словно бы это была плата за следование моде. Впрочем, не похоже было, чтобы они страдали: их грязные мозолистые ноги уверенно ступали по острым камням. Видимо, к веткам они относились столь же спокойно, потому что их голые щиколотки были сплошь покрыты царапинами и ссадинами. Еще издали я заметил, что все идущие – и мужчины, и женщины - улыбались и переговаривались между собой; улыбки и взгляды были точно такими, какие возникают при общении разнополой молодежи. Разве что в нашем мире к этому коммуникативному комплексу добавились бы еще нескромные жесты, обхватывания и непременно громкий, вызывающий смех. Здесь ничего такого не было. Все эти люди явно были на работе: все, кроме женщин, несли на спинах туго набитые котомки либо тащили груженые тележки. Разговоры были негромкими, эмоции выражались в основном во взглядах.

Путники заметили нас еще издали, но их поведение от этого ничуть не изменилось. Они так же неторопливо поднимались в гору, не прекращая своих бесед, и приостановились, лишь выйдя на главную тропу рядом с нами. Двое мужчин, шагавших первыми (один молодой и один - лет сорока) церемонно поклонились Тошуку, что-то невнятно бормотнув при этом; в нашу сторону они послали легкий кивок. Тошук, как и раньше, издал несколько отрывистых звуков, но, насколько я мог судить из его прежде сделанных пояснений, произнесена была целая фраза, только с проглатыванием гласных.

- Они идут как раз в сторону того стойбища, куда нам нужно, - сказал он, поворачиваясь. – Можем пойти вместе с ними.

Мы резво похватали свои рюкзаки, на ходу запихивая в них все, что успели вытащить. Путники явно не собирались задерживаться. Медленным потоком, гремя по камням своими тележками, они выходили на главную тропу. Мы поспешили за ними. Тошук пошел впереди рядом со своими, видимо, знакомыми, а мы растянулись по тропе вместе с остальной группой. Я оказался рядом с тем самым парнем с тремя белесыми хвостами на голове, который привлек мое внимание в первую минуту. Он, в дополнение к своему явно нелегкому заплечному мешку (который по степени удобства был очень мало похож на наши эргономичные рюкзаки), еще и тащил груженую тележку (босиком!), однако не подавал вида, что ему тяжело. Вместо этого он скромно, но старательно пытался привлечь внимание двух девушек, идущих неподалеку, явно уговаривая их присесть к нему в тележку (из-за отсутствия гласных звуков в его шипяще-гортанной речи я не мог уловить интонации, но по обмену взглядами все было понятно). Девушки смеялись и отказывались, хотя, похоже, не были против такого внимания. Парень вел себя уверенно и с достоинством, однако не демонстрировал превосходства над другими; похоже, уверенность он черпал просто из своей молодости, силы, присутствия девушек, солнца и красоты вокруг. Так, должно быть, выглядит совершенно счастливый человек, подумал я. Он не был мускулистым с точки зрения наших завсегдатаев тренажерных залов: худощавые руки и ноги были покрыты мелким рельефом из мышц и вен, а поверх них – сплошным рисунком из царапин. Как и его товарищи, он был до колен завернут в обмотки – но гораздо более небрежные и грязные, чем у других. Он не был красив: близко посаженные серые глаза и небольшое широкоскулое лицо были бесконечно далеки от общепринятых эстетических стандартов (и даже от «антистандартов», к которым Голливуд иногда прибегает, когда типичные красавцы начинают приедаться зрителю). Когда парень улыбался, его маленькие глаза и вовсе превращались в крошечные щелочки. Но мне казалось, что это улыбается само солнце – прекрасное, сильное, равно дарящее всех своими благами – такой лучезарной была его улыбка. Он каким-то образом ухитрялся охватывать своим теплым вниманием почти всю группу: каждому предлагал помощь, подбадривал, шутил, робко кокетничал с девушками. И видно было, что все вокруг с удовольствием принимают лучи этого маленького солнца с тремя болтающимися хвостами, которые ни секунду не оставались в покое. Его лицо и весь внешний вид с первого взгляда показались мне знакомыми. Однако я не сразу вспомнил, что видел его на одном из рисунков у Тошука, которые тот показал мне при первой встрече. Черты лица там были набросаны схематично, и хвостов в прическе не было, оттого-то я не сразу узнал его.

Спустя короткое время в его тележке прибавилось: похоже, он разгрузил малорослого человечка спереди и еще кого-то сзади. Но Треххвостому этого было мало, и он все-таки усадил в свою тележку одну из девушек – самую, надо сказать, невзрачную – и побежал вперед, шутливо изображая конские всхрапы.

- Сильные у вас ребята, - сказал я на своем языке в сторону только что облегченного невысокого носильщика.

Я не думал, что он ответит, но вдруг с удивлением услышал родные слова.

- Да, это наши солдаты, - сказал тот как ни в чем не бывало. – Никогда не упустят случая потренироваться.

Он говорил добродушно, ничуть не смущаясь оттого, что другой самец у всех на виду показал свое превосходство над ним. Видимо, ни он сам, ни Треххвостый, ни все остальные не считали, что это унижение. Он говорил на моем языке очень правильно, даже слишком, но произносил слова с заметным акцентом, хотя и непонятно, с каким. Я спросил, каким образом он так здорово выучил наш малопопулярный язык, который, к тому же, среди иностранцев считается сложным и неблагозвучным.

- Еще в юности, - с готовностью ответил он. Видимо, подразумевалось, что в юные годы лингвистические сложности даются проще. – Хотя я знаю не так много языков, как другие. Я не очень способный, - сказал он с усмешкой.

Оказалось, его зовут Си. На вид он был такого же неопределенного возраста, как и Теше. Но, как оказалось, ему еще не было и сорока.

- Куда вы направляетесь?

- На стойбище Трех Ручьев. Несем туда рыбу и все то, что им необходимо.

Я сообразил, что это за место. Судя по моим данным, там выращивали картофель и другие овощи, а еще держали коз. О том, что в тележках рыба, я еще раньше догадался по запаху. Видимо, группа шла с одного из рыбацких стойбищ на берегу. Я заметил, что Ержи, идущий сзади, безуспешно пытается разобрать наш разговор, и для облегчения ему перешел на английский.

- Долго ли вы работали там, на берегу?

- Все по-разному. - Си неизменно улыбался. – Я с неделю. Другие – дольше. Когда людей не хватает в одном месте, их переводят с других лагерей. Вот сейчас нужно копать картошку и полоть огороды. Поэтому нас перевели с берега наверх. А заодно мы несем тамошним свежей рыбки, - сощурился он.

- А вы не устаете вот так, все время переходить с места на место? – спросил Ержи.

- Ну, конечно, работать все устают. Но ведь вечером мы отдыхаем. У моря еще и купаемся. Наверху тоже можно искупаться, но в ручьях. Там вода очень холодная, - засмеялся он. – Зато много разных фруктов и ягод. Везде хорошо по-своему!

- А эти солдаты, - осторожно спросил Ержи, - они тоже работают? Или только сопровождают вас?

- Да, работают, - кивнул Си. – Им даже тяжелей приходится, потому что они еще очень много тренируются. Но между тренировками все равно стараются помочь, то здесь, то там.

- А если кто-то не может работать? – прозвучал сзади голос Тима. Услышав разговор, он догнал нас. – Ну, например, кто-то устал. Или болен. Или вообще чувствует, что ему все это страшно надоело. Он может отказаться? Что с ним тогда будет?

Идущие рядом сабиняне тоже прислушивались к нашему разговору и, судя по взглядам, обсуждали его между собой.

- Если он заболел, то его будут лечить. Если совсем заболел или состарился, то перейдет на легкую работу. – Си внимательно посмотрел на нас, пытаясь понять, чего именно от него хотят. И, кажется, понял: - А если человек вообще перестал видеть смысл в нашем труде, то ему не остается ничего другого, кроме как уехать. Здесь нельзя не работать. Иначе не будет урожая.

- И что, - подхватил Тим, - если человек утратил смысл и захотел уехать, его вот так запросто и выпускают?

- Да ведь тогда и работников не останется! Все захотят уехать! – подхватил Ержи.

Си кивнул одному из своих товарищей, шагавших слева от нас, словно призывая помочь ему с ответом. Лишь после этого высокий (на фоне остальных) парень с двумя темными косами за спиной счел возможным вступить в беседу.

- Как же это возможно, чтобы все захотели уехать? – улыбнулся он. Он говорил по-английски немного медленнее других, дольше выбирая слова. – Посмотрите, как тут красиво, - он обвел подбородком окрестности. Действительно, пейзаж становился все чудеснее. Вокруг цвело все – травы и кусты, воздух благоухал ароматами, и отовсюду слышалось журчанье воды. – Наоборот, многие ваши хотят тут жить. Но наша страна не может всех впустить, потому что иначе ваши ворвутся и уничтожат всю эту красоту.

- Вот именно, именно! – воскликнула Мария. Они с Йоки незаметно оказались справа от нас. – Это же рай!

- Все верно, - не унимался Тим. – Однако если все же представить, что кто-то смертельно устал в этом раю, он сможет уехать? Его отпустят?

- Да, конечно, отпустят, - сказал Си. – Но обратно уже не впустят. Поэтому желающих мало.

- Но они все-таки есть? Кого-нибудь когда-нибудь выпускали? – не унимался Ержи.

Си с товарищами переглянулись.

- Да, бывало, - ответил он. - Некоторые уехали.

- И вы знаете что-нибудь об их судьбе? Вы с ними переписываетесь? – допытывался Тим.

- Я – нет, - сказал Си. – Но некоторые другие – да.

- И что же? Что они пишут? Как живут?

- Обыкновенно, - усмехнулся парень с косами. – Просто живут. Ничего особенного. Они получили то, что хотели.

- И вам никогда не хотелось последовать их примеру? – отчаялся Ержи. – Ведь у них вдоволь еды, и не приходится с утра до вечера работать….

Он осекся. Наверное, ему хотелось сказать по-другому, но получилось не самое завидное описание эмигрантской жизни. Парень с косами рассмеялся – мне показалось, с ноткой грусти.

- Мне – нет. Я им сочувствую, потому что они никогда не смогут вернуться. Но так как это невозможно, то не нужно об этом и говорить. Просто они сделали свой выбор. Это надо уважать.

Он говорил так, будто эти неизвестные эмигранты по собственной воле отправились в пожизненное тюремное заключение. Или, скорее, покончили с собой.

- Не верю, - шепнул мне в ухо Ержи. – Как хочешь, но я не верю в его искренность.

Тим нагнулся к нам.

- Но они тут все здорово натасканы отвечать так, как надо, - продолжал Ержи. – Ни за что их не расколоть. Идеологическая обработка – на высшем уровне.

- Боятся, что мы их сдадим? – предположил Тим. – Но с виду говорят правду.

- Нет-нет. Слишком мало эмоций. Чеканят, как солдаты. Читают заученный текст. – Ержи опасливо оглянулся по сторонам. – А настоящие солдаты за ними присматривают.

Я невольно тоже оглянулся. За исключением Треххвостого, по виду было сложно понять, кто из группы относится к солдатам, а кто – к «гражданским». Я предположил, что именно люди воинского звания должны бравировать босыми ногами, тренируясь терпеть боль от острых камней. Таких было человек шесть – четверо молодых и двое постарше, годами уже за тридцать. Однако же они не походили на тюремщиков, конвоирующих заключенных: напротив, им приходилось тяжелей, чем остальным. Помимо отсутствия сандалий, они были навьючены больше всех. Так что, если здесь и существует привилегированная каста, то эти ребята – явно не оттуда, заметил я. Тогда Тим предположил, что у солдат действует жесткая иерархия, и привилегиями пользуется только их начальство.

- Во всяком случае, они не показывают вида, что страдают, - сказал я.

Треххвостый за это время переместился ближе к нам. Он все время двигался вдоль группы, как ткацкий челнок, то забегая вперед, то отставая, и поминутно обмениваясь парой слов то с одним, то с другим. Девушка с его тележки уже слезла (вообще-то в том, чтобы трястись по камням, было мало приятного) и сейчас он вприпрыжку шагал рядом со своим, видимо, сослуживцем: тот тоже был бос, и его прическа состояла из нескольких косичек, собранных на затылке в узел. Мне показалось, что с другими солдатами Треххвостый был куда более строг, чем с «гражданскими». Когда он обращался к ним, улыбка сразу сходила с его лица, и он чуть заметно хмурился. Может, он над ними начальник? Что-то вроде взводного? – подумал я.

Тем временем экскурсанты немного освоились и уже вовсю вели беседы с нашими спутниками. Краем уха я слышал, как голос Йоки по-английски спрашивал одну из девушек, есть ли у нее жених. Та отвечала, что да, есть, но он сейчас далеко, на другом стойбище. Там выращивают пшеницу. Работы очень много, поэтому его вряд ли отпустят оттуда до жатвы. И у нее самой мало надежд в ближайшее время добраться до него: в этой части страны тоже не хватает рабочих рук. Она с нетерпением ждет осени – тогда они точно встретятся.

Ержи, услышав это, выразительно посмотрел на нас и еще раз прошептал «Не верю!». Я взялся было рассуждать о том, что-де невозможность сразу реализовать любовное желание только усиливает его, и, наоборот, что массовый безо всяких ограничений секс в нашем мире приводит к тому, что из него (и из секса, и из мира) уходит любовь, и что мы по этой причине не испытываем таких сильных чувств, как в полном запретов традиционном обществе, и т.д. и т.п.. Но мне и самому было как-то не по себе от услышанного. Разве не стал бы я протестовать, спрашивал я себя, если бы мои встречи с любимым человеком регламентировал кто-то другой? Даже если бы я на сто процентов знал, что этот регламент – правильный и разумный? Ведь любовь по определению не слушает разум и игнорирует правила. А если она его слушает, то это не любовь. Впрочем, я сам вряд ли мог быть экспертом в данном вопросе: увы, несмотря на мой уже не самый юный возраст, соответствующего опыта у меня почти не было. Вслух я сказал, что в традиционном обществе, которое здесь реконструировано, слово «любовь» может пониматься несколько иначе. Люди здесь балансируют на грани физического выживания, поэтому счастье понимается просто как сытая жизнь, здоровые дети и добрый заботливый супруг рядом. Идея бурных чувств, которые стали прямо-таки неестественным стандартом, возможна только в обществе избытка.

- Получается, что они воссоздали здоровое традиционное общество, но взамен отказались от любви? – усмехнулся Ержи.

Да, выходит, что так. Умом я понимал, что иначе быть не может, но сама формулировка звучала безрадостно.

- Э-э, надо сперва понять, есть ли на свете то, от чего, как вы говорите, они отказались, - нерешительно сказал я. – Так ли много в нашем обществе любви? Ну да, разговоров о ней много, мечтаний о ней – алчных, эгоистичных, гедонистичных – тоже полно. Но так ли много случаев этой самой большой любви? Именно любви, а не ее символов в виде пышных свадеб или демонстративного сексуального поведения. Сколько людей ее познали хотя бы на миг? Одна пара на сотню или одна на тысячу? Да - и мы будем считать статистику только взаимной любви, или «односторонние», безответные любови – тоже? Короче, когда вы восклицаете «как можно отказаться от любви ради разума», вы предполагаете, что у нас есть выбор – любовь или разум. Но ведь это блеф, нам нечего ставить. Любви у нас тоже нет. Любовь – удел избранных. Только они одни имеют право задавать этот вопрос и мучиться выбором. А мы с вами, скорее всего, ничем не отличаемся от этой гиперразумной сабинянки, которая лишь умеренно огорчена, что ее разлучили с женихом. Она, конечно, не испытывает к нему страстного чувства. Это просто спокойная привязанность. Но ведь и мы не можем похвастаться любовью. Просто в нашем обществе принято врать, будто у каждого из нас любовь есть. Ее просто позорно не иметь. А сабиняне – не врут…

Я перевел дух. Ержи с сочувственной усмешкой посмотрел на меня и хлопнул по плечу:

- Ладно, не огорчайся, тебе еще повезет!

Тим не стал язвить, а пожелал подискутировать по существу:

- Хорошо, хорошо. А если все-таки представить, что такая великая любовь здесь иногда случается – очевидно, статистика таковой везде примерно одинакова – то что делать влюбленным, если им запрещают видеться?

- Ну, трагедии Ромео и Джульеты ждать не приходится, - постарался я оправдаться шуткой. - Как мы знаем, в Сабинянии никто не препятствует парам составляться по любви. Ну, продлится разлука полгодика. За это время чувство распалится еще сильней. Ведь и в нашем мире юноши, например, уходят служить в армию, и девушки их ждут…

…- А есть у вас те, кто вообще не работает? – уловил я голос Марино, спрашивавший кого-то по-итальянски.

- Нет, таких нет. Все работают, - медленно, с ученической расстановкой отвечал ему немолодой голос.

Благодаря этому я все мог разобрать. Марино тоже старался спрашивать помедленнее.

- А жрецы?

- Они тоже много работают.

- Но ведь не в поле, не в огородах?

- Там тоже. Но кроме этого, у них много другой работы.

- А какой именно?

- Много.

Я повернулся к Марино и сделал ему знак прекратить. Он понял и кивнул.

- Потрясающе, - сказал Тим. – Каждый из них действительно знает немыслимое количество языков! Причем неплохо знает. Я слышал, как Марк спрашивал вон у тех девушек на иврите, где находятся их компьютеры. Они ему очень четко ответили!

- А что ответили? – спросил Ержи.

- Что это тайна, - усмехнулся Тим. – А впереди Ченг беседует с парнем-воином, кажется, по-венгерски. Или откуда он там – из Венгрии, из Румынии? Короче - как возможно выучить столько языков? Даже у нас мало кто на это способен, а ведь мы не вкалываем всю жизнь в поле!

- Наверное, это возможно, если все свободное время посвятить этой цели, - пробормотал я. – У нас в наших городах просто слишком много лишних задач, которые мы сами себе придумываем… Хотя, пожалуй, да – для этой задачи требуется много досуга. А как справляются жрецы, а вообще не понимаю –ведь помимо отправления культа, нужно постоянно заниматься с паствой изучением иностранных языков. И самим их знать! Впрочем…

Я задумался и, не заметив большого камня на тропе, сильно ударился об него ногой. Сморщившись, но стараясь не издать ни звука (ведь рядом шли герои вовсе без обуви), я немного приотстал, а затем осторожно похромал дальше, ожидая, когда боль утихнет.

- Не хотите ли проехаться? – услышал я рядом с собой по-польски.

Во всяком случае, так я разобрал. Подумав о Ержи, я повернул голову и с удивлением увидел… Треххвостого. Он снова широко улыбался, обнажая крупные, чуть желтоватые зубы; ему определенно некуда было девать силы. Он сказал еще что-то по-польски, показывая на свою тележку.

- Ох, спасибо… - простонал я на своем родном языке. – Все в порядке, я дойду сам…

Парень чуть приподнял брови, но быстро сообразил, что ошибся, и перешел на мой язык.

- А я было подумал, вы тоже из Польши, как и тот, - весело сказал он.

Я вмиг позабыл о боли.

- А вы знаете о Польше? – спросил я.

- О Польше? – он удивился. - Ну конечно же, знаю… То есть, возможно, я знаю не все, - поправился он. – Перечислить всех королей вряд ли смогу. С датами иностранных интервенций у меня тоже плохо.

Он шутил, а я остолбенел.

- Постойте, но… каким образом? И… вы знаете и о других странах?

Странно, вроде бы это не должно было меня удивлять. Я столько читал, писал и дискутировал о фантастической эрудиции сабинян. Но, встретившись с ней лицом к лицу, не смог поверить.

- Да, а что тут такого?

- А… э-э….

Я не знал, с чего начать. Хотелось спросить сразу все. Посмотрев вперед, я увидел, что мои товарищи приостановились и внимательно смотрят на нас, пытаясь хоть что-то понять. Но мой язык знают только в моей стране. И, как выясняется, в Сабинянии. Я сосредоточился, подбирая английские слова.

- Скажите…. Что вы в целом знаете о нашем мире? Ну, о том, что находится снаружи стены? – спросил я на языке мирового гегемона.

Ержи, Тим и остальные прислушались. Треххвостый озадаченно посмотрел на меня, как будто не понимая, чего именно от него требуется.

- Ну, знаете ли вы, чем отличается тамошняя жизнь от вашей? – попробовал я упростить задачу.

- А, это конечно. – Он умолк, выбирая формулировку. – Там плотно-плотно толпятся люди, у которых очень-очень много прав и свобод, но которые оказываются бессмысленны, потому что у них нет земли, воды и воздуха.

Тим и Ержи переглянулись.

- Они привыкли на все иметь право, потому-то они поглотили всю природу, которая у них была, - продолжал парень, громыхая своей тележкой. – И теперь они страдают от несоответствия: вроде как право иметь все на свете у них есть, но они ничего не имеют. Поэтому теперь они требуют впустить их к нам в Сабинянию, чтобы забрать себе нашу природу. Но так как их очень много, то, если они ворвутся, то просто растопчут и уничтожат все, что вы тут видите. – Он показал рукой на окрестности. – Или, может, те, кто посильней, захватят себе все, построят дворцы с заборами и охраной, а остальным – тем, кто с плакатами у стены - оставят один небольшой парк с платным входом. И те опять будут митинговать под окнами дворцов, требуя реализовать их права. Но тогда уж точно ничего не останется. Поэтому, как вы понимаете, нам нельзя их впускать…

- Скажите, это вам рассказали ваши руководители, или это ваши собственные мысли? – перебил Тим.

Треххвостый серьезно взглянул на него.

- Мысли ведь не могут возникнуть сами по себе, правильно? Конечно, кто-то мне должен был это сообщить. Или я должен был прочитать, или увидеть в интернете.

- Вы заходите в интернет? Читаете книги? Это все правда? – воскликнул Марино.

- Да.

- Насколько часто?

- Примерно через каждый месяц у нас бывает неделя учебы. Там и книги, и интернет, и занятия.

Вот оно! Значит, все правда. Свободная неделя после четырех недель труда! Это, конечно, тоже не ахти сколько, но уже многое объясняет. Мы обступили тележку со всех сторон, подпрыгивая на камнях с нею в такт.

- А кто с вами занимается? – спросил Марино.

- Те, кто знают вашу жизнь лучше других.

- И вы умеете переписываться в интернете? Знаете компьютерные программы? – послышался голос Йоки, которая тоже пристроилась к нашей группе.

- Ну, переустановить «Виндоус» смогу, - чуть смутился парень. – Но чего-то сложнее – это вряд ли. Есть другие, кто умеют… А переписываться – да, что тут сложного. Но в этих переписках много одинакового, поэтому быстро надоедает. Поначалу мне нравилось. Но я писал, например, в вашу «сабинянскую» группу. Под ником Лобито. Может, вы помните…

Все разом замолчали. Судя по изумленным лицам, Лобито вспомнил не только я. Ну надо же… Это просто невероятно!

- Чудеса… Я был уверен, что Лобито – это какой-нибудь университетский сноб, который закопался в умственных спекуляциях и сроду не держал в руках ничего тяжелее компьютерной мыши, - наконец, выдохнул Марк. – Но вы уверены, что это … что он… что это действительно вы?

Треххвостый засмеялся.

- Как мне вам это доказать? Ну, помните (ведь Марк Аврелий – это ваш ник, верно?), мы еще с вами как-то раз спорили о неграх и китайцах? Помните? Вы меня еще назвали расистом и пообещали никогда больше со мной не разговаривать…

Он вежливо улыбался, а Марк смутился.

- Да, кажется, что-то такое было. Извиняюсь, если что. Наверное, просто контекст беседы…

- Контекст был таким: я дерзнул утверждать, что китайцы и негры ближе к природе, то есть к животным, чем мы, белые. Потому что они способны осознавать себя как единое целое и действовать сообразно его задачам. А задачи у него, как и у всех организмов – размножится, захватить весь предоставленный ландшафт и вытеснить конкурентов. Белые же разучились чувствовать себя целым, распались на множество индивидуальностей и потому проигрывают в конкурентной борьбе.

- И что же…

- И вы, как услышали, как вам показалось, неполиткорректные нотки, так сразу начали повторять, как заведенный – что, мол, как можно делить людей по цвету кожи, стравливать расы между собой, объявлять кого-то неполноценным и т.д.. Вы словно читали заученный текст. Хотя я никого не считал неполноценным, даже наоборот. Я уважаю негров и китайцев, как достойных врагов. Победить их будет непросто. Но несмотря на это, сражаться с ними надо – иначе победят они.

- Э-э, сравнение людей с животными в любом случае не может считаться в их пользу, - взволнованно пробормотал Марк. - К тому же, я совершенно не согласен с этой фантастической постановкой вопроса… О якобы существующей войне между черными, белыми и так далее…

Он заметно побледнел, да и другие тоже. По лицам можно было догадаться, что экскурсанты испытывают чувство потери неких опорных убеждений, которые считали незыблемыми. Хотя – разве мы все не знали наизусть историю убийств сабинянами «мирных туристов»? Строго говоря, только что услышанное откровение вполне коррелировало с нею.

В этот момент сзади прозвучало что-то похожее на птичий стрекот. Как оказалось, это товарищи позвали Треххвостого. Он тут же сделался серьезен и, вежливо кивнув нам, отодвинулся со своей тележкой в сторону, чтобы пропустить процессию и присоединиться к своим. Нам ничего не оставалось, как продолжать плестись вперед. Все озадаченно молчали. Один Ержи подал голос:

- Ну что, коллеги? Кажется - здравствуй, первое разочарование? Ждали встретить тут поющих ангелочков, а чувачок-то оказался – без пяти минут гитлерюгенд! Однако же и правда белокурая бестия! – оглянулся он назад, усмехнувшись. – Да и другие вряд ли лучше. Впрочем, я не удивлен. Даже, можно сказать, доволен. Если бы они тут распинались в любви ко всему миру, это было бы искусственно. А так – все как надо. Для ребят, живущих в маленькой осажденной крепости в окружении всевозможных врагов, текст совершенно естественный.

Мария хотела было закивать, но не решилась, видя напряженные взгляды остальных. На помощь пришел Ченг.

- Коллеги, не хочется использовать подобную лексику, но здесь очень важен контекст, - сказал он, старательно изображая непринужденную улыбку. – Дело даже не в осажденной крепости, хотя… Вобщем, самое главное, что этот способный юноша никогда в жизни не видел черных. Разве что в интернете. Не знаю, были ли прежде в экскурсиях представители монголоидной расы, но черных не было точно. Э-э, я это выяснял. И в саму общину, насколько я понимаю, всегда входили только белые. Так уж получилось…

- О, да они изначально стояли на твердой расистской платформе, - съязвил Ержи. – Такой последовательности позавидует любая ультраправая партия!

- …мы не знаем, почему так получилось, - Ченг сделал вид, что не расслышал. – Скажем так, это были 60-е, когда в Европе темнокожих было не так много, как сейчас… И потом – он строго посмотрел на Марка – почему мы считаем, что они обязаны были брать в общину представителей других рас? Да еще и задним числом? Так уж получилось, что черные к ним не присоединились сразу, а потом стало поздно для всех, в том числе и для белых… Мы же не возмущаемся, что Христос был белым? Или кто-то видит в этом признак расизма?

Тут уж ничего не помешало Марии энергично выразить свое согласие.

- Местных жителей просто не обучили вовремя толерантности, вы уж извините, - подхватила она торжествующим тоном. – Как они могут быть терпимы к представителям других рас, если никогда их не видели? Если мы уважаем право сабинян на самоопределение, право жить своим изолированным социумом, то почему вменяем им в обязанность мыслить нашими категориями? Расизм – антирасизм, толерантность к черным… Все это имеет смысл только для нашего бурлящего котла цивилизации, куда свалены и перемешаны все расы и национальности. А здесь – вполне возможно, что и к счастью! – этого нет. Так не заставляйте же сабинян разбираться в том, что не имеет к ним никакого отношения!

После этой невероятно длинной речи (Мария обычно высказывалась гораздо короче) она умолкла и победно всех оглядела. Судя по реакции Марка, который брел, понуро опустив голову, даже ему было нечего возразить.

- Иными словами – будьте толерантны к праву маленькой самобытной общины проявлять нетолерантность, – вставил Ержи. – А то какое-то противоречие получается: вроде как уважаем их права, но лишь до того момента, пока они соответствуют нашим ценностям. Нет уж, давайте будем последовательны…

- Коллеги, - торопливо вступил я. – Нас так задело содержание слов … э-э… ну надо же – забыл спросить, как его зовут. Вобщем, их взводного. Хотя гораздо больше, на мой взгляд, мы должны были обратить внимание на глубину его погружения в нашу проблематику. Ведь это невероятно: босоногий человек, который с утра до вечера гнет спину на прополке огородов (ну ладно, пока что он служит в армии), потный, немытый и т.д. – оказывается, этот же самый человек прекрасно ориентируется в интеллектуальном дискурсе нашей цивилизации, даже не побывав в ней ни разу! Вот это вам не кажется удивительным?

- Кажется, - согласился Ержи. – И вобщем-то, зачем ему так глубоко вникать в противостояние рас, которое, как вы верно заметили – он взглянул на Марию, - не имеет к нему никакого отношения? Какая ему разница, что черные идут на белых войной? Он что, собирается в этой войне участвовать? Да ему от белых-то браконьеров дай Бог отбиться, которые их частенько атакуют.