Сабинянские воины

Глава 5. Треххвостый. Часть 1

Постепенно грустное облачко, оставшееся после разговора, развеялось. По мере того, как мы удалялись от серой громады стены, душу cнова заполняла радость. Мы спускались по горному лугу посреди изумрудной травы и благоухающих цветов. Солнце ласково гладило руки и спины, но не утомляло жарой. То и дело попадались ручейки, дышащие прохладой. Позади нас постепенно вырастали скалистые уступы. Они не были столь заметны, пока мы находились вровень с ними; лишь спустившись на ярус ниже, мы осознали их величие. Кое-где наверху со скал низвергались водопады, снизу казавшиеся тонкими струйками с туманным ореолом вокруг. Далеко в беззвучной синеве парили хищные птицы. Вобщем, это был классический и прекрасный горный пейзаж. И к восхищению снова добавилась сладостная мысль: ведь это почти единственное место на земле, подумал я, где человек не просто потребляет эту красоту, а служит ей, отдавая всего себя, и от служения-сопричастности получает новое, ни с чем не сравнимое наслаждение... Я пытался представить себе, что это я служу, что я тоже – сабинянин, один из этих дивных людей в линялых холщовых рубищах со множеством тесемок и мешочков. Что вся моя жизнь посвящена сохранению этого чуда, ради него я беззаветно тружусь, забывая о себе… Я пытался, но пока не мог. Привычка к другой жизни пока не отпускала. Но ничего, я сумею, говорил я себе. Только бы побольше насмотреться на них, услышать их, понять!

Некоторые из моих спутников стали привычно искать под рукой приспособления для фотографирования. А не найдя, испытали легкий абстинентный синдром, о чем шутливо сообщили всем.

- Все-таки не понимаю, зачем Верховному жрецу понадобилось отлучать нас от фотокамер, - заметила Йоки, любуясь цветами горечавки. Они казались яркими сапфирами, вставленными в изумрудную оправу. – Какая-то странная принципиальность. Почему не дать унести с собой на память изображения этих пейзажей? Если он опасается, что мы сфотографируем какую-то страшную тайну, то в чем проблема просто проверить на выходе наши карты памяти? Они же такие сведущие в технике, эти исторические реконструкторы в лохмотьях!

Природная благодать сделала свое дело: от былого смущения Йоки не осталось и следа. Она улеглась на траве, подложив руку под голову, и рассматривала пернатых хищников, кружащих в вышине.

- О благословенное юное простодушие, - весело-покровительственно проговорил Ченг, перематывая на ноге портянку. Он вернулся к своему амплуа хранителя традиций, и теперь уверял нас, что обматывание ноги хлопковым полотном гораздо эффективнее защищает от натертостей, нежели трикотажные носки. – Дело не в картинке, которую мы можем заснять, дело – в самих гаджетах. Откуда сабинянам знать, что еще скрыто у вас под корпусом фотоаппарата? В любом случае они разбираются в технике не больше нашего среднего обывателя. Вряд ли тут найдутся эксперты по шпионскому оборудованию, например.

- Все верно. Будь я врагом Сабинянии, я бы пронес с собой «жучки» со скрытыми микрокамерами, и установил их всюду на пути своего следования, - подхватил Ержи, - И все – конец сабинянским тайнам! Весь мир узнал бы, что тут происходит между визитами экскурсионных групп.

- Да что там – под видом смартфона можно и взрывоопасные элементы пронести, и отравляющие, и вообще диверсию устроить, - принялся фантазировать Тим.

Тема оказалась благодатной.

- Надеюсь, - перебил Ченг, стаскивая второй ботинок, - никто из нас не догадается подбросить этот совет знакомым? Они могут оказаться менее идейными, чем мы, а кто-то из них, не исключено, когда-нибудь тоже попадет в экскурсию.

Мы расположились на поляне около ручья; он весело сбегал со скалистого пригорка. Нельзя сказать, чтобы группа очень устала, но пройти мимо такого места было трудно. К тому же, хотелось обсудить первые впечатления. Тошук уселся, прислонившись спиной к мшистому выступу скалы. Остальные кто сидел, кто лежал, с наслаждением подставив лицо солнцу.

- Нет уж, Йоки, - шутливо продолжал Ержи. – Если мне пришлось отказаться от сигарет, то и ты откажись от фотографирования. У меня-то точно ломка посильнее твоей будет!

- Самая сильная фото-ломка – у Марка, - сказал Марино. – Но смотрите, как он неплохо справляется.

Марк уже давно устроился поодаль, положив на колени блокнот. Сперва я думал, что он ведет дневник. Но теперь увидел, что он рисует, быстро-быстро водя карандашом по бумаге. Он улыбнулся, не отрываясь от своего занятия:

- Когда я знал, что меня берут в экскурсию, я взял несколько уроков рисования, чтобы восстановить немного подзабытую технику… и вроде получилось.

Он перевернул к нам блокнот. Вот так чудо! Мы увидели профиль лежащей Йоки, набросанный крупными уверенными штрихами. Раздались восхищенные возгласы.

- Ну вот, ура, теперь у нас в группе есть художник, - довольно сказал Ержи. – Значит, вернемся не с пустыми руками. У меня-то с этим совсем никак.

- А Теше вы не нарисовали? – спросил я.

- Не успел, - ответил Марк. – Но солдат набросал, уже по памяти.

Он пролистнул блокнот назад и показал две знакомые фигуры. Действительно, было очень похоже. Даже их невозмутимые улыбки были переданы очень точно.

- Все-таки удивительно, - подал голос Тим, усаживаясь поудобнее на своей куртке. - Человек когда-то был американцем. Может, даже проходил по тем же местам, где и я. Наверняка ездил в машинах, в метро, заходил в магазины, смотрел телевизор. Но от него прежнего ничего не осталось. Стерто начисто. Сейчас это какой-то нищий средневековый монах. Как это возможно – не представляю…

- Признаться, я бы тоже не подумал, что вы – американец, пока вы не сказали, - усмехнулся я. – Наверное, у нас есть некое типовое представление об американцах, отчасти по фильмам, которые на 95% - голливудские, отчасти – по туристическим группам. Но вот вы – совсем другой. Правильно было сказано: в США слишком много народу, чтоб можно было вывести типичного американца. Можно сказать, что этот Теше – типично нетипичный американец… И потом, у вас же в 60-х развелось столько необычных религиозных течений, что не удивлюсь, если он был не один такой.

- Правда, остальные в итоге вернулись к более-менее привычному образу жизни, а этот ушел в совсем иной мир, - заметил Тим. – И навсегда. Похоже, что навсегда.

- Именно иной, - добавила Йоки. – Как будто бы человек принял решение улететь на Марс, откуда нет обратной дороги. Наверное, марсианские колонисты, если туда все-таки полетят, будут лет через 30 представлять собой нечто похожее.

- Ага. Вспоминать о себе прежнем, как о другом человеке, - вставил Марино.

- Или вообще не вспоминать, - добавил Тим.

- Интересно, кто его жена? – задумалась Йоки. – Откуда она? Тоже американка, или она родом из другой страны, и они познакомились уже здесь?

- И где она сейчас?

- Мне почему-то кажется, что она находится там же, где и его умершие дети, - сказал Марино. – То есть умерла в молодом возрасте от плохого питания и отсутствия медицинской помощи.

- Очень может быть, - согласился Марк, не поднимая глаз от рисунка.

- Коллеги, коллеги! – нетерпеливо воззвал Ченг. Он уже перемотал портянки и зашнуровал ботинки. – Поймите, что это – осознанно выбранный образ жизни. Отказ от медпомощи, от разнообразного питания…

- И от питания вообще, - вставил Тим.

- Традиционный образ жизни вообще-то предполагает риск неурожаев, - в который раз изрек Ченг, недобрительно покосясь на него. – Это в нашем мире все предсказуемо, мы всем обеспечены. Шансов умереть голодной смертью – никаких. Но какой ценой это достается? Ценой варварской нагрузки на природные запасы. Пожив эдаким обществом изобилия еще лет 100, мы просто истощим ресурсы и питьевой воды, и почв. А эти люди решили добровольно ликвидировать свою нагрузку на природу, выбрав существование на грани выживания. Возможно, для того, чтобы подать нам всем пример!

- Да-да, - воскликнула Мария, как всегда с уважением слушавшая Ченга, - я уверена, что сабиняне показывают нам, всей планете, как нужно жить!

Наверное, мне не следовало этого делать, но это был спор, все время ведущийся в моей голове, и мне трудно было сдержаться.

- Все верно, мы все мечтаем, чтоб это было так, потому что мы нуждаемся в таком примере, - быстро произнес я. - Но одно дело – утешать себя тем, что существуют подвижники, готовые умереть ради планеты, и совсем другое – стать таким самому.

- Но не вы ли в сети все время заявляли, что мечтаете оказаться в Сабинянии? – язвительно спросила Мария. – А теперь, получается, вы увидели первого подвижника и сразу передумали?

Я не знал, что ей ответить. Нет, я не передумал. Я думал в точности то же, что и раньше: что Сабиняния меня одновременно восхищает и пугает. Пугает вопросами, остающимися без ответа.

- Я мечтал оказаться здесь именно потому, что хотел разрешить свои сомнения, - наконец, сказал я. – Идея, которая здесь реализована, прекрасна. Но я не понимаю, как она реализована…

- Может, вам стоит хоть на время отказаться от умствований? - перебила Мария с металлической ноткой в голосе. – Вам же будет легче. Если идея реализована, то уже неважно, как!

Я вздохнул.

- Повторяю, идея отказа от личных амбиций ради общего блага – это замечательно. Но неестественно. Так же как и идея Рая. Он нам нужен, мы все о нем мечтаем. Но что-то нам подсказывает, что здесь, на земле, он неосуществим. И вот я оказываюсь в раю на земле! Понятно, что я задаюсь вопросом, а как это работает, - сформулировал я осторожно.

- Все-то вам нужно раскрыть, все препарировать, - презрительно отвернулась Мария. – Машинная цивилизация, что тут скажешь!

Я подумал, что вряд ли она сама принадлежала какой-то другой.

- А как насчет Северной Кореи? – вмешался Тим. – Со стороны это выглядит как точно такой же Рай на Земле, все в едином порыве строят светлое будущее, светлое настоящее и т.п. Но ведь вы не станете отрицать, что это не очень соответствует действительности?

- Сравнение некорректно! – воскликнул Ченг. – Северная Корея – это огромная бездушная машина с миллионами людей-винтиков. В таких условиях невозможно создать совершенное общество. А Сабиняния – это всего две тысячи человек. Фактически, семейная коммуна. Даже записные антикоммунистические скептики согласны с тем, что в рамках семьи коммунизм возможен.

- Он и реализуется в каждой семье, - добавила Мария.

- Ничего себе семья – две тысячи народу! – усмехнулся Марино. – Даже в фирме, где работает сто человек, идут постоянные распри и внутренняя борьба. Чтобы все эти две тысячи человек не завидовали друг другу, не пытались превзойти, не боролись за ресурсы, они должны быть либо олигофренами (ну, или запрограммированными роботами), либо действительно состоять в родственных связях друг с другом. Причем – близких.

- Это невозможно, - отозвался со своей стороны Марк. – Сколько бы их не было изначально (кстати, мы этого не знаем), за два поколения они не успели бы все породниться.

- Причем здесь родственные связи?! – не унималась Мария. – В сравнении с семью миллиардами людей на планете две тысячи в любом случае будут восприниматься как маленькая компактная семья.

- Тем более, что она зацементирована ощущением своей инаковости, непохожести на внешний мир, - согласился я. – И готовностью в любой момент отразить внешнюю угрозу. Да, все верно – осознание себя осажденной крепостью очень способствует сплоченности. Впрочем, для осажденных они ведут себя очень дружелюбно, ну да ладно… Хочу лишь сказать, что 2000 человек (ну хорошо, вычтем 300-500 детей, или сколько их тут при местной высокой рождаемости – итого получается 1500-1700 взрослых) – это слишком много для полного единомыслия. В таком коллективе обязательно должен появиться разброс по ценностям, по характерам. Подвижники-идеалисты и, наоборот, единоличники-эгоисты.

- Возможно, эти крайние эгоисты как раз и эмигрировали, - вставил Ченг.

Он умел так замечательно компенсировать свои возражения располагающей улыбкой, что они выглядели не оппонированием, а дружеской поддержкой. Чего нельзя было сказать о Марии.

- Ну хорошо, - сказал я. – Крайние эгоисты эмигрировали… А не крайние? Просто обычные люди, у которых дети умирают от последствий недоедания или отсутствия медицинской помощи? Тот же Теше. Да, разумеется, они привыкли к такой жизни. Но, если верить тому, что они заходят в интернет и знают, что в других странах детей лечат… Любой нормальный человек захочет такого же для своего ребенка. Эмигрировали всего 10-15 человек. А 1000 человек, дети которых болели и недоедали? Неужели они были с этим согласны? Не могу в это поверить. Как хотите, но не могу…

Я умолк, не решаясь поднять взгляд на Тошука, который, я знал, не сводил с меня глаз.

- Согласен, - сказал Марино. – Такое ангельское смирение перед лицом беды возможно лишь, если ты не представляешь себе другой жизни. Но гипотеза об интернете это исключает. Члены общины могут быть какими угодно идейными, не вестись на приманки рекламы, всяких излишеств цивилизации и все такое прочее, но здоровье и жизнь твоего ребенка – это не рекламное излишество. Если они знают, что в любом другом месте их ребенок мог бы выжить, а здесь он умрет, то желание увезти его отсюда будет совершенно естественным.

Я ждал, что Мария будет возражать, но вдруг услышал голос Тошука:

- Таким образом, предполагается два варианта разгадки. Первое - сабиняне искренне не представляют себе другой жизни. Это значит, что они врут, будто заходят в интернет, или же «интернетом» они считают несколько определенных сайтов, которые для них открыты; может, они вообще заходят на них в режиме офф-лайн, то есть эти сайты просто загружены на их компьютеры, и все. Что касается экскурсантов, то есть нас, то они нам не верят. Второй вариант - они все прекрасно знают, то есть догадываются, но запуганы до такой степени, что ни единым жестом не показывают правды…

Я был изумлен. Тошука никак нельзя было назвать фанатиком, но, тем не менее, такого праздника объективности я не ожидал.

- Вранье про интернет возможно и при втором варианте, - подхватил Ержи. – Их заставляют рассказывать, что супердемократичные жрецы позволяют им связываться со всем миром и знать, как мы хорошо живем. На самом деле они ничего о мире не знают. Возможно, они даже уверены, что никакого внешнего мира нет, или там такая же тюрьма, как и у них.

- Но как тогда они объясняют себе появление экскурсантов? – удивился Тим. – Мы что, с их точки зрения, иллюзия?

- Могу предположить, что они считают нас чем-то вроде провокации своих жрецов. Проверкой на политкорректность, так сказать. Поддались, сказали что-то не так, пожаловались на жизнь – и все, к стенке.

- Вы начитались антиутопий, - усмехнулся Ченг. – Это откуда, из «1984» Оруэлла?

- Это возможное продолжение «1984», - ответил я за Ержи. – Там как раз герой принял провокацию за чистую монету и за это поплатился. Версия Ержи предполагает того же героя, только наученного горьким опытом.

Ержи согласно кивнул.

- Мне странно это слушать, - недовольно сказала Мария. – Большинство из вас еще неделю назад признавались в любви к Сабинянии. Да-да, и вы тоже! – она строго посмотрела на Ержи. – Это ведь у вас на аватарке изображение русалки, верно? – И убедившись в своей правоте, торжествующе продолжила: - По-моему, в вас говорит обычный зуд противоречия. Когда вы писали свои восхищенные посты, вы не верили, что все это может быть правдой. А оказалось, что это так. И вам обязательно нужно найти в совершенстве изъян. А если его нет, то вы его придумываете.

- Я бы сказал, это зуд поиска сложных решений там, где все до обидного просто, - миролюбиво заметил Ченг. Довольная улыбка свидетельствовала о том, что он уверен в своей правоте и в том, что сейчас убедит в ней всех нас. – У вас, дорогие мои, не было ни малейшего основания считать, что Теше и те двое воинов врут нам, либо нас подозревают во лжи. Извините, но все это высосано из пальца. И напрасно вы провоцируете молодежь на конспирологические версии, - вежливо обернулся он к Тошуку. – Я понимаю, что в вашем случае это был просто полемический оборот, но, как видите, его приняли слишком близко к сердцу.

- Ни в коем случае этого не хотел, - вежливо поклонился, в свою очередь, Тошук. – Но мы договорились искать истину. Я попытался сформулировать две основные скептические гипотезы. Не думаю, что они могут нанести истине вред. Она на то и истина, что ей ничто не опасно. Итак, первая гипотеза – жители ничего не знают о внешнем мире, считают его вражеским и поэтому, логично, не верят нам. Вторая – они затерроризированы настолько, что им вобщем-то все равно, каков он, внешний мир. Им важно лишь, убьют их или нет за лишнее слово. Они могут считать нас провокаторами, а могут и не считать. Я верно излагаю?

- Вполне, - ответил Тим.

- А третьего варианта вы не допускаете? – воскликнула Мария.

- Конечно, допускаю. Третий вариант – что все именно так, как трактуют жрецы через свои каналы связи с внешним миром. А именно: здесь мало того, что построен Рай на Земле, здесь каким-то образом выведен новый вид человека, который склонен подчинять все свои личные интересы общему благу, а также благу природы. Они знают о нас абсолютно все, но так как они – новый совершенный подвид хомо сапиенсов, эти знания не способны поколебать их идейности. Они ничего и никого не боятся – ни нас, ни президента США, ни своих жрецов, ни своего спецназа. Просто каким-то удивительным образом решения, направленные на достижение общего блага, совпадают с их свободным волеизъявлением.

- Короче, это ангелы, - хихикнул Ержи.

- Если бы я не слышала в ваших словах иронию, я бы подписалась под каждым словом, - изрекла Мария, строго взглянув на Тошука. – Признаться, я очень удивлена. Вы бывали в Сабинянии до нас, со многими здесь знакомы. Уж вы-то точно знаете, какая версия истинна. Зачем вам играть в эти глупые игры и бросать тень на тех, кто вам доверяет?

Тошук опустил глаза.

- Да, я был здесь не раз. Кое с кем знаком. Но, тем не менее, я – всего лишь гость здесь, хоть и давний. У меня осталось еще множество вопросов и белых пятен. Как и вы, я хочу найти на них ответы. Но я уверен, что мы не оскорбим наш любимый предмет – Сабинянию – если будем спрашивать и сомневаться. – Помолчав, он добавил: – Мария, не сердитесь на меня, но если бы вы были на сто процентов уверены, что это Рай на Земле, вы бы давно убежали от нас, чтобы на первом же стойбище внизу умолять оставить вас тут навсегда. Но вы этого не делаете. Значит, и у вас есть сомнения.

Мария было смутилась, но быстро оправилась:

- Вас интересует, почему я до сих пор не сбежала от вас? – усмехнулась она. – Поверьте, я не уверена только в одном: в своих чисто физических способностях выдержать здешнюю жизнь. Увы, я, как и вы, ослаблена городской цивилизацией. Лет двадцать назад я, наверное, могла бы с уверенностью предложить себя коммуне как хорошую трудовую единицу. Но мне пятый десяток лет. Здоровье уже не то. Я прекрасно знаю, что в таком виде я вряд ли принесу здесь пользу. Я собираюсь принести ее по-другому: увидеть как можно больше, чтобы максимально полно рассказать о Сабинянии в нашем мире. И, может быть, убедить людей хоть в чем-то последовать ее примеру.

Получилось немного высокопарно, но у Марии таким выходило любое суждение, даже самое правильное.

- Что ж, значит, в этом плане у нас консенсус: мы все хотим узнать побольше, - сказал Тошук. Он посмотрел поверх наших голов. – Похоже, совсем скоро у нас будет возможность реализовать это желание.