Черные вороны 8. На дне

ГЛАВА 6

Иногда настигает совершенно неправильное, но вполне понятное желание: с разбегу, со всей дури впечататься своей несчастной дурной головой в каменную стену… Чтобы этой страшной, но короткой болью заглушить, забить, заменить боль душевную, не убивающую, но сводящую с ума своей вечностью и неизлечимостью — его. Чтобы из треснувшего черепа разлетелись красно-чёрные брызги, растеклись ужасной лужей мысли — и я наконец-то перестала бы думать о нём… Но так он покинет только мою голову, а в сердце-то всё равно останется! Пусть, ну пожалуйста, пусть оно разорвётся!!! Чтобы совсем от него освободиться! Лучше уж так — безмозглой, бессердечной, но — безнегошной… 

(с) Просторы интернета

– Жена, говоришь?

Шамиль посмотрел на меня черными глазами, и взгляд этот был страшнее, чем у других чеченов. Цепкий, умный, коварный. Я не знаю, что его связывало с Максимом и каким образом и почему все называли их братьями. Чего я не знаю о своем муже?

– Иди сюда, девочка, – поманил меня пальцем. Я перевела взгляд на Максима, и тот кивком показал мне, чтоб подчинялась. Подошла, чувствуя, как слегка подранивают пальцы. Я слабая, растерянная, и я совершенно не знаю, с кем имею дело.

– Где ты познакомилась с моим братом?

Судорожно сглотнула. Что он хочет от меня услышать? Что мне сочинить?

– Правду расскажи Шамилю. Не стесняйся.

– В дом ко мне влез, как вор, а потом с собой в столицу забрал.

Мне показалось, или Макс немного расслабился и откинулся назад на траву, опираясь на локти.

– Совсем девочкой забрал, а, братишка? Не чтишь законы русских о совершеннолетии. Правильно. Девку надо брать, как только она девкой стала. Иначе потом суками становятся, шалавами продажными. Приехала за тобой, да?

– Приехала. Дура-баба.

Сердце замерло, дышать стало нечем. Про детей если скажет…

– Да. Дура. Здесь оставишь или домой отошлешь?

– Пока здесь. Потом, как поспокойней на дорогах станет, домой отправлю.

– Дорожишь, значит? Я думал, она как все твои жены… – осмотрел меня с ног до головы и потянул кальян, – может, одолжишь на пару ночей.

Повернулся к Максиму, и они посмотрели друг другу в глаза. И… Шамиль рассмеялся, ударил моего мужа по-дружески по плечу.

– Расслабься. Шутит Шамиль. Понял уже, что ее трогать нельзя. Зачем Закиру глаза выдрал и руки отрубил? Убил бы, да и все.

– Слишком просто. – Максим взял трубку у Шамиля и тоже затянулся дымом. – Он мое тронул.

Снова застонал Изгой, и я резко обернулась. Его окатили ледяной водой, заставляя прийти в себя. Один из боевиков схватил шампур, раскалил над костром железную витую ручку и поднес к груди Изгоя.

– Жечь буду, как собаку. Кто послал тебя, русская свинья?

– С автобуса сбежал… сказал же… уже…

Чечен прижал железо к груди Славика, и тот глухо застонал. Я дернулась, подскочила, но меня схватил за руку Максим и заломил ее за спину.

– В дом пошла. Ни звука. Иначе он сдохнет. Джабар, жену мою ко мне в комнату отведи.

– А что так, брат? С нами не посидит… или не соскучился по жене?

Макс ухмыльнулся и вдруг громко крикнул:

– Джанан, ко мне иди.

Я обернулась и увидела, как тоненькая девушка во всем черном покорно к мужу моему идет.

– Жена подождет. У меня пока новая жена есть, да, маленькая? – улыбнулся девушке и похлопал себя по колену. – Садись. – та тут же села на ногу моего мужа и спрятала лицо на плече Максима. Боль была резкой в области сердца, как будто нож туда вошел и остался, мешая дышать. Но я и слова не сказала. Только Максу в глаза смотрю. А он – мне, и сучку свою молодую поглаживает по спине, спускаясь к ягодицам, выпуская дым в мою сторону и прищурив глаза.

– Уведи ее. Закрой в комнате. Пусть поспит. Чтоб научилась дома сидеть, а не ездить без спросу и мужу перечить.

– Наказал, значит. Да. Баб наказывать надо. Иначе на голову сядут.

Джабар кивнул мне в сторону здания, и я, стиснув кулаки и сдавив челюсти, за ним пошла. Только бы выдержать, только бы ни слова ублюдку этому не сказать. Не броситься на него и глаза не выцарапать, чтоб не лапал своих шлюх при мне.

– Красивая жена у тебя, Аслан. Жаль только, что русская. Ну да ладно. Мы любую примем. Твой выбор – закон для меня. Сына пусть родит тебе… Тогда и бегать за тобой не будет. Некогда станет.

– Родит, – угрюмо сказал Максим, – потом.

Джабар протащил меня мимо Изгоя, и я успела встретиться с ним взглядом. Он медленно закрыл глаза и снова открыл. Господи! На его лице места живого нет, и на груди кожа вздулась от ожога. Как он так попался? Каааак?

Губами шевелит, а я разобрать не могу… Не могу! Так и не поняла ни слова. То ли «надо» сказал, то ли «нет», не знаю. Кто теперь детей оттуда вытащит? Как они там? Одна надежда на него была.

***

Сидеть в этой комнате было пыткой. Знать, что там снаружи мучают моего брата, а мой муж лапает свою любовницу и потягивает кальян как ни в чем не бывало. Значит, и жены у него теперь есть… все тайное всегда становится явным, да и не было это тайной ни для кого, кроме меня. Про баб его. Может, и раньше их было немеряно. Полночи просидела в кромешной тьме, прислушиваясь к тому, что там происходит. Пока не услышала шаги под окнами. Несколько пар ног и голоса. Многие из боевиков по-русски говорят.

– Аслан новый жену себе взял. Джанан эту. Шамиль ее ему подарил. Говорит, сыновей ему нарожает. От первой жены у него только дочь есть.

– От этой худой с безумными глазами, ту, что Закир привез?… Мать моя женщина, ты видел, что он с Закиром сделал? А Шамиль позволил.

– Закир на чужую жену глаз положил. Остался без глаз. Правильно сделал.

– Он ему и член припалил. Так что одни яйца остались. Евнух теперь Закир наш.

– Чмом он тем еще был. Поделом ему. Слишком свой нос задирал.

– Надо и нос до кучи подрезать. Тоже длинный.

Послышался смех, а я медленно сползла по стенке. Мне казалось, что с меня содрали кожу живьем, что каждый мой нерв оголился, и по нему пустили электрический ток. Наверное, такую же боль испытывает умирающий под пытками. Осознание иногда приходит медленно, а иногда оно вспарывает нервы, мгновенно убивая все внутри, взрывая душу. Когда ты летишь в глубокую черную дыру... и, да, я сверну шею там на дне... сама... в одиночестве... никем не услышанная... забытая... и... нелюбимая. Ненужная. Жалкая. Каждое ЕГО обещание мне когда-то было ложью, грязной, наглой, продуманной ложью. Все игра, а я песчинка в этой игре. Другая сыновей родит… Как он смеет? Как смеет вот так топтать меня и любовь нашу?

Идут часы, и я понимаю, что он с ней. Всю эту ночь с ней. А я закрыта здесь в его комнате. И дети наши где-то там в автобусе голодные. Мне кажется, что мое тело превратилось в пепел, а душа корчится в адских муках, и они никогда не закончатся, никогда не прекратятся. Предательство убивает быстрее кинжала. ЕГО предательство превратило меня в полутруп... оболочку, внутри которой кроме отчаяния ничего не осталось... Первая любовь совершенно безжалостна, а когда эта любовь становится единственной на всю жизнь, то она пожирает все существо. Он причинял мне боль с самого начала. Каждую секунду наших отношений. Иногда с отсрочкой в пару лет, но ненадолго. Зверь внутри него не мог обходиться без страданий… моих страданий. И как же он наслаждался там, на улице, когда посадил ее к себе на колени и гладил при мне.

 Села на пол, облокотившись о стену, закрыла глаза. Я не имею права сейчас думать об этом, не имею право умирать… потом. Когда дети будут в безопасности. Потом я позволю себе сойти с ума.

А сейчас я должна быть сильной. Послышался звук открываемого замка, дверь распахнулась, и я увидела своего мужа с бутылкой в руке и расстегнутой настежь рубашке. Он поднял руку и ткнул в меня указательным пальцем.

– Ты!… Что со мной сделала, сука? А? Приворожила?

Шаг ко мне заплетающимися ногами, и я тут же во весь рост встала и прижалась к стене. Впервые мне рядом с ним было страшно…. Нет. Не впервые… Но тогда я еще не знала, на что он способен. А теперь знаю.

– Спроси сам у себя, что ты с собой сделал!

Усмехнулся и сделал нетвердый шаг ко мне.

– Нееет! Не я! Ты! Ты, бл*дь, сидишь вот здесь! – постучал указательным пальцем по голове. – И сводишь с ума!

– А я думала, я сижу в этой проклятой комнате! Под стражей!

Кивнул и подошел еще ближе.

– Сидишь и будешь сидеть, где я скажу, – чуть пошатываясь, осмотрел мое лицо, грубо погладил щеку, – дряяянь, какая же дрянь… красивая… мояяяя.

Не просто пьян, он полумертвец от алкоголя и еще какой-то дряни. 

– Ты не имеешь на меня никаких прав. Не твоя уже!

Содрала кольцо и швырнула в него, думала, оно упадет, но Максим поймал на лету, несмотря на свое состояние. Покрутил в пальцах и сунул в карман.

– Пригодится. Можно переплавить. – сердце зашлось от этих слов, захотелось выдрать это кольцо и изодрать ему лицо. – Моя. Раз приперлась сюда.

Схватил за подбородок и приблизился вплотную так, что мне было видно каждую пору на его коже. Завоняло алкоголем и еще каким-то тонким запахом. Женским. Меня передернуло. От своей жены или как ее там… ко мне пришел.

– Все свои права ты оставил на той проклятой бумажке, которую подписал! Там твои права! И у шлюхи, на которую меня променял! Где дети? Что с нашими детьми, ты что-то предпринял? Или ты пьешь с этими жи…

Заткнул мне рот ладонью, не давая договорить.

– Тихо! Заткнись! Иначе мне придется наказывать тебя… а я… я по..ка не хочу.

Опустил голову и тронул пальцем мою шею. Повел вниз к ключицам и обвел вырез, сжал грудь.

– Тебя хочу… бл*дь, Даша, я хочу тебя трахать, слышишь? Сейчас хочу.

Сбросила его руку.

– Дети где? – схватила его за рубашку и тряхнула. – Где дети?

Его ладонь вдруг схватила меня за горло и сильно сжала так, что я закашлялась и хрипло втянула воздух.

– А когда ты, дура, тащила их сюда, ты не спрашивала себя… где они будут? Откуда ты взялась, мать твою? Тебя не должно было здесь быть? Ты понимаешь? НЕ ДОЛЖНО!

– К тебе ехала… брак наш спасать! Тебя спасать! Себя!

Расхохотался, шатаясь и запрокидывая голову.

– Спасать? После того, как ты его погубила?

– Скажи, где дети?

– Задавай этот вопрос самой себе! – убрал волосы с моего плеча, поднес их к носу и втянул запах. – Ты так пахнешь… я ужасно тебя хочу.

И прижался губами к моей шее, а я впилась в его плечи дрожащими руками в попытке оттолкнуть. Но ему было плевать, он схватил меня за талию, приподнял и поволок к постели. Я упиралась ногами, пытаясь притормозить его, била по спине руками, но он намного сильнее. И возбужден. Я чувствовала его напряженный член бедром. Опрокинул навзничь на кровать и навалился сверху.

– Не прикасайся ко мне! Отпусти меня! Не смей!

– Ну ты же хочешь знать, что с твоими детьми, а я хочу к тебе прикасаться… Давай удовлетворим желания друг друга.

Я не верила своим ушам, он заставлял меня… это был шантаж. Самый омерзительный, гадкий, недостойный.

– Ты омерзителен! Это так…так противно!

– О дааа, тот еще подонок. Я хочу взять свое! Без насилия, как ты говоришь… сама дашь.

Схватил меня за волосы и заставил запрокинуть голову, чтобы пройтись языком по моему горлу вниз к ключице и прикусить грудь через ткань.

– Не твое! Твоего здесь ничего нет!

– Мое! Я сказал! Этого достаточно! Пока я так хочу – мое!

Я силой оттолкнула его от себя, но он навалился снова, перехватив мои руки и заводя их мне за голову.

– Хочешь знать, где они – раздвинь ноги и заткнись.

Смотрит на меня, пошатываясь на руках, пристраиваясь у меня между бедер.

– Ты — животное!

– Да кто угодно, – опустил голову и дернул ворот платья, отрывая пуговицы, раскрывая края, обнажая мою грудь. Оскалился и завладел моими губами. Не целуя, а сминая и кусая их, безжалостно, жестоко, наполняя мои легкие запахом алкоголя, заставляя задыхаться от отвращения. Я вертела головой в попытке освободиться от поцелуя, а он не давал мне этого сделать, а потом вдруг отстранился и спросил, глядя в глаза:

– Уже ненавидишь? М? Отвечай! Ненавидишь?

– Ненавижу! Ненавижу, как это только возможно!

Вытерла губы ладонью после его поцелуя, а он снова оскалился, как зверь. Прикрыл глаза, словно впитывая в себя эти слова, а потом зло ухмыльнулся.

– Я этого ждал. Ты даже не представляешь, как я этого ждал.

Пьяный, сумасшедший, чужой. Я не понимала, чего он хочет… точнее, не видела кроме похоти никаких эмоций, и это сводило меня с ума. А потом наклонился и хрипло процедил:

– Запомни… мне плевать, на твою ненависть, насрать на твои желания. Ты приперлась сюда за каким-то хером и будешь моей шлюхой. Я буду тебя трахать. Я и только я. Потому что… так хочу. И могу.

Грубо сжал мою грудь.

– Можешь получать удовольствие, а можешь просто закрыть рот и молча раздвинуть ноги. Когда я кончу, я скажу тебе, где твои дети.

– Я тебя не прощу! Слышишь? Я никогда тебе этого не прощу!

– А кто сказал, что оно мне надо? Твое гребаное прощение!

Задрал подол платья мне на талию, придвинул за бедра к себе, содрал трусы и просунул руку между моих ног.

– И правда, не хочешь…, – злой смешок, сунул пальцы себе в рот, смачивая слюной, – ничего, захочешь. А не захочешь – и на это плевать. Я хочу!

Процедил и вошел в меня одним толчком. Я закрыла глаза и опустила руки, сжала простынь. Кроме ощущения его члена в себе, больше ничего не чувствовала.

Он помедлил, а потом начал двигаться. Быстро, безжалостно, со злом. Не лаская, не целуя. У меня не было даже слез. Я просто терпела. Не двигаясь, не издавая ни звука. Он входил быстро, глубоко, на грани с болью. Но я как омертвела. Мне хотелось только одного – чтоб он кончил и сказал, где мои дети. Когда движения ускорились, я приоткрыла глаза и отстраненно посмотрела на его лицо. А он так же смотрел на меня. Беззвучно вонзаясь, по лбу стекает струйка пота, а волосы упали на лоб. Зарычал, в последний раз толкнувшись в меня, брызгая спермой, не переставая смотреть на меня осоловевшим взглядом. А я ничего не чувствую. Абсолютно. Только дикое опустошение. Когда он дернулся последний раз, содрогнувшись всем телом, я хрипло спросила:

– Где дети?

– В безопасном месте под охраной.

– Я не верю тебе! Где они? Их забрали из автобуса?

– Не важно где. Придется поверить. У тебя… нет выбора.

Откинулся на спину и закрыл глаза. Через секунду я поняла, что он вырубился. Так и не разулся, и не застегнул штаны. Чужой, Боже, какой же он чужой!

Зачем я любила его все эти годы? Ради страданий? Я получила их сполна. Столько боли, сколько с ним, я не испытывала никогда. И я распята на этой боли, как на кресте, а он вколачивает в меня новые гвозди один за другим.

Как же я надеялась, что мы будем счастливы… но это счастье было скоротечным и ненастоящим. Он таки сломал меня. Казнил. И теперь глумится над моими останками. Медленная и мучительная казнь, смотреть на него и понимать, что никогда не любил меня, понимать, что между нами никогда ничего не было кроме моей иллюзии. Каждое его оскорбительное слово больнее удара плетью. Я не верила сама себе, что слышу все это от него. Неужели он выпустил на волю свои истинные эмоции. Унижая и оскорбляя меня, наслаждался и упивался моей агонией.

И этот секс был хуже насилия, хуже всего, что могло быть между нами. Даже в том диком кошмаре была истекающая кровью любовь, а здесь… здесь ничего, кроме циничной и пьяной похоти.

Приподнялась, одернув подол платья, и встала с постели. Дойти до душа и смыть с себя его прикосновения, смыть всю эту грязь и ложь.

Наступила босыми ногами на ключ и замерла. Перед глазами привязанный Изгой и цепь с замком на его ноге, обмотанная вокруг одного из столбов турника.

Наклонилась и сдавила ключ в ладони, потом перевела взгляд на Максима. Он крепко спал, как может спать пьяный человек. Я обула сандалии и тихо пошла к двери… Я должна хотя бы попытаться освободить Славика. И если у меня получится, то появится и надежда на спасение детей.