Черные вороны 8. На дне

В истинной любви воплощается всё самое лучшее и самое отвратительное, что только есть в нашей жизни. Любовь оправдывает всё, что помогает ей выстоять.  Любовь смертоносна, разрушительна. Впуская любовь в сердце, не знаешь, ангел ли поселился в твоей душе или демон. Или же тот и другой. Такова любовь. Нет в ней благородства, зато есть отвага и свобода, есть красота и преданность, есть подлость и низость.  (с) «Тайна древнего замка», Эрик Вальц   Я не могла и не хотела верить, что это происходит на самом деле, что Максим и вот это чудовище, отдавшее приказ захватить автобус с людьми, может быть один и тот же человек. Но я видела собственными глазами, что это он. Шрам у виска, родинка на скуле. Все это было видно на снимке. Это не кто-то похожий. Я слышала, как они говорят по рации о каких-то поставках, о том, что боевики взяли КПП неподалеку отсюда и… там все мертвы. И весь этот беспредел контролирует мой муж. Мой бывший муж. Прошли те дни, когда я в это не верила. Жуткие дни, пока нас держали возле ущелья и обращались с нами, как со скотом. Я все еще надеялась, что он здесь, чтобы спасти нас, что это розыгрыш, недоразумение… Но я ошибалась. Все было настоящим. Захват автобуса, боевики и правда о том, что Макс Воронов – это и есть жуткий убийца Аслан Шамхадов. Нас держали в самом автобусе. Выпускали в туалет по одному. В первый день я сидела в самом конце и молила Бога, чтобы дети молчали, чтобы они не просились в туалет, не требовали есть и пить. Дала им по яблоку и пирожку. На какое-то время им хватит. Но что делать к вечеру. А к вечеру и начался ад. Нескольких заложников убили. Еду и воду нам не дали, и мы делились тем, что есть друг у друга. Главное, что были сердобольные пассажиры, которые отдавали моим детям сэндвичи. Но это все в первый день. День, в который мы надеялись, что нас выпустят. Надежда испарилась, когда боевики застрелили женщину, попытавшуюся позвонить, и паренька, который забился в приступе эпилепсии и испугал одного из ублюдков. Обо всем, что они делали, докладывали Аслану. Я слышала, как они переговариваются… слышала голос Максима. Он уже выучил их словечки, жаргон. Выучил все… И мне стало страшно, что я что-то упустила. Что я чего-то не знаю о нем. Что те годы, когда Андрей и Савелий еще не были знакомы со Зверем, кем он был? Откуда появился? Нет ли чего-то, чего никто из нас даже не подозревал о нем. А потом гнала эти мысли подальше, не хотела верить. Не хотела даже допускать сомнениям закрасться в мою голову… До того дня, когда Максим собственным голосом отдал приказ расстрелять ту женщину. Расстрелять за то, что она позвонила кому-то из своих родных. Расстрелять, чтоб другим неповадно было. – Эй, – я приоткрыла глаза, стараясь не думать о том, что ужасно хочу в туалет, – эй, ты спишь? Мой сосед сзади мужчина лет сорока очень тихо шепнул мне на ухо, наклонившись вперед. – Пытаюсь. Боевики сидели снаружи у костра, они врубили музыку на радиоприемнике, и до нас доносились их смех и голоса. – Я видел, у тебя есть телефон. – А толку от него? Я не могу позвонить. – Попросись в туалет и позвони. – У меня двое детей, если меня убьют, они останутся одни. – Тогда дай свой сотовый мне. Его так же могли у***ь, отобрать мобильник, и тогда все шансы сказать Изгою, где я, у меня отпадали. – Я сама. – Так действуй. Нас скоро здесь всех перестреляют. Я посмотрела на спящего Яшу и на Таю. Судорожно сглотнула. Третий день плена. На них грязные вещи, Тая запрела. Вчера она плакала от голода и просила кушать, я отдала им последние бутерброды. Утром она начнет просить есть, и Яша тоже. Я должна придумать, где взять еду, найти для них воду. Вечером укачивала Таю, перебирая ее волосики, и задыхалась от мысли, что это ее отец обрек нас на все эти ужасы.  «Хочу к папе». – тихо канючила она, а я не знала, что ей сказать. Что это Макс заставляет их голодать, что он ушел от нас? Яша ничего не спрашивал, даже о том, где сейчас его отец, и мне почему-то казалось, что он все понимает. Видит мой страх, мои слезы, когда я снова и снова рассматриваю газету, и понимает. Он с упреком смотрел на меня и отворачивался к окну. – Хотели бы, уже перестреляли. – ответила я и прижала к себе дочь. – Не вынуждай меня отобрать у тебя сотовый силой. Мужик схватил меня за плечо, и я резко повела им, сбрасывая его руку. – А ты попробуй! – огрызнулась и щелкнула перочинным ножиком, ткнула острием ему в запястье. – Я тебе яйца в дырочку обеспечу. Только тронь! – Дура! Я помочь хочу! Думаешь, когда твои дети орать от голода будут, боевики их не пристрелят, как пацана того?  – Не надо мне помогать, я сама себе помогу. Он прав. Надо что-то делать. Время идет. Может быть, Яша и потерпит, а Тая начнет хныкать, она слишком маленькая. Я уложила их рядом, накрыла своей курткой и пошла к выходу, подняв руки вверх. – Куда прешься? Один из боевиков преградил мне выход из автобуса. – В туалет хочу. – Зачастили с туалетом, да? Терпи до утра. Я заставила себя проглотить жуткую неприязнь и чувство, что меня разрывает от страха и ненависти. Заставила себя улыбнуться. – Не могу терпеть. Ну очень надо. Пожалуйста, сжальтесь над девушкой. Вы ведь мужчина… настоящий мужчина, не чета нашим. Никогда русские не нравились… Бородач ухмыльнулся. – Хитрая сучка, знает, как подластиться. Ты только болтать сладко умеешь или еще чем порадуешь? – Может, и порадую. Я не просто рисковала, а ужасно рисковала, и мне надо было отправить смску Изгою. Срочно и очень быстро. Он отследит звонок, и нас найдут. Это единственная надежда. – Зовут как? – Дарина. Я намеренно не меняла свое имя. Может, пригодится, что он знает настоящее. – Спускайся, Дарина. Подал мне руку, и я, схватившись за нее, спрыгнула с подножки. – Че там у тебя, Закир? – Девочку в туалет проведу. – Проведи-проведи. Они заржали, а я судорожно сглотнула. Если полезет ко мне там в кустах, что я делать буду? Как отбиваться от него, в автобусе дети. Прирезать даже не смогу. – Красивый ты, Дарина. Стройный, волосы красивый. Муж есть? – Есть. – Плохо. Идет сзади, а я оглядываюсь по сторонам, чувствуя, что заводит в лес, и не отобьюсь от него потом. – Я это… я сама, ладно? Я быстро. – Ну давай. Только не долго. Зашла за кусты и присела на корточки, быстро сотовый достала. – А у меня русский девушка был. Тоже красивый. Не такой, как ты, но симпатичный. Изменил мне, и я ей шею свернул. Жалко ее был. Очень жалко. «Нас взяли в заложники возле какого-то ущелья, несколько километров от границы с Чечней. Их пятеро. Вооружены. Есть рации».  – Ты скоро там? – Скоро-скоро. Иду. Сунула телефон за штанину в носок, едва успела, как Закир кусты раздвинул и ко мне шагнул. – А что ты стоишь? Брови на носу свел и смотрит исподлобья. – Ты что здесь делал, а? Дарина? – Штаны застегивала и тебя ждала. Девушки парней сами звать стесняются. А сама в кармане нож нащупала. Не смогу я. Не смогу даже ради детей. Потом только горло себе резать. – Какая ты… Ну я пришел. Шагнул ко мне, и в эту секунду раздались крики со стороны автобуса. – Закир! Сюда иди! Он выругался на своем, кивнул мне, чтоб за ним шла. А я Богу тихо помолилась, спасибо сказала. Когда к автобусу подошли, я увидела того мужика, что за мной сзади сидел, он на земле валялся со связанными руками и кляпом во рту, на лице кровоподтеки. – Удрать хотел. Выскочил из автобуса и побежал. – Так че мне мешал? Пристрелил бы и все! – Аслан сказал больше никого не убивать. – Та ладно, одним ублюдком меньше. – Я приказы не нарушаю. Засунь его обратно в автобус. – А что там с обменом? – Пока нет новостей. Аслан переговоры ведет, когда Назира согласятся отпустить, даст нам знать. – А если не согласятся? – Он им сутки дал, потом расстреливать заложников будем. Таков его приказ.   «– Зверь дошел до финиша и идет сюда. Ахмед резко обернулся к ним, дернул меня к себе с такой силой, что я подвернула ногу и повисла у него на руке. – Ты же сказал, что Эдик пошел по его следу, мать твою! Рустам судорожно сглотнул слюну и, быстро посмотрев на Марата, хрипло сказал: – Эдик мертв. Болтается на финишной ленте. Прямо у болота. Зверь заманил его в трясину, а потом пристрелил. Тело повесил напротив камер. Посмотри сам! Ахмед с тихим рычанием погнул вилку, потом схватил меня за волосы и потащил на веранду. Гости стояли в полной тишине и смотрели на экраны – там, на красной ленте, перекинутой через ветку дерева, раскачивался труп мужчины в камуфляжном костюме с залитым кровью лицом. Словно насмешка, в кадр попадала сама лента, а на ней белыми буквами написано «финиш». Но я уже не смотрела на экраны – я увидела Максима. Он приближался к дому со стороны леса, слегка прихрамывая, с ружьем в одной руке и окровавленным ножом в другой. Гости притихли, они тоже смотрели на него. А у меня колени начали подгибаться. – У нас за воротами несколько тачек с Воронами, Ахмед, – тихо сказал Марат. – Если он отсюда не выйдет – начнется б***я. Но я слышала его, как сквозь вату. Я на Макса смотрела, как он проходит мимо гостей, и те шарахаются от него, как от прокаженного. В каком-то мистическом ужасе, словно от смерти. Он и был похож на смерть. Бледный, даже издалека видно, насколько. Перепачканный кровью, в разорванной рубашке. Захотелось закричать, но крик застрял где-то в районе сердца. Ахмед прижал вилку к моему горлу. – Не дергайся, тварь. Марат, скажи нашим, чтоб ему дали подняться. Не стрелять! Тот что-то рявкнул на своем языке в рацию, а Ахмед продолжал царапать мою кожу вилкой. Музыка смолкла, и я слышала только биение своего сердца. Когда дверь открылась и Макс зашел в комнату, я громко всхлипнула, но Ахмед сильнее сжал меня под ребрами. Максим остановился в дверях, и я, тяжело дыша, смотрела на его лицо и чувствовала, что именно сейчас готова разрыдаться, но что-то останавливало меня. Что-то в его взгляде. Страшное. Нечеловеческое. Никогда его таким не видела. Он смотрел на них на всех исподлобья. Словно готов разорвать на части голыми руками… и самое жуткое, что я в этот момент ни на секунду не усомнилась в том, что он может это сделать. Он не в себе. На какой-то тонкой грани перед окончательным безумием… у него в зрачках жажда их смерти. Не из мести. А именно азарт убийцы…» Меня передернуло от появившейся перед глазами картинки. Тот жуткий Макс вернулся… Или он никогда не исчезал? Кто он на самом деле? Что скрывается за этими синими глазами, которые умели смотреть на меня с такой страстью? Глаза моего Зверя… или уже не моего… а был ли он моим когда-то? Свернувшись в позу эмбриона, я кусала рукава своей куртки, стараясь не выть, как раненное животное, обнимая детей и вспоминая, как он улыбался мне, как нежно смотрел на нашу дочь, когда она родилась, как носил меня на руках… как впервые взял меня… как впервые сказал мне, что любит. Именно в такой последовательности. Почему-то от настоящего к прошлому… назад… в тот день, как я увидела его впервые и обрекла себя на проклятие, на медленную смерть. Потому что я все равно любила его. Несмотря ни на что.