Крылья Ангела

Часть 1 (главы 20,21, эпилог)

Глава двадцатая

Когда он проснулся, в соседней комнате раздавались голоса. Жак поднялся и пошёл посмотреть, с кем говорит Мария. Ранним гостем оказался Алик, и Жак сразу же рассказал ему о цели своего возвращения, прервав слова соболезнования и стараясь не замечать сочувственного взгляда, которым Алик смотрел на него.

- Мне кажется, что найти тело будет не очень трудно, - сказал Алик. – Дом Громова сохранился, там сейчас живёт один бизнесмен. А если колодец засыпали, придётся, конечно, добиваться разрешения на то, чтобы разрыть участок, но я надеюсь, что смогу договориться об этом с хозяином дома.

- Когда можно будет туда пойти?

- Да хоть сейчас. Пойдём и узнаем хотя бы, сохранился колодец или нет, а уж потом будем решать, что делать дальше.

Тем временем Мария накрыла на стол к завтраку и, пока мужчины не поели, не отпустила их.

- Жаку нужно сил набираться, - сказала она, - да и ты, Алик, можешь сутками не есть, когда дело какое-то ведёшь важное.

Внизу их ждал «Жигулёнок» Алика, и они отправились в ту часть города, где был расположен бывший дом Громова. Подъехав к его воротам, Алик посигналил, и через некоторое время вышел охранник и спросил, что нужно. Узнав Алика, улыбнулся и открыл боковую дверь. Жак с Аликом вошли и оглядели участок.

- Что надо-то? – повторил вопрос охранник. – Может быть,  я могу чем-то помочь?

- Ты не знаешь, здесь есть старый колодец? Им и двадцать лет назад не пользовались, но тогда он был где-то в центре участка.

Охранник задумался и покачал головой:

- Тебе и хозяин вряд ли скажет об этом. Надо с садовником поговорить.

- А где его найти?

- Он здесь каждый день работает, должен прийти скоро. Пойдёшь к хозяину или здесь подождёшь?

- Лучше подожду, а с хозяином после поговорю.

- А чего колодец-то понадобился? Что в нём такого интересного?

- Труп в нём, - хмуро ответил Алик, - вот и весь интерес.

- Ну и дела, - удивлённо протянул парень, - просто ужастик какой-то… А вот и Алексей Михалыч идёт, садовник наш.

К дому действительно приближался пожилой мужчина, и Алик двинулся к нему навстречу. Представившись, он задал тот же вопрос, что и охраннику. Алексей Михайлович задумался, а потом кивнул:

- Точно, есть колодец. Только его сейчас землёй присыпало, там около него вишня растёт, я ей землю-то и подсыпаю.

Разговаривая, они прошли по аллее к дому.

В это время на его пороге появился высокий человек, и Жак догадался, что это и есть хозяин. Алик направился к нему, протягивая руку для приветствия.

- Привет, Николай, как бизнес? Все бабки срубил или только часть?

- С бизнесом всё в порядке, - ухмыльнулся Николай, - ты лучше скажи, чего моих людей пытаешь? Чем они провинились?   

Алик посерьёзнел и в двух словах рассказал Николаю, что привело его к нему. Тот внимательно выслушал и хмуро кивнул:

- Приятного мало в такой находке, но делай то, что считаешь нужным, я тебе даю добро. Хоть весь сад перекопай, но чтобы останки этой несчастной с моего участка убрали.

Садовник уже сходил за лопатой и сейчас ждал Алика и Жака, стоя в стороне и прислушиваясь к разговору. Он проводил их к вишне в центре сада, и начал отбрасывать землю рядом с ней. Через некоторое время обнажилась крышка колодца. Но поднять её было невозможно, она была намертво приварена к металлической основе. Нужна была специальная техника, и Алик пообещал Жаку обо всём договориться в ближайшее время. Жак понимал, что вскрывать колодец нужно официально, при свидетелях, что потом ещё некоторое время займёт экспертиза, да и с тем, чтобы забрать урну с прахом с собой, тоже могут возникнуть проблемы, но положился на Алика, позволив себе отдохнуть у Марии, стараясь не думать ни о чём. Он и сам чувствовал, что нервы у него на пределе, и отдых был ему необходим, если он собирался добраться до Парижа и до конца довести порученное ему дело.

Ждать пришлось дольше, чем он предполагал. Алик улаживал какие-то формальности, собирал бригаду, а для Жака время тянулось невыносимо медленно. На четвёртый день Алик пришёл к Марии, и по его лицу можно было прочесть, что настроение у него хуже некуда.

- Я только что оттуда, - сказал он, - в колодце нашли женский скелет с пулей во лбу. Сейчас его забрали эксперты, надеюсь, потом смогу добиться для тебя разрешения после крематория забрать урну с прахом. Знаешь, Жак, иногда я ненавижу свою работу. Столько грязи, боли, столько мерзости видишь каждый день, что порой и себя ощущаешь вывалянным в этой грязи…

- Понимаю, - кивнул Жак, - только это неправильно. Если бы не такие, как ты, грязи и боли было бы куда больше.

- Ты прав, конечно, только иногда мне кажется, что от меня в этой жизни ничего не зависит, я лишь пытаюсь убирать эту самую грязь, а её становится всё больше и больше…

И вновь потянулось ожидание… Только в середине сентября Жак наконец-то получил разрешение забрать урну с прахом Ирины с собой и отвезти её в Париж к родственникам. Он взял билет через Москву, где хотел задержаться на день, чтобы сходить на могилу Анжелы. В этот раз до Адлера его провожали Алик и Мария. Жак не любил проводы, но был тронут тем, как эти двое относятся к нему, как пытаются вселить в него уверенность в завтрашнем дне. Вот только он знал, что для него завтрашнего дня в их понимании не существовало. Всё, что было светлого в его жизни, ушло вместе с Анжелой, свою душу он сейчас ощущал, как выжженную пустыню.

Прилетев в Москву, он первым делом позвонил Павлу, но оказалось, что тот уехал из города и живёт в Омске, где служит в охране на каком-то предприятии. Они поговорили немного, и Жак простился, пожелав Павлу удачи.

Самолёт в Париж улетал вечером, и в распоряжении Жака оставалось ещё пять часов. Купив букет алых роз, он поехал на Ваганьковское кладбище. Могила Анжелы выглядела ухоженной, наверняка Светлана следила за ней. Кроме неё, у Анжелы не было ни одного близкого человека.

- Вот и всё, Ангел, - сказал Жак, глядя на портрет, - я нашёл Ирину, я отомстил за тебя, но это не приносит облегчения. Всё без тебя потеряло смысл, и я не знаю, как буду жить дальше. Сейчас отвезу прах твоей мамы Сергеевым и вернусь к тебе, чтобы уже никогда не расставаться. Я буду приходить к тебе каждый день, я познакомлюсь с твоей лучшей подругой и её мужем, и мы вместе поплачем о тебе. Ты всегда будешь со мной. Верь мне, Ангел, и жди меня. Теперь хотя бы дождись меня, если не смогла сделать этого прежде.

Жак говорил, и ему казалось, что Анжела перестала смотреть на него серьёзным взглядом и улыбается своей чудесной улыбкой, от которой у него всегда замирало сердце. Он провёл на могиле больше двух часов, и нужно было ехать в аэропорт, чтобы успеть на самолёт до Парижа.

В Париже его встречал Пьер, которому он позвонил из Москвы, назвав номер рейса. Когда он увидел брата, на его лице отразилась настоящая буря чувств.

- Жак, что с тобой случилось? Ты же совсем седой!

Жак отмахнулся от Пьера и попросил сразу отвезти его к Сергеевым. Но там его ждало разочарование. На звонок ему ответила горничная, которая сообщила, что хозяева уехали отдыхать в Ниццу и вернутся лишь в начале октября. Ехать в Ниццу и искать Сергеевых там не имело смысла. Оставалось только ждать начала октября, и Жак досадовал, что возвращение в Москву откладывается на неопределённый срок.

Анжела

Сентябрь 2002 года

В середине сентября бабушка и дедушка решили, что мне будет полезно отдохнуть на море и увезли меня на свою виллу в Ниццу. Я не думала, что отдых сможет что-то изменить, но не хотела их огорчать. За полмесяца мы полюбили друг друга, и я очень много узнала о своей маме. Я рассматривала альбом с её детскими и юношескими фотографиями, вглядывалась в её очаровательное лицо, впитывала её черты, словно это сближало меня с ней. Но больше всего меня поразила тетрадь со стихами, которую бабушка передала мне почти сразу после моего приезда. Здесь были стихи, написанные мамой, начиная с семилетнего возраста. Многие из них были наивными и смешными, многие трогательными и милыми, но были стихи, пронизанные каким-то удивительным светом, словно излучавшие тепло и хранившие частицу её души.

В четырнадцать лет мама начала писать стихи о любви. Бабушка, грустно улыбаясь, рассказала мне, что мама постоянно влюблялась в каких-то актёров, и посвящала им свои стихи. Моё сердце сжималось от боли, когда я читала эти бесхитростные строки.

Одно мамино стихотворение стало моим любимым. Оно, как рассказала бабушка, было написано в Сочи, когда они отдыхали там втроём, а кому посвящалось, мама не рассказала, оберегая свой секрет. Я выучила его наизусть, потому что, как и мама, с детства очень любила песню о бригантине и сказку Грина об алых парусах.  

                                  Хорошо на солнечном просторе!

                                  Тихо донеслись вдруг голоса:

                                  «В Флибустьерском дальнем синем море

                                  Бригантина поднимает паруса».

                                  Кто покой тревожит этой песней?

                                  Чьи слова я слышу в тишине?

                                  Может, вместе с музыкой чудесной

                                  Сказка приближается ко мне?

                                  Может, я вдали увижу чудо –

                                  Ярко-алый парус над волной?

                                  Приплывёт корабль ко мне оттуда,

                                  Чтоб навек забрать меня с собой…

                                  Может, наконец, ты станешь Греем…

                                  Нет, не нужно алых парусов!

                                  Просто приходи ко мне скорее

                                  С тихим звуком чьих-то голосов.

                                  С моря приходи, пропахший солью,

                                  Смуглый от загара и ветров,

                                  Назови меня своей Ассолью,

                                  И не нужно алых парусов!

                                  Приходи! Я самой лучшей буду,

                                  Дам тебе я счастье и покой…

                                  Всё уже затихло, скрылось чудо…

                                  А тебя, конечно, нет со мной… 

Я читала и перечитывала написанные мамой стихи и с тоской думала о том, какая страшная судьба досталась ей, такой светлой, чистой и домашней девочке. И моё сердце сжималось от боли и ненависти к человеку, сломавшему наши жизни. Его убили, но сознание, что это сделала не я, не давало мне покоя. Если бы тогда я привела свой план в исполнение, может быть, смогла бы узнать о том, где и как закончилась жизнь моей матери, но Громов унёс свою тайну в могилу, и я чувствовала себя виноватой в этом. Если бы я поторопилась тогда…

Я не могла поделиться этими переживаниями с бабушкой и дедушкой, как не сказала им и всей правды о наших с Жаком отношениях. Я не говорила этого не потому, что не доверяла им, а потому, что рассказывать было слишком тяжело. И так нам всем непросто дался мой рассказ о встрече с Колесниковым.

Как-то вечером, когда я в очередной раз пролистывала мамину тетрадь, я вдруг заметила, что последний лист, который я считала прочно склеенным с обложкой, начал отставать от неё. Я поддела лист ножиком, и он отклеился, открыв ещё одно стихотворение. Я читала его и не верила своим глазам:

                              Ухожу, но останусь с тобой навсегда

                              В нежном запахе трав, в золотом листопаде,

                              И пускай над землёю кружатся года,

                              Я останусь с тобой на страницах тетради.

                              Ухожу… ты меня не ищи, не грусти…

                              Белой чайкой душа на мгновенье зависнет…

                              Сколько б ни было лет у тебя впереди,

                              Не сойтись нам с тобой в этой путаной жизни.

                              Ухожу, но любовь оставляю с тобой,

                              Ты её приласкай, как котёнка, рукою…

                              Не хочу больше спорить напрасно с судьбой,

                              Растворяюсь навеки в безмолвном покое…

Я  читала эти слова, и мурашки бегали у меня по спине. Внизу стояла дата – июнь семьдесят седьмого года. Мама написала эти стихи, заклеила листочек так, чтобы родители не могли прочесть их, и уехала отдыхать в Гагры, откуда уже не вернулась. Когда я показала стихотворение бабушке, она заплакала и с горечью сказала:

- Я не знаю, кому Ирочка посвятила их, но помню, как она не хотела ехать отдыхать без нас… А мы тогда должны были лететь на гастроли, очень важные зарубежные гастроли, отменить которые не было возможности, как не было возможности взять её с собой. Если бы мы знали, что случится…

- Ба, не надо, - обняла я её, - всё равно ничего нельзя изменить. Может быть, мама просто была влюблена в кого-то, кто не отвечал ей взаимностью, может быть, это были стихи, посвящённые артисту… Стихи иногда пишутся по наитию, содержание как будто диктуется кем-то сверху… Не грусти, родная, теперь у тебя есть я.

Я утешала бабушку, а сама думала о том, что это стихотворение выглядит пророческим, словно моя мама предчувствовала свою судьбу, знала, что отправляется в своё последнее путешествие, и прощалась с кем-то, кто был ей дорог…

Поездка в Ниццу не принесла мне утешения, там стало ещё тяжелее, море напоминало Гагры и Жака, боль терзала меня всё сильнее, и в конце сентября я не выдержала и попросила вернуться в Париж. Мои родные не стали возражать и двадцать девятого мы покинули Ниццу, уехав на неделю раньше, чем собирались.

Жак

Октябрь 2002 года

Жак подъехал к особняку Сергеевых седьмого октября, надеясь, что они уже вернулись из Ниццы. Позвонил в домофон и с чувством облегчения услышал голос хозяина дома.

- Господин Сергеев, - сказал он, - это Жак Денье, я вернулся. Мне нужно поговорить с вами.

Ответом ему было молчание, но дверь открылась, и он вошёл в сад. Он уже отказался от трости, но ещё прихрамывал, поэтому по дорожке шёл медленно, внутренне готовясь к нелёгкому разговору.

Когда он был на полпути к дому, дверь распахнулась, на крыльцо выбежала девушка, замерла на секунду и рванулась к нему навстречу. У Жака онемели ноги, голова закружилась, деревья завертелись перед глазами, и он схватился рукой за ствол, чтобы не упасть. Она подбежала к нему и остановилась, словно боясь, что он сейчас исчезнет. А потом шагнула вперёд и упала ему на грудь, рыдая и смеясь одновременно. Кажется, ноги не держали их обоих, потому что Жак с удивлением обнаружил, что они стоят на коленях, обнявшись. Он не мог говорить, он только прижимал её к себе, зарывался лицом в её волосы и безуспешно пытался сдержать слёзы, текущие из глаз.

- Ангел… - наконец-то смог прошептать он, - Ангел, я же был уверен, что ты умерла, я же ходил на твою могилу, я сам чуть не умер там… Господи, Ангел, где ты была? 

- Я тоже считала тебя погибшим. Если бы я знала, что ты жив, я бы ждала тебя. Я тогда жила только желанием узнать о судьбе матери, поэтому вернулась на телевидение, притворялась, что со мной всё в порядке… а потом я потеряла ребёнка… нашего ребёнка, Жак, и больше не могла жить там, среди этих людей. И тогда я умерла для всех. Я хотела у***ь отца, но кто-то опередил меня…

- Это сделал я, - тихо сказал Жак, - и я рад, что опередил тебя. Поверь, убивать очень трудно, даже если перед тобой такой человек, как Громов. Ангел, я же хотел вернуться в Москву, чтобы быть рядом с твоей могилой…

- Жак, любимый, ты совсем седой… так это о тебе говорил Файруз, - вдруг сказала она.

- Какой Файруз?

- Друг, который помог мне инсценировать мою смерть. Он сказал, что какой-то поклонник ходит на могилу и приносит алые розы. Это был ты?  

Жак кивнул:

- Это был я, Ангел. А поседел я в тот день, когда узнал о твоей смерти.  

- Прости меня, дорогой, если бы я знала…

- Анжела, Жак, - раздался голос Сергеева, и они подняли головы, - хватит вам стоять здесь на коленях, пойдёмте в дом, там и поговорите. Не хватало ещё простудиться на радостях.  

- Господин Сергеев, - опомнился Жак, поднимаясь с колен и поднимая Анжелу, - я выполнил ваше поручение.

- Давайте забудем этот официальный тон, - улыбнулся Сергеев, - у вас с моей внучкой такие отношения, что скоро я стану вашим дедом. Пойдёмте в дом, там вы всё расскажете.

Они пошли за Сергеевым, не размыкая объятий, словно опасаясь, что стоит разжать руки, и вернётся ужас и боль потери.

Рассказ Жака занял много времени, и, когда он закончил говорить, все долго молчали, переживая услышанное. Тихо плакала Екатерина, Анатолий обнимал её, не пытаясь утешать. Они давно поверили в гибель дочери и смирились с этим, но её страшный конец потряс их. Анжела тоже плакала на плече Жака.

И всё-таки, несмотря ни на что, это был радостный день для них обоих, теперь они были вместе и знали, что у них есть будущее, одно на двоих.

                                           Глава двадцать первая

Анжела

Октябрь 2002 года

Когда зазвонил домофон, и я услышала голос Жака, мир перевернулся. Очутившись в его объятиях, я почувствовала, что снова жива. Было очень больно узнать о том, как погибла моя мама, но я ведь и прежде догадывалась о чём-то подобном.

Несмотря ни на что, я была счастлива. Поздно вечером Жак собрался уезжать домой, но я не могла разлучаться с ним и на минуту. Бабушка с дедушкой поняли меня без слов и, предложив Жаку переночевать в нашем доме, тактично оставили нас вдвоём. И эта ночь была нашей, и впереди нас ждало много дней и ночей.

Через два дня урну с маминым прахом захоронили на парижском кладбище. Пока там была только плита, но в будущем мы собирались заказать памятник – фигуру ангела, склонившуюся над могилой. У ног ангела будет лежать раскрытая тетрадь с выбитыми словами стихотворения, написанного мамой перед отъездом в Гагры…

Мы собирались обвенчаться с Жаком двадцать третьего ноября, не устраивая пышную свадьбу, а пока просто наслаждались друг другом и учились заново радоваться жизни.

Вскоре Жак привёл меня в своё детективное агентство и познакомил со своим братом Пьером. Пьер мне очень понравился, он чем-то напоминал брата, и сразу стал для меня родным человеком. А вот Мари не понравилась, я заметила взгляд, которым она смотрела на моего жениха, и впервые поняла, что такое ревность. Оставшись с Жаком в его кабинете, я заявила:

- Ты должен взять меня к себе на работу.

- Что? – изумился он. – В каком качестве?

- Да хоть в каком, мне всё равно. Я могу точно так же, как ты, может быть, даже с большим успехом, допрашивать людей, проводить расследование. Поверь, работа тележурналиста порой чем-то напоминает работу сыщика. И уж, конечно, я не глупее вашей очаровательной Мари, и справлюсь с секретарской работой не хуже, чем она.

Жак продолжал смотреть на меня с недоумением, и вдруг спросил:

- Ангел, неужели ты ревнуешь?

- И вовсе не ревную, просто она мне не понравилась.

Он расхохотался и обнял меня, но я вывернулась из его рук и упрямо сказала:

- Так мы договорились? Берёшь меня на работу? Можно без зарплаты, обойдусь, у меня родственники богатые, и муж будет меня содержать.

Он опять засмеялся:

- Сдаюсь, сдаюсь… Деваться некуда, я уже понял, что если Анжела что-то задумала, её не остановить.

- Ну, недаром же меня называли ангельской стервой…

- Иди ко мне, - тихо сказал Жак, протягивая руки, и на этот раз я не стала уклоняться от них, - ты будешь со мной всегда, в том числе и в этом кабинете.

В его глазах заплясали смешинки:

- А насчёт Мари можешь не беспокоиться, в неё влюблён Пьер, а меня она никогда не интересовала.

Мы жили попеременно то в доме Жака, то в доме моих родных, которые настаивали, чтобы Жак переехал к ним. Но мой жених проявил завидное упорство в этом вопросе, и деду не удавалось уломать его. Однако дед тоже был упрям, и однажды в конце октября  он позвал нас с Жаком в свой кабинет и попросил выслушать его.

- Жак, я уже знаю, как вы цените свою самостоятельность, и не сомневаюсь, что у вас прекрасный дом, в котором наша внучка будет счастлива. Но вы и нас должны понять. Мы уже не молоды, Катя часто болеет, да и я тоже начал сдавать. Если вы будете жить на другом конце Парижа, мы не сможем видеть Анжелу так часто, как хотелось бы. Поэтому я хочу ещё до свадьбы сделать вам свадебный подарок. Я купил соседний особняк и оформил его на ваше имя. Да-да, не удивляйтесь, не на имя Анжелы, а на ваше имя, Жак. Теперь это ваш дом, вы можете перестраивать его внутри по собственному усмотрению, и мы с женой не станем посягать на вашу территорию и мешать вашей независимости. Но видеться мы сможем часто, и это единственное, что важно для нас. Прошу вас, Жак, не отказывайтесь от этого подарка.

Заметив, что Жак напрягся и уже готов начать спор, я сжала его руку и прошептала:

- Умоляю тебя, родной, не отказывайся.

И он сдался. Поблагодарив деда за подарок, он принял от него ключи, и мы втроём отправились смотреть наш будущий дом. Бабушка неважно себя чувствовала и не составила нам компанию.

Мы открыли ворота и увидели красивый, ухоженный сад. Если у моих родных в саду росли розы, то здесь царствовали хризантемы, сейчас как раз было время их цветения, и разнообразие красок изумило и восхитило меня. Дом тоже очаровал меня сразу, и я видела, что и Жаку он очень понравился. Особняк был меньше, чем тот, в котором жили Сергеевы, но не уступал ему в красоте и изяществе. Я знала, что мы будем счастливы здесь, и улыбалась, видя, какое удовольствие получает дедушка от своего подарка, и как радуется тому, что нам удалось уговорить Жака принять его.

В начале ноября я наконец-то позвонила Светлане. Стыдно признаться, но я была настолько поглощена своим счастьем, что не могла найти время на этот звонок, понимая, что поступаю эгоистично. Светка осталась в той жизни, вспоминать о которой мне не хотелось, но она по-прежнему была очень дорогим для меня человеком, и должна была присутствовать на нашей свадьбе в качестве подружки невесты.

- Привет, Светуля, - сказала я, услышав в трубке её нежный голосок.

- Анжела, - обрадовалась Света, - как я ждала твоего звонка!

- Ох, Светуля, прости меня, я совсем замоталась… столько всего случилось за это время… В общем, держись за стул – я выхожу замуж.

- Как я рада за тебя, Анжела! – воскликнула Светка. – Я так боялась, что ты не оправишься после всего, что случилось. Ой, прости, не хотела напоминать…

- А я и не оправилась, - засмеялась я, - я выхожу замуж за Жака, и надеюсь, что ты приедешь, чтобы познакомиться с ним.

Повисла пауза, Светка осмысливала сказанное мной, а потом неуверенно ответила:

- Анжела, как за Жака? За кого-то другого с таким же именем?

- Да нет же, глупая! Другого нет и быть не может. Это мой Жак, тот самый Жак, в которого я влюбилась в Гаграх.

Тот самый Жак в данный момент мешал мне говорить, обнимая и пытаясь подслушать слова Светланки.

- Но он же погиб, - оторопело сказала подруга.

- Не погиб, - громко возразил Жак, а я расхохоталась.

- Вот слышишь, что он говорит. Он рядом и мешает мне разговаривать с тобой. Светуля, ты ведь приедешь к нам на свадьбу? Приезжай вместе с Витей, дорогу мы оплатим.  

- А когда свадьба?

- Двадцать третьего ноября.

Светка замолчала, а потом радостно сказала:

- У Вити как раз перерыв в работе. Театр будет закрыт на ремонт на пару недель, и гастроли не планируются, а в съёмках он пока не участвует, отдыхает после сериала.

- Вот и отлично! Приезжайте раньше, до свадьбы, погуляем по Парижу.

- Витя не любит Париж, - машинально возразила Светка.

- Да перебьётся твой Витя, - возмутилась я, - ты же не город едешь смотреть, а любоваться нашим счастьем. В общем, я жду твоего звонка, а деньги завтра переведу. Адрес не изменился?

- Нет, не изменился. Анжела, да не надо деньги, у нас есть.

- Светуля, об этом не может быть и речи! Вы едете из-за нас, так что дорога за наш счёт.

За неделю до свадьбы я отправилась в поход по магазинам, чтобы купить кое-какие мелочи для дома, а Жак уехал в агентство. Он терпеть не мог магазины, как и все нормальные мужики. Мы договорились встретиться в ресторанчике в центре Парижа, до которого было удобно добираться и ему, и мне.

Я приехала на сорок минут раньше назначенного срока и, решив не торопить Жака звонком, заняла удобный столик и заказала кофе. Я сидела за столиком и изучала меню, и в этот момент услышала удивлённый голос:

- Неужели Ангел? Каким ветром тебя занесло сюда?

Я подняла голову и увидела Рауля Леграна, артиста, с которым провела бурную ночь в доме отца. Я растерялась от неожиданности, а он, смеясь, сел за мой столик, продолжая рассматривать меня.

- Ты стала ещё красивее, и, пожалуй, теперь твоя красота выглядит более спокойной, что ли, более завершённой. Словно ты нашла сама себя. Я прав?  

- Прав, - ответила я, удивившись его проницательности, - за это время я много пережила, очень сильно изменилась и скоро выхожу замуж.

- И кто счастливчик? – спросил он с улыбкой.  

- Француз, - ответила я, улыбнувшись в ответ, - как видишь, моя тяга к прекрасным жителям Франции осталась неизменной. А как твои дела? С кем ты теперь?

- Ну, в тебе не умерла журналистка! Ты же знаешь, что на вопросы о личной жизни я предпочитаю не отвечать. Могу сказать, что я не один, этого достаточно.

- Я больше не журналистка, говорить со мной не опасно. А о твоих романах, по-моему, весь мир знает.

Легран рассмеялся и сменил тему. Мы поговорили о новых фильмах, о том, чем я собираюсь заняться в Париже. Узнав о профессии моего жениха, он удивился.

- Вот теперь я буду знать, к кому обратиться, если у меня возникнут проблемы.

- Не надо, - ответила я серьёзно, - пусть лучше у тебя не возникает таких проблем.

Мы продолжали разговор до появления Жака, и я познакомила мужчин. Удивление было в глазах у обоих. Я понимала Жака, потому что он знал о моём знаменитом знакомом достаточно много, и знал в том числе о своём сходстве с ним. Рауль же, очевидно, заметил это сходство, и оно поразило его. Когда Жак отошёл за сигаретами к стойке бара, он спросил меня:

- У него седые волосы или это имидж с целью походить на одного из моих героев?  

- Нет, волосы поседели недавно, прости, мне не хочется вспоминать об этом...  

- Это ты извини меня, вопрос был бестактным, но я очень удивился, заметив такое сходство с собственной персоной. Если бы я был моложе лет на пятнадцать, он мог бы стать моим двойником. Но у тебя, Ангел, в самом деле вкус не изменился, - выдал он свой фирменный смешок. - Мне приятно было повидать тебя, возможно, ещё когда-нибудь встретимся.

Он дождался возвращения Жака, простился с нами и ушёл, провожаемый любопытными взглядами посетителей ресторана. Я боялась, что Жак захочет узнать подробности нашего знакомства, но, заметив мою тревогу, он усмехнулся и сказал:

- Я знаю, что ты брала у него интервью, читал его. А что было ещё до нашего знакомства, меня не интересует.

Мне оставалось только благодарно улыбнуться в ответ.   

Света с Виктором приехали девятнадцатого ноября. Моя подруга совершенно не изменилась. Работала она теперь в том же театре, что и муж, в отделе кадров.

Мужчины очень легко нашли общий язык, это было удивительно, потому что более разных людей я не встречала. Несмотря на такую непохожесть, они прекрасно общались, и мы со Светой, оставив их в гостиной, отправились в спальню и проговорили там полночи, рассказывая друг другу обо всём, что случилось за это время.  Только теперь я почувствовала, как мне не хватало моей Светки, её дружбы, её доброты, её ласковой, милой улыбки. Мы лежали на кровати и говорили, и вдруг она тихонько сказала:

- Анжела, у меня будет ребёнок. Если родится девочка, я назову её твоим именем.

- А если мальчик?

- Тогда Витей.

- Муж-то знает?

- Знает и ужасно рад. Хочет девочку.

- И правильно. А то родится такой же тип, как он сам, второго такого тебе не вынести.

- Да ты что, Анжела? Витя у меня чудесный, я с каждым днём всё сильнее люблю его, и, если родится похожий на него мальчик, буду очень счастлива.

Я не стала спорить, зная, что для моей подруги Виктор всегда будет самым замечательным мужчиной в мире. Теперь, когда у меня был Жак, я понимала подругу лучше, чем когда-либо прежде.

                                                          Эпилог

Двадцать третьего ноября мы с Жаком обвенчались, и почти сразу уехали в свадебное путешествие по Италии. Прежде я отдыхала в Риме у своих знакомых из прошлой жизни, но ни разу не приезжала в Венецию, и была совершенно очарована этим городом на воде, чем-то напомнившим мне мой любимый Питер. Погода стояла прекрасная, и мы наслаждались прогулками на гондолах, посещением музеев и театров, мы даже смогли побывать на настоящем венецианском карнавале. Три недели прошли быстро, но мы неожиданно почувствовали, что соскучились по Парижу, по своему дому, по близким людям. Мы вернулись домой за неделю до Рождества, и когда остались вдвоём в первый вечер, я наконец-то призналась Жаку в том, о чём знала уже две недели: я ждала ребёнка. Надо ли говорить, что мы оба были счастливы.

Утром следующего дня Жак поехал в агентство, а я хотела немного отдохнуть от путешествия, но потом решила съездить одна к маме на могилу. Почему-то мне захотелось пообщаться с ней без свидетелей.

В Париже выпал небольшой снег, чуть-чуть припорошивший улицы и дома, и уже начинавший таять, на маминой могиле тоже лежал его тонкий слой, и я смахнула его с плиты и тихо сказала:

- Здравствуй, мамочка. Спасибо тебе за всё. Если бы не ты, я никогда бы не встретила Жака и не была бы счастлива. Теперь я точно знаю, что у меня есть свой ангел-хранитель, это ты, мамочка. А ещё я хотела тебе сказать, что у меня будет ребёнок, и если родится дочь, я назову её твоим именем.

В этот момент я почувствовала лёгкое дуновение ветра, словно кто-то нежно коснулся моей щеки. На душе стало светло и радостно, а в памяти возникли посвященные мне строчки из маминого стихотворения, которое вспоминал Колесников во время нашей встречи:

                                      И вдруг почувствует, что вновь

                                      Я ей дарю свою любовь…