Великое Делание-2, или Битва за Пентатерру

XXI

Рикхар

1

    Едва Боэмунд бежал из города, меня вызвал Ладжори. Разговор не затянулся надолго, и, вполне удовлетворённый полученными от меня ответами на немногие и не самые сложные вопросы, наш генерал-капитан назначил меня Ключником Дощатого Причала.

    - В первую очередь наведи там порядок, Рикхар. Вымети поганой метлой всех этих взяточников и пьяниц, которых пригрел Боэмунд. Он сбежал, опасаясь разоблачения своих злоупотреблений, а они даже не распознали его измены – и не донесли.

    Говоря так, генерал-капитан, к чьим приказам я привык относиться с должным пиететом, пучил глаза, отчего напоминал огромную разумную рыбину. Я знал уже, что он всегда так делает, когда лжёт – вероятно, чтобы не краснеть.

    Первый Советник имеет право лгать и замалчивать государственные тайны, Ключник – нет. Не в его присутствии.

    Поэтому я кое-что уточнил.

    - Следует ли кого-нибудь из доверенных людей Боэмунда, субалтерна, например, отдать под суд?

    Ладжори протестующе замахал руками.

    - Нет-нет, зачем же. Вообще, смотри мне, не наломай там дров! – Он потряс у меня перед лицом жирной, дряблой рукой, кое-как сложенной в кулак. – Это как раз Боэмунд там ни с кем не считался. Ты слушайся во всём Хранителя Печати, моего родственника Кормеса, он человек здравомыслящий и уравновешенный.

    Я кивнул.

    - А стражу тамошнюю хорошенько почисти, а то и вовсе разгони. Возьми своих парней, устрой их на службу – они ведь сейчас квартируют на Тинне, верно?

    Спорить не приходилось. Пока все гребли деньги лопатой, мои алебардщики сидели в казармах и давили вшей. А ведь они, может, лучше всех подготовлены для подобных обязанностей – по крайней мере, вооружены так же, как и городская стража.

    Дело выгорело, и с помощью Единого я занял должность Ключника. Рундаширы Боэмунда, уже успевшие избавить Дощатый Причал от наиболее опасных преступников и заработать там устрашающую, хоть и противоречивую репутацию, наоборот, отправились на Тинн. Те немногие из них, что проявили благоразумие, очутились в полевой армии, в действительности – небольшом отряде, снаряжённом Советом для поимки Боэмунда.

    Кормес оказался первостатейным взяточником, и под его крылышком я процветал. Свой старый изодранный плащ я попросту выбросил – и приобрёл новый, щегольского изумрудного цвета. Шляпа с лихо заломленным левым полем, украшенным павлиньим пером, ремень с серебряной пряжкой, элегантные чёрные сапоги в придачу дополнили мой гардероб. 

    Если доходы позволяют – почему нет? Единый всепрощающ, нужно лишь регулярно посещать церковь с покаянием. Я так и делал, не забывая о щедрых пожертвованиях во имя Господа.

    … Впервые всё произошло именно в нашей деревенской церквушке, когда мне едва стукнуло двенадцать. Я помню это так отчётливо, как будто всё произошло только вчера. Родители, то ли сочтя какие-то из моих поступков подозрительными, то ли просто следуя обычаю, привели меня к нашему священнику, отцу Франческо.

    Переступив порог храма Господнего, я, как то случалось и ранее, ощутил накатившую на меня волну благоговейного трепета. Когда отец Франческо, молодой ещё, красивый священник – высокий, черноволосый и бледнолицый, – облачился в оранжево-синюю сутану и пригласил меня в исповедальню, я охотно подчинился.

    Уже следуя за священником, я почувствовал что-то.

    Что-то, что раньше приходило только во сне, сжимая мою мошонку в долгих мгновениях экстаза.

    Я занял своё место на скамье; эрекция не проходила. Отец Франческо задавал вопросы, я отвечал. Он сидел рядом – так близко, что я, бросая на него взгляды украдкой, мог рассмотреть синеву на щёках – там, где он с утра выбрил щетину. Наконец, он положил свою руку – горячую, пульсирующую – мне на бедро, и я уже не смог робко держать глаза долу. Я поднял взгляд и смело заглянул в его чёрные обсидиановые глаза.

    Мы сразу достигли взаимопонимания. С тех пор я не пропустил ни одной воскресной службы – ни в Агридже, ни в Пентатерре, даже на Талвехе.

    Собор на площади Чистых Помыслов, всегда заполненный многолюдными толпами и суетными грешниками, стремящимися приобрести индульгенцию, почему-то отпугивал меня. В небольшой церкви на Игольной улице, совсем рядом с моей квартирой, я нашёл то, что, как оказалось, искал долгие годы.

    Служил там немногословный, мрачноватый диакон, преображавшийся лишь в минуты воскресных проповедей. В таких случаях он говорил много и страстно, о Едином и о происках Дьявола, о путях Господних, грехе и искуплении, и на щёках его разгорался болезненный румянец. Подобно мне, отец Джакомо был светловолос – но, стоило ему однажды обернуться и встретиться со мной взглядом, глаза его, тёмные, как и у отца Франческо, обнаружили ту же бездонную глубину.

    - Я хочу исповедоваться, святой отец, – сказал я ему однажды после проповеди. Голос мой слегка дрогнул.

    - И это всё? – спросил он, как мне показалось, с лёгкой обидой.

    Я зарделся.

    - Я бы хотел сделать пожертвование.

    - Я не об этом. – Его глаза неотрывно смотрели на меня. – Нам лучше пройти в исповедальню.

    Моя личная жизнь, таким образом, устроилась, и я ходил исповедоваться так часто, как только мог.

    … Однажды в ноябре, едва я пришёл на службу, Кормес Ладжори вызвал меня к себе. Человек этот, всегда холодный, сказал, что мне следует посетить ратушу, – причём тоном, не позволяющем догадаться о чём-либо. Поэтому, чтобы не мучиться в догадках, я просто спросил о причине.

    - Зайди туда к четырём – началу пятого. Я не хочу посылать курьера – письмо может оказаться важным, и в любом случае оно конфиденциальное. – Он сделал паузу, прежде чем веско прибавить ещё кое-что. – Речь идёт о письме Великой Машине.

    Сердце моё будто опустилось на самое дно желудка. Приступ страха, вызванный упоминанием страшного репрессивного механизма Республики, позволяющего истреблять личных врагов путём письменных доносов, принудил меня вспотеть.

    - Хорошо, я зайду туда.

    Обычно я пунктуален, но подсознательный страх, связанный со всем, что окутывает эти письма сумрачным покровом тайны, видимо, повлиял на мои действия.

    На площадь «Клеточки» я пришёл в четверть пятого. Вопреки обыкновению, там толпилось немало народу, преимущественно мужчины, причём вооружённые.

    Я, конечно же, сразу заподозрил неладное. Личная охрана Ладжори, вдруг обнаруженная мной у самого входа в ратушу, однако, предпочла хранить обет молчания. Всё ещё теряясь в догадках, я вошёл внутрь…

    … И нос к носу столкнулся с моим приятелем Фалькандом! С тех пор, как его арестовал Боэмунд – мятежник и изменник Боэмунд! – мы почти не виделись.

    - Здравствуй, Рикхар! – Он сжал моё плечо. Я ответил тем же.

    - Какими судьбами тебя занесло сюда? – Я виновато улыбнулся. – Дела службы.

    - Хочешь, помогу? Я здесь почти как свой.

    Фальканд, само собой разумеется, немного преувеличивал, но я не смог ему отказать.

    Рука об руку прошли мы в небольшую комнату, где за письменным столом сидел аколуф – девятнадцатилетний русоволосый юнец с вызывающим взглядом серо-голубых глаз.

    - Что вам угодно?

    Я показал свой золотой ключ – копию украденного Боэмундом – и назвал своё имя и чин. Аколуф кивнул и потребовал ключ для проверки; вставив его в особое устройство с замочной скважиной и добившись от ключа голубого свечения, он удовлетворённо кивнул.

    Аколуф посмотрел куда-то поверх моей головы и произнёс несколько непонятных слов. Он замер, высунув кончик языка от напряжения; казалось, он читает что-то, начертанное прямо в воздухе невидимыми письменами.

    - Письмо Великой Машине сегодня в половине шестого утра опущено в почтовый ящик на Длинноканальной улице Района Дощатый Причал. – Аколуф говорил чётко и быстро. – Отправитель пожелал остаться неизвестным. Сейчас я сниму вам копию.

    Он вновь выговорил какое-то заклинание, и в воздухе и впрямь появились чёрного цвета буквы, напоминающие свернувшиеся причудливым образом струи дыма. Аколуф произнёс короткое слово и хлопнул по столу рядом с лежавшим на нём листом бумаги. Буквы немедленно опустились на него; аколуф внимательно изучил текст в поисках возможных огрехов переноса и, удовлетворённо кивнув, присыпал текст морским песком.

    Я дал расписку в получении копии и распрощался с этим столь старательным в делах службы юношей.

    Мы с Фалькандом вышли в коридор. Мне не оставалось ничего, кроме как прочесть письмо в присутствии моего друга и товарища.

    Вот его содержание: «Я, бдительный и добропорядочный гражданин Республики, желая, однако, хранить инкогнито – дабы мои полезные услуги оставались тайной для окружающих, и я имел возможность оказывать их правительству и далее, – считаю необходимым довести до вашего просвещённого ведома, что мне стало известно о внебрачной связи известной распутницы Йекелин Вазари и разыскиваемого преступника, бандита и мятежника Боэмунда дю Граццона. Проживает оная Йекелин в проулке Гнилая Щель, у своей тётки Эгины Кальчи. Также доношу вам, что упомянутая, прибегнув к помощи ведьм и знахарок, пытается связаться с дю Граццоном, вероятно, чтобы оказать ему содействие в реализации его тёмных замыслов. Полагаю её действия очевидной угрозой благу народа и Республики, о чём и тороплюсь сообщить, рассчитывая на обычное вознаграждение».

    - Её придётся арестовать, – нахмурился Фальканд.

    - Она всего лишь девица, переспавшая разок с Боэмундом. – Я ощутил, как во мне нарастает желание порвать этот донос на мелкие кусочки, сжечь, а пепел – развеять по ветру. – Я тоже делил кров и пищу с Боэмундом – и даже спас ему жизнь!

    Фальканд не пытался скрыть свою ненависть к Боэмунду – в нашей памяти ещё слишком свежа была история с его недавним арестом. Он пережил тогда не сравнимое ни с чем унижение и теперь искал любую возможность поквитаться с тем, кто, по его мнению, оскорбил весь его род.

    Я тяжело вздохнул.

    - Хорошо. Но сейчас смеркается, а аресты под покровом ночи запрещены законом. Мы придём за ней утром.

    Фальканд с силой сжал моё предплечье и заглянул мне в глаза.

    - Ты ведь не пошлёшь ей весточку, друг мой Рикхар, и не разболтаешь обо всём в ближайшем трактире? – Его глаза, горящие, как раскалённые угли, напомнили мне об отце Франческо. – Правда, Рикхар?

    Мне почему-то захотелось сказать ему грубость; я, однако, сдержался.

    - Мы придём на рассвете, согласно закону и обычаю – и я никому не проболтаюсь.

    Действуя обеими руками, я разжал его захват. Он всё так же стоял, точно статуя, и буравил меня полубезумным взглядом, а я, преодолев растерянность, попрощался и поспешил удалиться.

2

     Вернувшись в Муниципий, я отдал все необходимые распоряжения насчёт завтрашнего мероприятия. Службу я оставлял в мрачном расположении духа; наёмная лодка, плавно покачиваясь на чёрно-серой поверхности воды, незаметно доставила меня домой, едва ли не к самому порогу.

    Вурук, заметив, что я не в духе, быстро накрыл на стол и незаметно удалился, заняв свой, отгороженный занавеской, угол. Моё скверное настроение выразилось и в том, что я – неожиданно для себя самого – приказал ему улечься отдельно.

    - Ты – слуга, и тебе приличествует спать на полу. – Голос мой, высокий и взвизгивающий, принудил Вурука опустить взгляд. Что со мной происходит, Дьявол меня подери?

    Нам предстояло встать до первых петухов, и, решив улечься пораньше, я долго беспокойно ворочался и никак не мог уснуть. Городские куранты пробили полночь, а я, беспрерывно гоняя одни и те же мысли по кругу, всё не спал.

    Не помню, когда пришло блаженное забытьё, но мне показалось, что разбудили меня практически тотчас же.

    - Пора? – спросил я Вурука.

    Белки его глаз блестели во тьме:

    - Пора, господин.

    Я торопливо проглотил кусок хлеба с маслом и кружку жидкого, хоть и сладкого кофе. Одевшись и препоясавшись клинками, мы вышли на ночную улицу.

    - Зябко, чёрт возьми! – Я одел розовые замшевые перчатки – своё недавнее приобретение. Вурук промолчал; ему, уроженцу жаркого Талвеха, наш климат всегда казался слишком холодным.

    Мы миновали две заставы, прежде чем остановились у Муниципия Дощатого Причала. Вооружённые алебардами и кинжалами, мои стражники – около десятка – уже стояли у входа, негромко обсуждая предстоящую операцию.

    Пришло чувство, что мне предстоит совершить нечто гадкое. Поколебавшись секунду, я отпустил Вурука – сейчас, окружённый своими верными солдатами, я не нуждался более в его компании – да и испытывал странный стыд оттого, что он может стать свидетелем событий, которые сам я полагал позорными. В конце концов, я нуждался в нём, пока не рассвело – в Пентатерре в такие часы нужно иметь спутника, способного прикрыть твой тыл, – но теперь необходимость эта отпала.

    Он скромно улыбнулся, не зная, что я чувствую себя трусом и подлецом – и медленно впадаю в краску.

    Вурук с важным видом уселся на пороге Муниципия.

    - Когда эту дверя откроют, вся дверя в городе окажется открыта. – Его белозубая улыбка принудила меня нахмуриться и прорычать в ответ что-то нечленораздельное, особенно когда послышался смех – многих позабавило, как Вурук коверкает наши слова.