Враг народа (и мой)

Часть I. Глава 11

Саша ощущал, как медленно и с каким наслаждением касается его Шевелев; он рад был бы отдаться ему полностью и последние две недели только на это и намекал, однако комиссар недрогнувшей рукой отстранял его, а пару раз и вовсе обрывал ласки, несмотря на явное желание Саши, бросая все и отворачиваясь к стене, невзирая на все обиды со стороны своего мальчика.

— Сам же себе и вредишь, — укорял его Саша. — Ни себе, ни мне. Я же вижу, что тебе тяжело оторваться, — добавлял он лукаво. — Товарищ комиссар! Четыре недели уже прошло!

В этот раз он не намерен был останавливаться на сказанном, после чего вполне своевольно устроился у Шевелева на коленях и не собирался позволить сбрасывать себя. Послышался шумный вздох принявшего тяжёлое для себя решение человека, и ягодицы обжёг шлепок, от которого Саша айкнул, хоть и не сдвинулся с места.

Шевелев нагнулся над ним:

— Сегодня я тебя только подготовлю, но брать не буду. Со стороны мальчика послышался протестующий стон, который он унял ещё парой шлепков. — Не дури, — посоветовал он ему.

— Ну, хорошо, — ответил Саша покорно. — Надо же с чего-то начинать. Я принёс, — и он втолкнул в руку комиссара маленькую жестяную баночку.

— Ты её что, заранее тут держал? Знал, что уговоришь меня? — вскинул брови Шевелев.

Больше тянуть время он не стал: влажным касанием прошелся по ложбинке между ягодиц, коснулся сжатого пока темного отверстия и долго кружил возле него, иногда нажимая кончиками пальцев, чтобы растереть мазь получше. В колени ему упиралось явное доказательство ответного желания, и Саша потирался им об его колени. Шевелев слышал, как мальчик глухо дышит в подушку и чувствовал, как он напрягается, а потом всё более расслабленно отдается ему, раздвигает бедра, недовольно постанывает, требуя протолкнуть пальцы глубже и нажать на нужную точку. В угоду ему нажав посильнее, комиссар невольно сорвал с его губ такой громкий стон, что убрал руку.

— Больно? — склонился к мальчику он тревожно.

— Немного, — краснея, ответил тот и с нажимом добавил: — Продолжай.

Он помассировал нужное место еще немного, слушая откровенные стоны; простыня под ними украсилась несколькими белыми брызгами, и мальчик у него на руках совершенно обмяк, расслабившись. Потом требовательно повернулся, сказав, что завтра они непременно должны продолжить.

— Да ведь и так, кажется, неплохо, — Шевелев собственнически потискал его за бедро, потом поцеловал в щеку.

— Сколько ещё ты будешь от меня бегать?

— Я волнуюсь.

— Не волнуйся, — великодушно заметил мальчик.

— Легко тебе говорить, — посетовал Шевелев. — Нет, нет. И не проси. Завтра продолжим.

— Снова ждать!

— Я тебя, может, десять лет ждал. Долгое ожидание вознаграждается, — прошептал Шевелев, наклоняясь к нему и касаясь его. Поцелуй походил на извинение и был полон сожаления.

На другой вечер Саша готов был припереть своего комиссара к стенке, лишь бы получить желаемое. Он ждал его, вскакивая и приникая к дверному глазку, едва заслышав с лестницы шум шагов; ему казалось, что сегодня комиссар добирается до дома непозволительно долго, наверняка делая крюк, чтобы зайти к каким-нибудь друзьям и, чего доброго, выпить с ними, и вообще, издевается над ним нарочно. Вернувшийся всего на полчаса позже обычного Шевелев ощутил, как мальчик с гневом вжимает его в стену прихожей, стоило затвориться двери. Он растроганно усмехнулся:

— Ждал меня?

— Где шлялся? — спросил Саша, приподнимаясь к его уху; он хотел сымитировать грозный тон, но вышло с придыханием, пусть гневно, но страстно.

— Зашёл по пути во все магазины, — издеваясь, протянул тот. — Искал цветы, чтоб тебя порадовать.

— Дурак, — ответил Саша, обижаясь.

Но долго обижаться не вышло: Шевелев немедля повлек его за собой в ванну, не вспоминая даже про ужин или чай, сам торопливо раздевал своего мальчика — а вот любовался уже вполне вдумчиво. Саша тоже не отставал, торопясь снять с него все и потащить обратно в комнату, к постели; комиссар ворчал: "Дай хоть умыться!" — но улыбка его выдавала. Потом он сам подхватил своего мальчика, почти поднял его на руки и, по крайней мере, крепко облапил за ягодицы.

— Пусти, я тяжёлый!

— Да я двоих таких, как ты, мог бы...

— Только попробуй, — ответил мальчик угрожающим и ревнивым тоном.

Постель скрипнула шумно под напором сразу двух упавших на нее мужчин.

— Хочешь сверху? — спросил комиссар, намереваясь дать мальчику, как когда-то, свободу действий, но тот помотал головой отрицательно и лег ничком, оглядываясь на Шевелева. Потом взял его ладонь в свою и провел по своему бедру; Саша хотел, чтобы им обладали, и от осознания этого давно остывшему ко всему комиссару становилось жарко. Он единственно опасался позволить себе новую грубость, но, учитывая то, какую нежность он чувствовал сейчас к своему мальчику, этого можно было не бояться. Движения его стали как нарочно растянутыми, долгими, он точно дразнил своего мальчика, и тот недовольно шипел и подгонял его. Заметно было, как мальчик нервничает, иногда сжимаясь и сжимая его пальцы в себе, но он желал его и покорно терпел новую порцию вазелина, запах которого казался ему неприятным, химическим и напоминал о госпитале.

— Ещё одна минута — и я сам тебя возьму, — пообещал Саша.

— Ну нет уж.

Шевелев вжался в него, толкнувшись вперёд, нащупал стоящий член своего мальчика, обхватив его и несколько раз умело двинув вдоль ствола рукой. Послышался громкий Сашин стон.

— Тише, тише, хороший. Потерпи, — он вгляделся мальчику в лицо, но на нём не было написано никакой боли, разве что горячее желание. — Если хочешь, можем подождать ещё.

— Нет, — Саша смутился, отворачиваясь, и прошептал уговаривающим тоном: — Мне не больно, продолжай.

Шевелев дотронулся до узкой дырочки, которая уже охотно впускала в себя его пальцы, а после вошёл медленным толчком, чувствуя, как облегает его чужая узкая плоть. С каждым небольшим толчком он брал его чуть глубже — и мальчик охотно впускал его, подавался вперёд, особенно когда он ласкал его в ответ. Каждое движение срывало с его уст громкий вскрик и заставляло Шевелева тревожиться:

— Тебе больно? Мне перестать?

Саша помотал головой. Больно ему не было. Точнее, боль была, но неприятная боль сливалась с наслаждением, и в целом чувство было болезненным и сладким, и он совсем не умел и не привык подолгу терпеть его. После нескольких ритмичных движений Саша выплеснулся и расслабленно упал. Колени у него подогнулись. Комиссар кончил вслед за ним; близость была короткой, но жаркой, так что Саша уже через пару минут уговаривал его продолжить.

Комиссар хотел было уже согласиться, как вдруг их объятия прервались настойчивым стуком в дверь. Саша вскочил, натягивая майку и брюки, Шевелев поднялся, уйдя в угол, который не было видно от двери, и прислушался. Послышался женский голос: видимо, зашла соседка.

— Саша, у вас что-то случилось?

— Нет, — растерянно отвечал мальчик.

— Мне послышалось, что кричали.

— Я... Может быть, во сне.

Похоже, он растерялся, не зная, что ответить; пожаловавшись на картонные стены и головную боль, соседка ушла, и Шевелев наконец вышел из своего укрытия.

— Н-да. Надо будет учесть на будущее, — заметил он.

Саша покраснел, но кивнул в ответ, пусть и неохотно: перспектива и здесь, дома, вести себя тише мыши и снова всего бояться, ничуть не радовала. К тому же, как показала практика, он довольно часто терял всякую бдительность и всё-таки выдавал себя громким стоном или вскриком.

Но как бы ни был Саша угнетен этим новым обстоятельством, комиссар и здесь нашел, чем его утешить. До конца весны и первых теплых дней оставалось совсем немного потерпеть, а там можно будет выбраться на природу. Правда, до этого следовало обзавестись палаткой, а ещё лучше — походной печкой, но вдалеке от города, в лесной глуши им уже никто не помешал бы, да и такого рода общий досуг вызвал бы куда меньше подозрений. Об этом он и рассказал своему мальчику, когда они вновь удобно устроились на постели, и можно было спокойно погладить его и ещё раз насладиться радостью обладания любимым существом.

— Дождемся, хороший мой, первых теплых выходных, и махнем в поход. Или на реку.

— Боюсь, в рыбалке я не очень, — поморщился Саша. — Вот за грибами — это я могу понять. Но до конца лета ещё знаешь сколько ждать?

Шевелев еле удержался, чтобы не шлёпнуть его по пятой точке.

— В рыбалке ловля рыбы не главное. А для нас с тобой — тем более.

***

В утреннем предрассветном тумане Саша спрыгнул с высокой ступени электрички и огляделся; действие было бессмысленное, поскольку Шевелев настоял на том, чтобы ехать не только в разных вагонах, но и разными поездами, и до его приезда оставался по меньшей мере час. Он всё-таки не отказал себе в удовольствии пройтись по платформе туда-сюда: здесь уже было светло и туман рассеялся, но внизу, в густых зелёных зарослях, ещё стелился по земле, делая их таинственнее. "Нет, я такое люблю и ничуть не боюсь... но... если бы с ним..." — подумалось ему. Электричка, прошумев, ушла и скрылась; пара дачников спустилась с платформы и отправилась к полю за перелеском, вдали за которым видны были очертания домишек, а Саша, спустившись по склону, направился в противоположную сторону — в лес.

Продравшись через осыпавшие его сотней мелких бисерных капель росы ёлки, он оказался на лесной поляне; трава, как ей и положено в конце лета, поблекла и легла, и шагать по ней было легко, хотя ноги сразу промокли чуть ли не до колен, и он уже забыл, что обещал своему комиссару ждать его тут, и увлеченно шел вперед. Сперва боялся, что быстро озябнет, потому что туман обдал его прохладой, стоило сюда спуститься, но постепенно согрелся, точней, привык, и не рассеявшийся сумрак между высокими елями по краям опушки так и манил. Хотелось подойти, глянуть, что там. Как и в любом сосняке или ельнике, густых зарослей и мешающего идти подлеска не было: молодые деревца росли совсем тонкие, почти голые, с невидимыми почти веточками. У крайней большой ели наметилась тропинка, да не одна — две. У развилки рос высокий, как в сказке, мухомор, что Сашу позабавило: вглубь он шёл почти с улыбкой. На краю сознания мелькнуло: "Наверняка он придет и скажет, что сюда могут сунуться дачники. Сам скажет, что стоило разведать..." — и Саша отправился по правой тропке, которая казалась пошире. Она привела к мелкому ручью в отвалах бурого гранита: наверное, в царские времена где-то здесь добывали камень для строек в городе, но теперь валуны затянулись мхом и лишайником. Он побродил вокруг, но дальше тропинки не нашёл. Кругом был все тот же лес, ставший ещё гуще — словом, можно было найти укрытие, и вода рядом. Тогда он вернулся, разведав заодно левую, но та и вовсе сразу затерялась меж сосен, распалась на отдельные вытоптанные на мелкой поляне участки — и всё. Но лес тут был реже, даже приглашал пройтись вперед. Позади уже светило солнце, а здесь, в глубоком овраге, ещё таился туман и было не так светло. Он бегом спустился по его склону, так же быстро поднялся и пошел вперед: если повезет, успеет ещё отыскать грибов или найти чернику. Но пока под ногами ломались сухие иголки и маленькие высохшие веточки. Зато идти было легко, и Саша преодолел так, иногда посматривая по сторонам, километр или два — ему даже казалось, будто деревья сами расступаются. Лес был сухой, почти голый, потом начал темнеть. Сосны перемежались с березами и липами, и трава стала гуще, кое-где росли папоротники, которые приходилось обходить. Зато потом справа начался просвет, в котором показалось обычное поле; за ним клином возвышался другой лес, густой, лиственный; там, где они сходились, образовывался тенистый угол. Там отыскалась пара грибов, и бродил он по этому уголку долго, а затем, вспомнив своего комиссара и его обычную строгость, которой тот придерживался с ним "на людях", испугался, спохватившись. Час с момента его приезда давно прошёл, и стоило бы вернуться — и Саша, поозиравшись, понял, что совсем не помнит, в какую сторону идти. Первый момент он метался, бледнея от волнения. Как же так? Кажется, всё время держал в памяти то, что поляна и железная дорога строго позади, а теперь непонятно было, какой из двух клиньев леса, сошедшихся здесь, ему нужен. Он вышел в поле, отыскивая взглядом железную дорогу — но и с третьей стороны виднелся тот же лес. Нет уж, он должен был помнить, откуда пришёл, хотя бы по виду деревьев, по приметным местам — и он повернул наугад. Лес, стоило углубиться в него снова, показался знакомым, и он с радостью пошёл туда дальше, и шёл так довольно долго.

Ровно до тех пор, пока не заметил, как на его пути возникла высокая тёмная фигура. Он вздрогнул, чуть не взвизгнув от страха. Шевелев шагнул ему наперерез со стороны лесной темноты. Здесь его можно было испугаться; потом он набросился на него, встряхнув за плечи.

— Сашка! Сколько раз говорил — жди, где договорились! — прорычал он и, довольно бесцеремонно ухватив за руку, потащил назад.

Саша недовольно поморщился.

— Ай! Куда ты меня тащишь?

— К нашему месту.

— Да ведь оно впереди, а мы куда идём?

— Оно сзади, — страдальчески простонал Шевелев. — Ну вот куда тебя одного такого отпускать?

Саша искренне не понимал причин его злости, несмотря на все "А если бы ты заблудился?"

— Мне не пятнадцать лет, попрошу не отчитывать. Нашел бы как-нибудь дорогу назад.

— Надеюсь, что до ночи нашёл бы, — язвительно заметил Шевелев.

— Даже если и не до ночи... Ну, заночевал бы под сосной.

— Ты в цехе в темную кладовую заходить боишься и первым делом выключатель ищешь, а тут?

— А что тут? Ну, разве что комары.

— Помню, нашли мы однажды в таких лесах — тоже здесь, за Уралом, — схрон у одних контриков. Большущий, что твой склад, и даже двое часовых при нем — из бывшего кулачья.

— И что? — тревожно переспросил Саша.

— Ну, оружие изъяли в пользу Советской власти. А их самих расстреляли, конечно. Так, поди, и лежат там их косточки, белеют в темноте. И вокруг леса всё, знаешь, густые, еловые... Как здесь.

Саша испуганно покосился на него.

— А где это было?

— Говорю же — не помню. За Уралом. Может быть, прямо тут. А что? Дорога эта известная, в царское время ещё была, — продолжил Шевелев и искренне рассмеялся, увидев замешательство на лице своего мальчика, после чего добавил, что шутит.

— Ну нет, товарищ Шевелев, тогда я с вами тут ночевать не останусь, — жалобно вскрикнул Саша, вырываясь из его объятий. — Вдруг они ночью за вами придут...

На ночь он с комиссаром, конечно же, остался.

— Ты хочешь остаться тут? Серьёзно? — переспрашивал Саша, с недоумением обернувшись к своему комиссару. — Тут совсем рядом те дачи, и...

Шевелев широко улыбнулся.

— Раньше ты не беспокоился о безопасности, — он привлёк его в свои объятия. Затем наклонился к уху, пообещав: — Конечно, сейчас уйдём подальше. Сперва ты будешь говорить: "Как хорошо, что мы забрались подальше", потом — "Что-то далековато", потом — "Пусти, сумасшедший, куда ты меня тащишь!", — рассмеялся он.

Саша расхохотался вслед за ним, потом немного опасливо, как показалось Шевелеву, глянул на него и, очевидно, решил, что его комиссар совершенно безопасен.

— Что это тебе захотелось забраться так далеко?

— Хочу, чтоб ты полностью мне отдался, — с придыханием ответил Шевелев. Он крепко обнял его за пояс, но отпустил, как бы говоря "Не время", после чего подхватил свой рюкзак, вложил в руки Саше его поклажу, и оба направились дальше.

Хотя Саше и казалось, что они двигаются наугад, это было не так. Шевелев посмотрел накануне карты местности — сходил в архив и потратил на это часа два, чем вызвал у своего мальчика очередной приступ сомнений. Сперва они шли всё вглубь, по сосняку и по тем же иголкам, которые шуршали под ногами; однако кончился он быстро, уже спустя часа два местность стала пересеченной, лес сменился лиственным, влажным, с подлеском. Сюда углублялись реже, часто попадался бурелом, и Шевелев, жалея своего мальчика, давал ему передышку, присаживаясь на ствол упавшего дерева. Мальчик отказывался, но все-таки давал себя усадить, даже улыбался, когда комиссар гладил его по бедрам.

Шли так долго, часа три, устроили недолгий обед и поднялись снова — точнее, комиссар приказным тоном велел собираться и топать дальше. Саша постонал для вида. Он хоть и не понимал, к чему тащиться в самую чащу, когда и здесь шанс встретить грибников или охотников был совсем мал, рад был подчиниться и чувствовал, что Шевелев рявкнул на него по-доброму. Лес окружал их со всех сторон, Саша пару раз осторожно справлялся, отыщут ли они дорогу назад, хотя видел компас в руках своего комиссара и то, как Шевелев делает периодически пометки в своём блокноте. Иногда попадалось поле: говоря откровенно, по распаханному и заросшему высокой травой пространству было идти ещё тяжелее — приходилось делать шаг нарочно шире, чтобы переступать борозды. Саша, впрочем, не жаловался. Солнце уже перевалило за середину неба, но до горизонта ему было далеко. Можно было радоваться неспешно наступающему вечеру, тому, что идёшь рука об руку с тем, кто заботливо поддерживает тебя под локоть, изредка спрашивая, как нога, да и в целом природа успокаивала, умиротворяла, живо напоминала Саше деревенское раннее детство.

— А с тобой можно иметь дело. Другой бы уже застонал, а ты всё ничего.

Саша фыркнул обиженно.

— Какого же ты мнения обо мне!

День казался пропитанным солнечным светом и ожиданием чуда; впрочем, Саша был скорее материалистом и пришел сейчас, шагая и думая, к тому выводу, что чудо — это то, что они отыскали друг друга, не расстались навечно, спаслись, выжили, хотя могли бы... Страшно было подумать. Он легонько сжал его руку, и комиссар живо обернулся:

— Что?

— Скажи, как прекрасно, что мы друг у друга есть? И ты изменился. Когда-то давно мне казалось, что никого страшнее тебя мне в жизни не встречалось, а теперь?

— Ты любого ангелом сделаешь.

— Скажешь тоже. Нет, ты поменялся тоже.

— Не слишком.

— Но теперь ты ведь не поступил бы как тогда, когда вызывал меня для допросов? После того, как ты служил им, а они тебя посадили...

— Я никого не виню, хороший мой, — серьезно ответил комиссар. — Во всём сам виноват.

— Ты что, взятки брал?

— Ох, так и дал бы тебе по морде за такие слова обидные. Но не буду. Жаль твою морду портить. Как я тебя целовать-то буду, с разбитой рожей?

— Ну, сразу и разозлился, — посмеялся Саша над ним.

— Нет, я служил ревностно. Но боюсь, слишком бездумно. Этот урок я для себя вынес: нельзя только исполнять приказы. Надо быть глубже, надо сильнее вдумываться, доискиваться до сути дела.

— По-твоему выходит, надо было служить ещё ревностнее? Да уж куда больше тебя-то! — вскричал Саша.

Шевелев стоял на своём.

— Не хочешь признавать ошибку.

— Отчего? Свою ошибку признаю, — сказал он мальчику.

Тот не нашёлся, что ответить, потом возмутился:

— Они же тебе жизнь сломали!

Но комиссар ничего не ответил — разве что непроницаемо улыбнулся, глядя на него. Кое-что взамен он всё же получил, и, возможно, это был самый большой выигрыш в его жизни. Получил то, что стало дороже всякой власти — чувство, причём ответное.

Они отправились дальше. Пересекли поле, снова углубились в лес — сперва идти было тяжело, и Саша подумывал попросить остановиться-таки на ночлег и пожаловаться на стертые ноги, но комиссар, точно чувствуя, сказал, что предстоит последний рывок — и точно, через четверть часа вышли к просеке, правда, старой, начинающей снова зарастать порослью. Через час снова свернули в глубь леса. Саше передвижения казались абсурдными, но он успел немного отдохнуть и, несмотря на всю накопившуюся усталость, был просто рад идти рядом — он безотчетно верил своему комиссару и знал, что тот бросит его разве что в случае собственной смерти. Так что идти стало легко, хоть рельеф, напротив, чуть повышался. Лес был тёмный, совсем глухой; подступал вечер. Сотню раз можно было установить палатку в другом месте, но Шевелев тащил его сюда за собой не напрасно. Скоро между темными до черноты стволами мелькнул свет. Они вышли к берегу. Довольно высокий, метра три, с торчащими обломками скал, он спускался к неширокой тихой заводи. Пики елей отражались в нём, небо постепенно становилось сиреневым, переходя в темноту, и виднелись первые бледные звёзды.

— Красиво, — выдохнул Саша, постояв на берегу и не давая себя увести. — Лесное озеро.

— Это не озеро, заводь. Там дальше течет речка. Но тут тихо и нет никого.

— Тут встанем?

— Если хочешь. Но там, чуть подальше, есть лесная избушка, если ты замёрз.

— Всё ты продумал. А если там кто есть?

— Она охотничья — а сейчас ещё не сезон.

— Нет уж. Я надеялся, ты и без печки меня согреешь, — и Саша обвил руки вокруг его шеи, проникновенно глядя в глаза.

Комиссар подхватил своего мальчика на руки, крепко сжимая, вдохнул его запах, еле удержался, чтоб не уронить его прямо здесь на мох и мелкие иголки. Они отошли немного вглубь — так, чтобы противоположный берег и воду всё же было видно — и поставили палатку. Саша натаскал больших еловых ветвей, набросав их с наружной стороны, чтоб замаскироваться надёжно, а потом устроился внутри, едва комиссар успел расстелить покрывало. Он лениво зевал, смотря через откинутый полог на заводь, и наблюдал за Шевелевым, который суетился рядом. Скоро потянуло дымом и рядом разгорелся небольшой костер — больше для атмосферы в надвигающихся сумерках, чем для приготовления еды, тем более, что у него и чай был с собой в термосе. Саша выбрался ненадолго, посидел с ним, погрел руки и снова лег.

— Я так устал, что даже есть не хочу, — заявил он.

— Спи, я приду сейчас.

Часа два он, должно быть, проспал и в самом деле крепко, но стоило зашуршать веткам, очнулся. Снаружи на лес опустилась полная тьма.

— Это я. Испугался?

Саша встретил его поцелуем, скорее наугад по привычке в темноте отыскав его губы.

— Костер затушил?

Шевелев только посмеялся и уронил его на покрывало. Придавил собой — он знал, что его мальчик это любит. Объятия быстро перешли от мягких к крепким, стремление к близости, физической и любой другой, заставило быстро остаться без одежды. Комиссар смотрел, как светлеет еле заметно в темноте кожа мальчика, гладил плечи руками, спрашивал, не холодно ли, грел их. Саша обвил его за пояс ногами. Комиссар мог чувствовать, как упирается ему в живот горячее желание его мальчика, и он зажал его между их телами вместе со своим, чтобы они касались друг друга, обхватил ладонью — Саша послушно поддавался. Он хотел этого, хотя действия комиссара всегда казались ему полными излишней откровенности. Комиссар потискал его за мягкое место, после чего, обхватив ладонью естество мальчика, уже нажимал двумя пальцами на его вход. Саша вывернулся, принимая позу удобнее, подставляясь.

— Может быть, хочешь сверху? — уточнил комиссар.

— Нет. Так нам обоим будет приятно, — ответил Саша.

В этой позе близость уже перестала быть для него болезненной, и горячий толчок, с которым проникла в него чужая плоть, показался желанным, захватывающим дух, болезненным, но сладким, и он громко простонал. Стоны можно было больше не сдерживать, и он позволил себе вскрикивать шумно с каждым новым резким движением своего комиссара. Шевелев подавался вперед, упираясь в его бедра и проникая чуть глубже каждый раз. К тому же он так приятно проводил рукой по его члену, по низу живота, прижимая к нему ладонь и делая толчки ещё слаще и мучительней. Неудивительно, что Саша выплеснулся почти сразу, и нескольких минут не прошло. Что ж, впереди была вся ночь и весь следующий день.

Что до комиссара, то он радовался, что мальчик может наконец отпустить крик и дать чувству волю, хотя вначале тревожился и хотел остановиться, уговаривая себя только тем, что иначе мальчик бы, помимо всего, вырывался. Но нет. Тут они действительно принадлежали только друг другу, отдавались без остатка, наслаждались каждым прикосновением. Каждый раз, когда губы мальчика находили его, он встречал их ответным жадным поцелуем, чувствовал приближение, несмотря на стоявшую в палатке тьму. Комиссар и так был счастлив — день удался, день прошел рядом с мальчиком, и вечер, и ночь тоже будут проведены с ним... Но он ощутил нечто ещё большее, совсем захватившее его дух, когда ему в губы прозвучало еле слышное "Люблю".

Он замер на пару мгновений.

— Правда?

Саша кивнул, потом, сообразив, что этого не видно, подтвердил:

— Да.

— И я тебя... больше жизни, — он крепко прижал его к себе, укрывая и замирая от осознания того, в чем ему сейчас признались. До сих пор Шевелев не знал других отношений, кроме тех, где одна сторона была привязана к другой долгом или страхом, а теперь понял; само осознание было полным счастья. — И я так боюсь, что ты однажды исчезнешь из моей жизни и уйдёшь... Хотя я и тогда буду счастлив, помня, что ты у меня был.

— Не уйду. Зачем мне это?

— Ну, может быть, захочешь нормальную семью, детей.

Саша уткнулся в него носом, сам прижался.

— Дети хороши, когда смотришь со стороны. Но если хочешь, мы можем взять к себе на следующее лето моего племянника: брат только обрадуется. Будем ходить с ним в лес или на рыбалку.

— Обязательно! — заверил Шевелев. Потом с сомнением уточнил: — Нет, лучше на месяц. Боюсь, месяц без тебя я засыпать не смогу. Да и мальчик может что-нибудь заметить...

Саша сонно пробормотал, что не думает, будто ребенок может придать случайно подсмотренным объятиям дурной смысл. Потом приподнялся на локте; его тревожило иное:

— Нет, гораздо больше вероятность, что лишнего подсмотрит всё же какой-нибудь сосед, а там узнают на работе.

Шевелев провел ладонью по его плечам, опустил руки к талии, словно утешая.

— Ничего. Подожди пару месяцев, я уволюсь.

— Ради меня? Не стоит! — испугался Саша.

— Нет, хотя ради тебя я ничего бы не пожалел. Нет. Приглашают... В местное управление.

Он ожидал, что Саша порадуется, но тот нахмурился:

— Снова будешь таскать к себе на явочную квартиру молодых парней? Нет уж! —возмутился он, а потом добавил: — Узнаю — убью.