Сказ о смешном человеке

4

   Кристиночка была напугана и смущена, но в оставшиеся два рабочих дня недели ничто не изменилось внешне в их отношениях, и Тамара Аркадьевна лишь укоризненно покачивала головой, обсуждая с боевыми подругами предосудительное поведение Сергея. Кристина надеялась хотя бы на тот взгляд, который она случайно поймала незадолго до дня рождения, но ничего не получалось, он избегал ее гораздо тщательнее, чем прежде. Лишь в пятницу вечером, когда настало время идти домой, он остановил ее за руку и произнес, глядя в упор сверху вниз:

- В три часа на "Белорусской" - кольцевой в центре зала.

- Хорошо, - поспешно ответила она, обиженная его манерой общения. "Он и дальше намерен так себя вести? - подумала Кристиночка, в одиночестве добираясь до дома. - Это трусость, отсутствие интеллекта или природная грубость?"

Серега оказался в оговоренном месте за полчаса до срока, рассчитывая выработать привычку к новым стенам, чтобы смотреться в них вольно, но безобидно. Спустя час подошла Кристиночка, в короткой шубке и ботфортах, с лицом настороженным и сдержанно взволнованным; на губах ее застыла немного детская улыбка удовлетворенного женского самолюбия.

- Привет, - просто сказал неискушенный в искусстве соблазнять претендент в ловеласы. - Я подарю тебе цветы потом, на прощание, чтобы не таскать целый день.

- Спасибо, - улыбнулась Кристина. - Не думала, что ты так заботлив.

- Давай выйдем отсюда, - быстро предложил он, не успев разобраться в ее интонации.

Они поднялись по эскалатору, вышли на морозный воздух, и он повел ее куда-то среди выдыхаемого многочисленными прохожими пара. Серега долго думал, куда можно отвести Кристиночку, не уронив себя в ее глазах и не истратив остатка одолженной у приятеля суммы, поэтому, отбросив последние сомнения, непоколебимо тащил ее по направлению к выставочному залу в подвале одного из обычных жилых домов, где некая компания художников давала возможность всем желающим задешево размять интеллект и силу воображения на своих недюжинных произведениях.

- Куда мы идем? - упорно допытывалась по дороге Кристиночка, встречая в ответ лишь многозначительные междометия и долгие взгляды, которых она так и не дождалась в их общей каморке. "Странный какой-то", - подумала она в конце концов, побоявшись более нелицеприятного определения происходящего.

- Ты знаешь, зачем человеку искусство? - внезапно спросил ее Серега, остановившись на полпути.

- Зачем?

- Ну ты подумай, хоть немного.

- А зачем мне думать, ты ведь знаешь.

- Этого никто не знает, дурочка. Я, как и прочие, имею некоторые мысли, которые, как и любые другие, не имеют и не могут иметь никаких доказательств. Таково великое преимущество гуманитарных наук над точными.

- Преимущество в том, что гуманитарные мысли не могут иметь доказательств? - ошарашенно переспросила Кристиночка, пропустив "дурочку" мимо ушей, настолько беззлобно она прозвучала.

- Именно. Гуманитарий может доказывать, что угодно, и никто никогда не докажет, что он не прав - просто его точку зрения будет разделять меньшее количество людей. И чем меньше окажется это количество, тем больше будет у него оснований объявить себя непризнанным гением. Самое смешное - иногда в итоге с ним соглашается большинство, хотя чаще всего и после его смерти.

"К чему он клонит?" - озадаченно задумалась Кристиночка, стараясь не отстать от кавалера, идущего широким деловым шагом. Он так и зашел в подвал с картинами, забыв высказать свои соображения о смысле искусства, ибо задумался совсем о другом.

Подвал встретил их теснотой и радушием, публика выглядела сосредоточенной и до предела погруженной в себя. Раздеться было негде, Серега взял Кристиночку за руку и подвел к одной из картин:

- Сюда. Я хотел показать тебе ее. Что скажешь?

Девушка, смущенная его требовательным тоном, долго разглядывала холст с изображенным на нем огромным конем (очевидно, троянским); грубо сколоченный из досок, он застыл в неуловимом движении среди сотворенных, видимо, им античных руин на фоне тревожно-пасмурного неба. Кристине почудилась в его позе чудовищная энергия и необъяснимая красота бессмысленной силы и высокого отчаяния; она зябко поежилась.

- Проняло? - радостно поинтересовался сзади Сергей, невидимый и едва не забытый ею.

- Что это? - изумленно спросила Кристина.

- Картина. Я хотел показать ее тебе. Я не знаток и даже не любитель живописи, но изредка она производит на меня впечатление, и тогда мне страшно хочется узнать реакцию на нее других людей, которые... которые мне... как бы сказать... интересны. Помнишь, я спросил тебя об искусстве? В такие минуты, как сейчас, я уверен: искусство дает художнику возможность почувствовать себя богом, творя собственный мир. Гомер жил в "темные века", не сохранилось ни его портретов, ни подлинных текстов, Троянская война произошла за несколько веков до рождения Гомера, и мы знаем о ней лишь из его, а может, вовсе и не его произведений. Есть даже мнение, что гомерами назывались странствующие певцы, и не существовало вовсе конкретного гениального поэта, чьи поэмы изучают школьники всей Европы и Америки, но троянский конь, известный нам лишь по стихам не установленного автора неопределенного исторического периода - вот он, как живой, словно увиденный в кошмарном сне, будоражит чувства и понуждает мысль к поиску ответов на тысячелетние вопросы.

Кристина опасливо молчала, боясь разочаровать Сергея легкомысленным замечанием. "Ему нравится эта картина, - думала она. - На меня она тоже произвела впечатление, я ведь не обманываю ни его, ни себя. Значит, есть между нами что-то общее, сближающее?" Затем Кристиночка вспомнила слышанные ею разговоры близких и достойных доверия людей (она помнила точно, кого именно) о том, что два человека с близкими взглядами быстро надоедают друг другу, и что намного более долговечен союз, где двое друг друга дополняют, создавая неповторимую гармонию, когда каждый или почти каждый день несет нечто новое, вечно продолжается познание друг друга, сохраняется свежесть восприятия человека, вместе с которым прожиты годы. Кристиночка думала об их отношениях, а Сергей стоял у нее за спиной и продолжал с энтузиазмом начинающего лектора вещать об искусстве и картине с троянским конем, словно хотел добиться от девушки определенного, ему одному известного отклика.

- У тебя душа болит, - сказала вдруг Кристина, неожиданно для себя самой; она обернулась, посмотрела на него снизу вверх и взяла его теплую руку. - Счастливые люди не говорят с таким жаром о нематериальном.

- Как ты можешь судить? - глуховато, после паузы отведя глаза в сторону, спросил он.

- Намекаешь, что я еще слишком маленькая для таких обобщений?

Она кокетливо, по девчачьи, улыбнулась, крепче сжав пальцы. Серега почувствовал холодный металл ее кольца, больно врезавшегося в его мизинец, и поморщился.

- Ты не маленькая - сейчас меня покалечишь. Что у тебя за перстень такой, для самообороны?

- Где? Какой перстень? Ах, это! Перстень. Обыкновенное колечко. Перстенек ты мне подаришь, правда?

- Я? С какой стати?

- Ты же за мной ухаживаешь. Я хочу надеяться, что ты намерен ухаживать красиво. А что, не так?

Серега упорно пытался разглядеть ее глаза, но добрые стекла вновь бликовали, пряча от него девичью суть. Он поджал губы, чуть грубовато вырвал у нее свои руки и бесцеремонно снял с ее напудренного носика очки в золотистой оправе, надеясь применением силы принудить ее к подчинению своей слабой воле.

Кристиночка подслеповато заморгала, обиженно насупилась и попыталась тут же выхватить у него похищенное имущество, но он удержал ее руки, пальцами за подбородок поднял ее лицо с пурпурными вмятинами от дужек у переносицы против дневного света от ламп под потолком и с любопытством ребенка, отрывающего крылья бабочке, вгляделся в его ставшие вдруг незнакомыми черты.

- Девушка, вам помочь? - спросил почти мгновенно нашедшийся бородатый доброхот, подозрительно смерив взглядом не слишком внушительную и даже почти интеллигентную фигуру Ратаева.

- Спасибо, не надо, - с трудом выдавила она, рывком обретая свободу.

- Нет, ты не такая, - убежденно сказал укротитель строптивой, наблюдая за тем, как она водружает очки на место. - Никогда не строй из себя пошлячку, у тебя ничего не получается.

Бородач по-прежнему высился возле них, подозрительно заглядывая Кристиночке в лицо - он искал признаки запуганности и зависимости, чтобы сделать их предлогом для вмешательства.

- Прекрати, - прошептала девушка сквозь закипающие слезы, на мгновение бросив Сереге в лицо укоряющий взгляд. - Ты тоже не такой, у тебя тоже ничего не получается, и не строй из себя супермена. Пошли отсюда.

Она схватила его за руку и силком вытащила из подвала на мороз, под усыпанные снегом остовы деревьев. Укутанные до глаз прохожие нечасто возникали возле них, хотя стоял выходной день - судьба им благоволила.

- Кристина, - выдохнул Серега, застегиваясь. - Я хотел... ты... ты ведь не все посмотрела. Там и помимо моей любимой лошади есть интересные вещи.

- Нет уж, спасибо, лучше поберегу жизнь и здоровье. Что мы здесь делаем?

- Мы? Как что? - Сергей запнулся, оглянулся, будто на внезапный зов, потом вновь обернул лицо к ней, но попытался как бы спрятать его, нелепо и неуклюже блуждая взглядом мимо Кристиночки. Правда рождалась в нем слишком медленно и мучительно, чтобы вывалиться на свет немедленно, пусть даже неприглядной, в крови и обрывках плаценты, и возвестить во всеуслышание, не заботясь о приличиях, о своем пришествии в мир. "Я просто боялся... Я долго прятался от себя, да и от тебя, - угрюмо думал Ратаев, глядя в глухую, давно вылинявшую под дождем и снегом стену пятиэтажки, и видя вместо нее безбрежное теплое сияние невнятных очертаний и неясного происхождения. - Мне кажется, за прошедшее время я создал тебя заново в своем воображении, и ты - вовсе не ты, а мое творение, которое рассыплется от первого столкновения с реальностью. Поэтому, чем дальше, тем труднее мне было начать, а теперь мне очень страшно".

- Знаешь, я ведь трус, - внезапно проговорился Ратаев вслух, подобно уличному психу вынеся на общее обсуждение ему одному подвластные истины.

- Да ну? Что ты говоришь! - иронично покачала головой Кристиночка. - Впервые вижу мужика, который на первом же свидании запросто признается в трусости. Побольше бы таких трусов!

- Ерунда. Я легко признаюсь, потому что я не только трус, но и циник, а посему давно уже не питаю в отношении себя никаких иллюзий. Лучше я сам скажу тебе сейчас, чем ты сама поймешь то же самое, когда мне уже ничто не поможет, потому что будет слишком поздно.

- Поздно - это когда? - шаловливо улыбнулась Кристиночка. - Ты на что намекаешь, нехороший дядя?

Серега скучно вздохнул, остановив взгляд на окнах последнего этажа другого соседнего дома. Ему стало жарко и душно, как в спальном мешке; он вдруг испугался, что задохнется, приспустил молнию на пуховике и слегка помассировал шею.

- Ты зря не посмотрела остальное. Я бы с интересом выслушал твое мнение о других полотнах, помимо моего любимого. Знаешь, в чем причина зарождения и относительно длительного существования авангардного искусства? В стремлении живописи и литературы к высшему идеалу - к музыке, искусству искусств, которая одна лишь обращена непосредственно к чувствам человека, минуя его разум. Она ведь не несет никакой осмысленной информации, за исключением фокусов вроде полета шмеля и прочих звукоподражаний. Тем не менее, слушатель плачет или пускается в пляс, повинуясь незримой силе. В музыке, правда, тоже существует авангард, но это уже просто клиника. Здесь уже все наоборот - его ценители исходят из теоретических представлений о передовой или революционной музыке, ломающей вековые традиции, и ценят ее авторов именно за их соответствие теоретическим представлениям самих ценителей. Их разговор о достоинствах авангардной музыки невозможно понять, не получив предварительно высшего музыкального образования, они гордятся своей принадлежностью к узкому кругу знатоков и презирают темные массы, падкие на классическую попсу вроде Вивальди и Чайковского. Между тем, главное в любом виде искусства - будоражение души, безотносительно к его достоинствам с точки зрения высоколобых критиков. Вагнер в свое время тоже совершил какой-то там переворот в области гармонии, но мне это совсем не интересно - его музыка вводит меня в транс, хотя я ровным счетом ничего не знаю о сути произведенного им переворота. С этой точки зрения не так уж и важно, причисляется произведение искусства к авангарду или не причисляется. Важно одно - нравится или не нравится. Лично я со своим узким кругозором чаще всего вижу лишь неудачные попытки разного сорта авторов сбросить мозги с корабля современного искусства. Сочетания форм и цветов, звуков и лингвистической белиберды, лишаясь смысла, лишаются и всякого другого воздействия на человека, что бы ни считала критика. Если судить по репродукциям, ближе всех к идеалу подошел Дали, но не зря сюрреалисты изгнали его из своих рядов - он использовал реальные образы, хотя искаженные и остраненные, но все равно обращенные к разуму. Может быть, к некой его форме, к сновидению, а не к ratio, но, тем не менее, к разуму.

Кристиночкино лицо, мокрое от растаявших снежинок, с прядкой волос колечком, выбившейся из-под шапочки и прилипшей ко лбу, было обращено снизу вверх к впавшему в спасительный экстаз Сереге, и под покрытыми мелкими капельками стеклами очков совершенно исчезли девичьи глаза, отчего лицо ослепло. Он не вынес тяжелого зрелища и вновь снял с нее очки, чтобы протереть и не пугаться ее вида.

- Что тебе мои очки покоя не дают? - возмутилась Кристиночка, пытаясь выхватить их у него. - Может, мне линзы завести?

- Не надо, - поспешно возразил Серега, возвращая ей так и не приведенную в порядок собственность, - они тебе идут. Выступают элементом иррационального в облике современной работающей девушки.

- Мне следует тебя поблагодарить или обидеться?

- Я надеялся сказать комплимент. Не замерзла?

- Я еще долго не замерзну. Послушай, я тебя слушала, а думала все время об одном: зачем ты развиваешь передо мной свои искусствоведческие теории? Мальчики, с которыми я дружила в школе, всегда старались говорить умные вещи, даже если совершенно не походили на интеллектуалов - они думали, что так нужно для охмурения. Теперь ты, вроде бы взрослый человек, ведешь себя точно так же... Так будет всегда?

- Теория не моя, еще Шопенгауэр назвал музыку образом воли. А в общем, ничего теоретического и искусствоведческого я о музыке в жизни не читал, просто слушал иногда и еще реже думал. О живописи и прочих видах изобразительного искусства тоже не читал, просто изредка смотрел. И ничего литературоведческого, в принципе, тоже не читал, только саму литературу. Я ведь не собираюсь сдавать экзамены или участвовать в конкурсах, просто живу и в меру сил занимаюсь чем-нибудь интересненьким. Тебе скучно?

- Не в том дело... - Кристиночка досадливо сморщила носик. - Зачем? Для чего ты рассуждаешь передо мной об авангарде и Шопенгауэре?

- Надо ведь о чем-нибудь болтать во время свидания, а то тебе наскучит мое общество, и ты не согласишься в следующий раз.

- Неправда! Неправда! Как ты можешь так нагло мне врать. Я же видела твои глаза.

- А я твои - нет. Очень хочется влезть к тебе в душу, а дверь наглухо заперта. - Серега помолчал несколько мгновений, примеривая вымышленные слова к реальности. - Я просто не успел закончить изложение своей теории, поэтому ты не поняла. Мы встретились случайно, могли бы и не обратить друг на друга внимания, ведь людей много. Почему же я не смог пройти мимо тебя? Потому что отношения между людьми - тоже искусство. Мужчины и женщины ваяют друг друга, но не из камня, а в душе. Если оба достигают идеала в своем творчестве, их никто не сможет разлучить до самой смерти; если хотя бы один из двух недостаточно талантлив и допускает рациональные мотивы в тончайшем из искусств - оба обречены.

Кристиночка смотрела на него долгим изучающим взглядом, словно впервые увидела. Ей показалось, что он болезненно возбужден, но в его голосе не проступала излишняя страстность, выдающая неуравновешенность или психическую неустойчивость. Он выглядел усталым, мудрым и готовым ко всему худшему, что может случиться с человеком в его земной жизни.

- У нас первое свидание... - тихо сказала она. - А ты уже не хочешь ничего от меня скрывать. Не страшно?

- Нет. - Серега с артистичным высокомерием поджал губы, смерив ее оценивающим взглядом. - Ты умная девочка.

Кристиночка вытянулась в струнку, едва не привстав на цыпочки, и ткнулась влажными губами ему в подбородок. Сквозь зимнюю одежду они не могли ощутить друг друга плотски, лишь лица, открытые взглядам и прикосновениям, служили им проводниками чувств, ибо слова иссякли.

Сергей привлек ее к себе, скинул с ее головы капюшон, обеими руками сжал ее голову, подцепил большими пальцами и закинул сверху на шапочку злополучные очки, жадно исследуя полным ожидания взглядом ее глаза. Он боялся увидеть в них интерес к приключению, потаенный смех, торжествующую улыбку или вызов силе; под длинными густыми ресницами светились на серебристо-серых радужках антрацитно черные ее зрачки, прожигающие его насквозь. На мгновение ему почудилась в них даже ненависть, но затем пришло понимание - это страх. Она тоже ждет, не зная, что именно, от первого увлечения ее взрослой жизни. Может быть, он привлек ее своими философствованиями и относительно неординарным поведением, или ей показалось забавным столкнуться на личном фронте с человеком чуть не вдвое старше себя... Может быть... Может быть, она ждет от него новых впечатлений. Относительно новых.

Он наклонился, ощутил губами холодную безвкусную влагу на ее лице и прохладную кожу, потом ее мягкие ресницы и пульсирующие веки, носик, покрытый влажной пудрой, терпкой и пряно пахнущей, словно она играла роль волнующей женской пыльцы, бунтующей мужскую кровь. Уподобляясь слепому, он впитывал ее черты через осязание и обоняние, добавляя к своим ощущениям новые чувства и искренне удивляясь их новизне, свежести и остроте.

В конце концов, он нашел ее теплые доверчивые губы, Кристиночка инстинктивно отклонилась назад, но недостаточно для того, чтобы избегнуть долгого, запойного поцелуя, во время которого они потеряли равновесие и рухнули в сугроб, зарывшись головами в снег. Упоение познания сменилось приступом безудержного смеха, кажущегося со стороны глупым. Даже грубая брань, которой разразилась по их адресу проходившая мимо бабка, укутанная в серый платок, совершенно не испортила им настроение.

- Какая вы славная, бабуля, - выговорила сквозь смех Кристиночка, не собираясь вставать или высвобождаться из Серегиных объятий.

- Как глупо, - сказал он не в ответ, но в продолжение темы. - Подобные сцены есть в миллионе фильмов. Если бы здесь оказался Станиславский, он уже давно орал бы: "Не верю!"

- Бог с ним, пусть кричит. Я и сама не верю.

- Чему ты не веришь, милая моя? Тому, что мы с тобой похожи на влюбленных школьников из старого советского кино?

Сергей содрогнулся от произнесенных им самим слов. "Влюбленные школьники" ударили в мозг изнутри, как бьет медный язык по колоколу, заставляя его вибрировать долго, с постепенно затухающей силой. Она ведь и есть школьница, летом получила аттестат. Она мила, юна, пока увлечена (может быть!), но насколько ее хватит? А может, он и сам ненадолго изловчится гоняться за ней по солнечным полянам юности на виду у бодрых и сильных ее ровесников?

- Испугался... - кокетливо и тихо изобличила его Кристиночка. - Вспомнил о разнице в возрасте. Не веришь мне?

Девушка задала вопрос неожиданно жестко и без подготовки, требовательно проникая близоруким взглядом в глубину Серегиных предрассудков. Она попыталась привстать, оперевшись на локоть, и провалилась в глубокий снег еще глубже.

- Что у тебя по физике, детеныш? - беззащитно улыбнулся Серега, спасаясь от ее уничижительного внимания.

- Не помню, - безразлично бросила она, с изрядной долей ожесточения утрамбовывая сугроб под собой.

- Вставать пора, не на ночевку устраиваемся.

Ратаев вовсе не собирался грубить, фраза сорвалась с губ сама собой, по привычке не слишком старательно следить за речью. Едва ли не впервые в жизни он остро ощутил сермяжную правоту пословицы о безвозвратно вылетающей эфирной субстанции, которая стоит оков из чистого золота.

Кристиночка промолчала, поджав губки и отвернувшись, затем поднялась и отряхнулась от снега, оборвав в самой ранней стадии неуклюжую попытку Сереги загладить неловкость двусмысленной услугой.

Он погнался за ней, когда она решительно зашагала в направлении станции метро, и с роскошным в его положении беспамятством намекал на желание одарить-таки ее обещанными цветами, но Кристиночка даже не замедлила ход, когда он замешкался возле торговцев у "Белорусской", и моментально, как это бывает в густой толпе, растворилась.

Ратаев постоял некоторое время в толпе один, как коррумпированный милиционер, бессмысленно держа в руке сразу ставший нелепым букет все тех же темно-красных роз, которые считал единственным приличным подношением девушке и никогда не пытался выяснить их тайное значение на языке цветов. Быстро наскучив самому себе в столь ридикюльной позе, он мысленно чертыхнулся и решительно зашагал к станции метро, сунув на ходу букет в первую попавшуюся грязную и наполовину заполненную разной дрянью урну. Через минуту или две, как всегда, слишком поздно, Серега машинально придумал лучший, причем почти до элегантного блеска, выход из положения - букет следовало мимоходом преподнести какой-нибудь девице посимпатичней! Пусть подобный решительный акт скрывал в себе опасность получить по морде от нервного ухажера, чувство сладкой мести могло бы (теоретически) утишить любую боль, тем более физическую.

Он спустился в метро совсем обыденно, а вовсе не трагично, без малейших намеков на мысль о прыжке с платформы под колеса поезда. Вновь смотрел на людей, не испытывая к ним любви, и хотел поскорее добраться до дома, потому что туда рвалась опустевшая душа. Рвалась, мечтала о тишине и ждала покоя. Ощущение было гулкое и пугающее, словно убил рыжего котенка. Пассажиры текли мимо Ратаева в разные стороны, стояли перед ним, сзади и с боков, некоторые даже скользили по нему взглядом, как неспешно оглядывают проплывающие берега пассажиры прогулочных частных яхт на привычном маршруте.

Поверхность земли встретила отверженного убийственной знакомостью и унылостью, что не помешало ему заглянуть в продовольственный магазин и купить там, по зрелом размышлении и неспешном потирании мочки уха, пакет молока и пачку макарон. Обретенный запас, вкупе с хранившимися дома остатками добычи от предыдущих рейдов в тот же магазин, позволял разумному покупателю дотянуть до понедельничного завтрака. Правда, затем дом оставался совершенно свободным от чего-нибудь съедобного, но это случится лишь послезавтра.

Стены ратаевского подъезда были обильно испещрены письменами и рисунками, по большей части нелицеприятными для отдельных юных обитателей окрестностей. На пятом этаже граффити кончались, потому что там жил их автор. Привычно отсчитывая этажи по знакомым сюжетам, плывущим перед глазами, Серега добрался до шестого и проник в свою двухкомнатную квартиру почти бесшумно, как раненый волк в берлогу.

Бросив покупки на галошницу в прихожей, хозяин жилища неспешно разделся, затем вновь овладел продуктами и перенес их на кухню, где бросил небрежно на покосившийся стол. Посмотрев на них в замешательстве некоторое время, он переставил молоко в чрево холодильника, дребезжащего с чахоточным надрывом, и покинул кухню надолго, поскольку она его совсем не вдохновляла, да и хотелось ему теперь не есть, а лежать на диване и смотреть в потолок. Лучший в мире робот не смог бы продемонстрировать при исполнении аналогичных задач точности и размеренности движений, достигнутых Ратаевым за годы, пусть и не катастрофически многочисленные, регулярного их повторения.

В гостиной он сел, а не лег на диван, машинально выбрав место, где его не могла бы уколоть сломанная пружина, и принялся бессмысленно смотреть на купленный еще его родителями телевизор. Вся мебель тоже была приобретена ими в пору семейного счастья, разрушенного затем таким крохотным и совсем безобидным на вид Сережкой. Ратаев знал, где лежит семейный альбом его родителей, в котором не было ни одной его фотографии, знал, где лежат письма юного отца не менее юной матери из армии. Он знал даже, какие именно книги из двух тысяч, расставленных на полках в соседней комнате, хранят дарственные надписи его влюбленных родителей друг другу, и не менее твердо знал, что среди них нет ни одной, подаренной ему. Он знал все это давно и так же давно ничему не удивлялся. Его вообще никто и ничем не мог удивить, поскольку удивление дано людям в награду за смелость.