Сказ о смешном человеке

5

Жизнь Ратаева наполнилась людьми с самого начала, как только он увидел свет своего первого дня в своем первом казенном заведении. Они уже тогда, как и всю последующую жизнь, ходили вокруг него взад-вперед, словно норовили попасть ему на непослушные и неразумные глаза. Правда, старания тех первых людей пропали втуне - Сережка их не запомнил. Но прошло совсем немного времени, и кому-то повезло. Всю жизнь никто не верил упрямым утверждениям Ратаева, что он помнит себя в возрасте нескольких месяцев, на процедуре взвешивания, когда белый эмалированный лоток детских весов коснулся его тельца ранним холодом непознанного и бесцеремонно запечатлелся навечно в глубинах еще совершенно пустой тогда памяти. Вокруг маячили огромные белые силуэты без лиц и голосов, не то призраки, не то инопланетяне, всемогущие и не задающие ему вопросов, ибо не ждали ответов. А крохотный Ратаев, в свою очередь, не пытался разговаривать с ними, ибо не знал, что это вообще возможно, и жил себе отдельно, разражаясь нечленораздельным ревом, когда жизненные обстоятельства его не устраивали, и умолкая, когда оные почему-то приходили в норму.

Набравшись сил и опыта, Сережка, находясь уже в ином казенном заведении, пролил кровь, неуклюже побежав на зов полюбившейся ему женщины и упав лицом на игрушечный грузовичок. Металлический бортик кузова рассек кожу, оставив маленький белый шрамик под носом, о происхождении которого его потом никогда никто не спрашивал, но каждый раз, глядя в зеркало, он задумывался ненадолго, словно амальгама отражала нечто большее, чем видимая всем физиономия. В это же время познал он первые муки борьбы со словом, пытаясь донести до любимой женщины желание добраться до новой игрушки. Он плакал, измученный фонетическим бессилием, и, кажется, страдал от осознания несбыточности мечты, казавшейся такой простой, понятной и доступной, пока оставалась внутри его головы. Сережке искренне казалось, что он говорит внятно и отчетливо, но его отказываются понимать, потому что пренебрегают. Однако, настал момент, когда он смог просто вытянуть указующий перст в направлении вожделенного предмета и торжествующим воплем в очередной раз повторить свое желание, после чего сразу был понят и вознагражден за настойчивость, а власть жеста впечатлила познанием нежданной истины _ слово не всемогуще.

Он подрастал медленно, но неуклонно, поэтому однажды утром его привели за руку в другой большой дом. Прежде несмышленый Ратаев воспринимал мир целиком, каким он ему виделся, как всеобщую данность. Он понятия не имел, что первый в его жизни дом, который так и сгинул в туманной глубине незрелой памяти, именовался домом ребенка. У него и мысли не возникало, что другие дети живут иначе - он их толком и не видел. Да и думал не слишком много - имел достаточно неотложных и крайне важных забот. А в первый день после перемены декораций Сережка сидел в углу полутемной комнаты, в стороне от играющих беззаботных детей, потерянный в новых стенах среди незнакомых лиц, и тихо плакал над своей несчастной судьбой, глядя на собственные коленки, обтянутые простыми коричневыми чулочками в рубчик. Стояла ранняя весна, но вдруг ударил гром, и капли нахального в его несвоевременности дождя превратили осевшие серые сугробы во дворе детского дома в пористую губку, вызвав безудержный восторг уже обретших способность удивляться воспитанников.

Здесь, в его втором доме, Ратаев познал через некоторое время и новые истины. Он научился оглядываться и видеть, а не только смотреть. Выходя на улицу в хвосте длинной колонны пар, он стал замечать детей, гуляющих не компаниями в несколько десятков человек, а в одиночку или парами, и все - за руку с взрослыми людьми. Пришло время, и Сережка узнал, что его жизнь отличается от жизни большинства людей на земле. В большом мире существуют папы и мамы, и многие его товарищи сами имели этих таинственных пап и мам, а к некоторым они даже приходили время от времени в гости. Внезапно открытая тайна не имела разгадки, но вопрос о причинах отличия его от большинства стал мучить мальчишку уже тогда.

Читать Сережка научился неожиданно для всех в пять лет, беспрестанно вертясь вокруг старших, постигавших азы грамоты. На него не обращали внимания, иногда отгоняли щелчком по носу, шлепком или подзатыльником, но неведомая сила влекла его поближе к сброшюрованной бумаге, испещренной непонятными знаками. Первоклассники пристально вглядывались в эти знаки и мучительно исторгали из себя невразумительные звуки, а затем с еще большими страданиями склеивали их в слова. На стенах висели большие листы с изображенными на них буквами, по одной на каждом, их зубрили постигатели человеческой мудрости, произнося вслух часто и подолгу, один за другим, а крохотный Ратаев вертелся вокруг, в неположенном для него месте, смотрел и слушал, заглядывал из-за чужих растопыренных локтей в раскрытые на столах буквари и однажды поразил окружающих, прочтя целую строку в букваре, чтобы избавить от мучений какого-то несчастного. На него обратили внимание, и через некоторое время весь детдом узнал о существовании юного вундеркинда.

Вопрос о том, был ли это талант или просто на редкость удачное проявление любопытства, не заинтересовал ни Ратаева, ни окружающих, но очень скоро настало время нового раунда упоминавшейся уже борьбы со словом: маленького человека обуяла жажда собственноручно запечатлевать буквы на бумаге. Иногда он добывал какой-нибудь листок, брал неуверенными пальцами карандаш (как правило, цветной) и принимался заполнять его строками бессмысленных каракулей и загогогулин. Возможно, маленькому Ратаеву чудился в этом процессе род волшебства, но осознание очевидного - он не пишет, а играет в письмо - мучило его саднящим ощущением бессилия и вылилось, в конце концов, в проблему для воспитателей.

Наверное, проблема воспитателей легко могла превратить в непреодолимый барьер для Ратаева, но к тому времени он нашел себе новую любимую женщину, взамен той безвестной, чья рука когда-то доставала ему игрушки с высоких полок. Сережка заставлял покорную Татьяну Васильевну делать маленькие книжечки из нарезанных на четвертушки тетрадных листков и принимался настырно диктовать какую-то околесицу, подлежащую переносу на бумагу посредством печатных букв, дабы автор мог насладиться чтением собственных сочинений. Любимая женщина покорялась ему, тратила на его прихоти большую часть своего времени, отнимая его у других детей, а малолетний диктатор даже ни разу не поблагодарил ее за бескорыстную издательскую деятельность. Он вообще не думал тогда о других. Книжки получались на изумление бессмысленные, но воспитательницы их читали, пересмеиваясь, а сочинитель только искренне удивлялся странностям женского отношения к творчеству - он ведь повествовал о военных подвигах, морских походах и пожарах. Повествовал так, как представлял их по устным рассказам и кинофильмам и как мог переложить на свой неуклюжий язык.

Общественная жизнь с самого рождения послужила просвещению Ратаева и в другой, крайне важной области: сколько он себя помнил, для него никогда не было секретом, как устроены девочки, и чем они отличаются от мальчиков внешне. Дальнейшие подробности ему не были известны, поскольку он не имел возможности для проведения более детальных исследований проблемы. Тем не менее, девочки его интересовали и даже волновали, насколько это возможно в безобидном возрасте. Спустя годы, поверхностно ознакомившись с учением Фрейда и простодушной убежденностью церкви в невинности неполовозрелых детей, он улыбался, вспоминая собственные страхи, что технический прогресс позволит когда-нибудь посторонним людям ознакомиться с его фантазиями относительно товарок по младшей группе. Разумеется, туалет был совмещенный, и ближний к двери унитаз считался мальчиковым, поэтому, когда перед мытьем рук для принятия пищи персонал организовывал массовое посещение пресловутого места общего пользования, пацаны мужественно вставали толпой, телами закрывая от нескромных взоров шмыгающих туда-сюда девчонок того из своих товарищей, кому подходила очередь облегчиться. Впоследствии Ратаев часто думал об этом, но так и не смог понять, почему столь очевидное свидетельство знакомства малолетнего населения хотя бы с некоторыми из запретных плодов древа познания так и не поколебало уверенности взрослых в его полной и окончательной бесполости.

Более глубокие познания из области межполовых отношений постигли Ратаева уже в школьные годы, в начальных классах, причем поэтапно. Довольно рано он узнал о сексе, причем называл его иначе - теми неприличными словами, которые позволял себе употреблять только в своей мужской компании, которая и послужила источником ценной информации. Полученные им сведения были в высшей степени половинчаты - еще несколько лет он ни в коей мере не связывал с упомянутым нехорошим занятием тайну рождения новой жизни, и своей в особенности. Приятели взахлеб рассказывали похабные анекдоты и еще более похабные якобы реальные истории о вроде бы подсмотренных в ближайшем парке чересчур взрослых сценах. Серега слушал то и другое, но сам никаких историй не рассказывал, а только анекдоты, и при этом питал совершенную уверенность, что фигурирующие в тех анекдотах соития мужчин и женщин - занятие совершенно бессмысленное, и от этого еще более омерзительное.

- А почему же дети рождаются? - засмеялся над его невежеством приятель, впервые открывший ему суровую правду жизни.

- Так... Просто время приходит... - неуверенно промямлил ошарашенный Ратаев, не желавший представлять своих никогда не виданных родителей в столь шокирующих позах и еще более страшившийся признать себя плодом совокупления. Возможно, причиной неприятия было именно незнание других определений физической любви, помимо известных ему тогда.

Большую часть своих школьных лет он просидел за одной партой с маленькой и щуплой круглолицей Маринкой, обладательницей длинной косы и огромных темных глаз восточной красавицы. Говорила она мало и тихо, но существовала рядом с Ратаевым несколько лет, став привычной, как старые домашние тапочки. На уроках он смотрел не только в окно, но и на нее, особенно, если нужно было что-то списать. Однажды, когда солидный возраст уже позволял выбирать парту по собственному желанию, белобрысая вертлявая Наташка зачем-то пригласила ее пересесть. Маринка собрала вещи в портфель и уже встала, когда занятый все это время своими делами Серега хмуро буркнул:

- Куда? Садись.

Он повелительно шлепнул ладонью по сиденью чуть не опустевшего соседнего стула и вновь обратился к прежним занятиям, лишь краем глаза заметив безвольно опустившуюся на прежнее место Маринку. Наташка улыбнулась почти смущенно и исчезла, никогда больше не возобновляя своего предложения. Серега не смог бы объяснить словами, почему ему не все равно, кто сидит рядом с ним, и сидит ли вообще. Однажды накануне Восьмого марта классная руководительница Галина Николаевна бесплодно потратила несколько минут на поиски желающих отнести подарок домой заболевшей Маринке, и Серега, внезапно для самого себя поднял руку:

- Давайте я отнесу.

- Хорошо, - необычно, как никогда прежде, улыбнулась Галина Николаевна, задержав на нем чуть озадаченный взгляд, и принялась объяснять, как найти Маринкин дом. Возможно, эта история закончилась бы намного лучше, но почему-то за Серегой увязался придурочный Эдик, с которым он сроду не дружил ни до, ни после, и который вообще был в классе объектом насмешек и гонений. Свидетель оказался воистину лишним. Серега за время короткого пути успел растерять всю свою нежданную смелость и уже не представлял свою задачу иначе, как просунуть подарок в открывшуюся дверь и благополучно смыться, но на пороге возникла Маринкина мама, улыбавшаяся так же странно, как и Галина Николаевна. Из глубин квартиры показалась вызванная ею Маринка, в домашнем халатике и с пухлым компрессом на шее. Молча и неловко она приняла сверток и не произнесла ни слова, глядя в пол, пока ее мать упрашивала гостей зайти попить чайку. Долгие годы спустя Серега питал уверенность, что он бы наверняка последовал приглашению, если бы не идиот Эдик. Пацанская пубертатная душа была не в силах вынести очевидца столь позорного шага, как поход в гости к девчонке. Чем чаепитие было так уж страшнее самого прихода по заветному адресу с подарком в руках, он не знал, но граница возможного была достигнута одним этим подарком. Он вышел в холодный подъезд и прислонился спиной к стене, слушая бесконечно долгие уговоры, обращенные уже к Эдику, который что-то даже отвечал, но чай пить тоже так и не зашел. Позднее Маринка пару раз со смехом вспоминала эту историю, издеваясь над ненароком проявившейся робостью своего соседа, который в классе вел себя гораздо бесцеремонней.

Наконец, пришло то ужасное время пробуждения тела, которое нормальный человек не может вспоминать без содрогания. Сотрясаемый нервной дрожью, с сердцем, бешено бьющимся о ребра, как птица, пытающаяся вырваться на волю, листал Серега страницы энциклопедии, используя свою грамотность для удовлетворения тяги к завораживающим, закрытым туманом недоговоренностей, сокровищницам запретного знания тайн противного (воистину, противного!) пола.

Жизнь настырно продолжала приносить Ратаеву сюрпризы, а он принимал их как должное, полагая, что иначе и быть не может. Ибо, жил он среди толпы ровесников, и все повседневные события случались с ними одновременно и в равной степени - так полагалось. Однажды летом сложилось так, что Сережка проснулся в один прекрасный день не в общем дортуаре, а на раскладушке во временном, незнакомом месте, куда занесла его прихоть казенной судьбы, и сквозь открытую дверь увидел в лучах ослепительного света на остекленной лоджии полураздетую женщину. Разумеется, он давно привык видеть женщин в открытых купальниках, некоторые из них ему нравились и возбуждали, но в этот раз его взору предстала женщина не в купальнике, а в нижнем белье. Она была обнажена не больше, чем большинство обитательниц пляжей, но Сереге почему-то стало трудно дышать, в висках застучало, плоть взбунтовалась, а опустевшая голова закружилась в пьянящем вальсе. Он подглядывал сквозь ресницы, понимая предосудительность собственного поведения, но не имея сил изменить его. Он не мог думать, почему именно это тело свело его с ума, в чем заключается волнующая тайна женского белья, и почему туго обтянутые им феминные выпуклости оказываются бесконечно более пленительными, чем те же самые округлости, обтянутые цветастыми купальниками. Он просто подглядывал, презирая себя, но не имея сил себя преодолеть. Женщина то ли действительно не замечала наблюдателя, то ли не сочла нужным обратить на него внимание, то ли получала удовольствие оттого, что на нее смотрят, а она имеет возможность сделать вид, будто не замечает этого, только явно не собиралась ни одеться, ни скрыться из поля зрения, ни учинить скандал, чем в конце концов, кажется, разочаровала остывшего Серегу. Он отвернулся к стене, навсегда сохранив воспоминание о происшествии как о вопиющем унижении и позорной капитуляции. Перестрадав упоением неутоленной страсти и вполне насладившись улученной вскоре минуткой интимного уединения, он вновь обрел способность думать, и мысли его были печальны.

В эти годы несчастная Маринка вынесла на себе всю тяжесть его подростковой гиперсексуальности, зажатой в тисках общественных условностей. В пылу задорной перепалки, лишившись тормозов и способности к самооценке, он, движимый исключительно желанием поставить ее в неловкое положение, нагло поинтересовался, зачем она носит лифчик, если у нее "ничего нет". Маринка прыснула в ладошки, отвернувшись и ничего не ответив, чем доставила Ратаеву радость победы. В другой раз, подученный нервно хихикающим и не владеющим темой в совершенстве одноклассником, он, несведущий, но все-таки уверенный в наглости своего вопроса, поинтересовался у нее, что такое "микструация", за что был награжден серией оплеух и повелением навсегда выбросить это слово из головы. Вместе с другими пацанами он шумно и невинно возмущался, когда очередная одноклассница, пошептавшись предварительно с учительницей физкультуры, проходила мимо них, удаляясь из спортзала с тихой полуулыбкой и скромно опущенными долу глазками.

Однажды, во время экскурсии с классом, он бездумно купил в случайно подвернувшемся на пути цветочном магазине букет каких-то желтых цветов, чтобы подарить его Маринке. Идея пришла внезапно, и поначалу даже не показалась ему ни смелой, ни странной, а просто милой шуткой. Он стоял с этим букетом наперевес среди товарищей, потративших свои капиталы на мороженое, и дожидался куда-то отошедшую вместе с подружками страдалицу со все убывающим чувством уверенности в себе.

- А что означает желтый цвет? - поинтересовался он, разглядывая пахучий букет и лихорадочно выдумывая оправдание своему не до конца продуманному поступку.

- Разлуку, - охотно объяснила по-прежнему странно, но подбадривающе улыбавшаяся Галина Николаевна.

- Это тебе, - обрадованный нечаянно обнаруженным поводом объявил он появившейся Маринке, - желтый цвет означает разлуку.

Маринка несколько оторопела, но приняла цветы несколько скованным жестом, как бы стараясь, чтобы никто этого не заметил, и сдержанно улыбавшиеся девчонки отводили прочь взгляд, когда она с торжествующей беспомощностью смотрела на них.

По воскресеньям Сережка обычно из-под палки ходил на рисование в Дом пионеров, но теперь стал даже получать некоторое удовольствие от пребывания вблизи двух девушек-старшеклассниц, которые вечно перешептывались друг с другом и не обращали на него ни малейшего внимания. Преподаватель, добродушный и вечно улыбающийся старичок-самоучка, однажды заговорил с ним о книгах и посоветовал взять в библиотеке книжку - повесть о юном художнике. Серега, будучи послушным ребенком, беспрекословно последовал рекомендации и через пару дней уже держал в руках белый томик в твердом переплете, без картинок. До этого он читал для развлечения и проведения времени между прогулками и занятиями, не подозревая о существовании магических книг, вершащих судьбы читателей. Повесть оказалась действительно о юном художнике, причем о реальном. Растрепанный и растерзанный своим суетным возрастом Ратаев провалился в текст, словно в темный колодец, который таил в себе волшебный мир, залитый нереальным светом. Сережка не упал, не утонул и не разбился, а принялся парить над зелеными полянами, опираясь на руки, как на крылья, и не имея сил отказаться от волнующего опьянения. Он видел, как маленький мальчик, недовольный своими рисунками, сам открывает законы перспективы, потом растет и заболевает искусством всерьез, видел его первый быстрый поцелуй через беленький девичий платочек и случайную смерть от ружейного выстрела уже в эпилоге, который Серега поначалу даже не собирался читать, полагая его не то послесловием, не то комментарием. Впервые в жизни, перевернув последнюю страницу, он растерянно изучил выходные данные, вновь открыл первую и начал читать повесть заново, то ли надеясь обнаружить иной финал, то ли не имея сил иначе понять, почему слезы холодят его щеки, и отчего мир стал вдруг настолько живым, ранящим и несовершенным.

Потом по телевизору шел фильм, где ищущий себя художник рвал собственные рисунки, и кто-то пошутил:

- То ли дело наш Сережка - никаких тебе творческих мучений, рисует себе и рисует!

Ратаев вновь задумался о несовершенствах мироустройства и еще через пару лет, после перевода во взрослую студию при Дворце культуры, без мучений и сомнений, тихо и умиротворенно перестал рисовать навсегда, ибо потерял надежду изобразить карандашом весь мир, не предназначенный для копирования.

Бурление забродившей крови заставило его однажды зимней ночью пойти в близлежащий лес единственно для того, чтобы лично убедиться в его подавляющем величии. Книги и фантазия заставляли его думать, что нет зрелища, более знаменующего ничтожность человека, чем ночная гроза в сосновом бору. Страх перед этой фантасмагорией заставил его ограничиться ледяной тишиной березовой рощи. Он степенно углублялся в нее по широкой тропинке утрамбованного коричневого снега в новолуние, когда пальцы вытянутой вперед руки таяли в пространстве неизвестности, и черно-белый тесный мир плотно обступал его со всех сторон, словно он пробрался в изображение старого полуживого телевизора. Городские огни растерянно моргали позади среди стволов последними маячками прошлой жизни, а новая предстала перед ним во всем своем холодном безразличии. Он не испугался, но был все время насторожен, и вернулся домой с чувством победителя, которого почти никогда не испытывал на спортивных состязаниях, будь то дворовые игры, уроки физкультуры или какие-нибудь межшкольные соревнования.

Ратаев боялся танцев, как волк - красных флажков. Одна и та же могучая непонятная сила заставляла его приходить на "огоньки" и дискотеки, но молча сидеть в темном углу, наблюдая за танцующими и испытывая странное, беспокойное и приятное чувство. Наверное, оно напоминало волнение первобытного охотника, посетившего ритуальные пляски соплеменников накануне большой травли. Подобное поведение было тем более немотивированным, что никакие личные катастрофы на танцах у него не случались. Напротив, была победа - давно, еще в третьем классе, не на "огоньке", а на новогоднем утреннике. Он появился там в искусно изготовленном для прежних поколений детдомовской самодеятельности костюмчике пажа со свисающим с берета пышным страусовым пером из бумаги. Огромный спортивный зал с гигантской живой елью в центре был залит ослепительным зимним солнцем, свет которого усиливался невидимым из помещения свежевыпавшим чистым снегом. Приняв участие в веселой и безобидной летке-енке, он равнодушно встретил приглашение всем желающим построиться парами для очередной пляски, но сразу три одноклассницы испортили его внутреннее одиночество. Наверное, им еще не успели рассказать о девичьей гордости и прочих необходимых завлекающему полу важных вещах, потому что они кинулись к нему одновременно с разных сторон и принялись наперебой предлагать себя, громко перебраниваясь друг с другом и оспаривая друг у друга право первенства. Ратаев растерялся и даже испугался, но, заметив краем глаза язвительную улыбку одноклассника, принял быстрое и бесповоротное решение отказать всем. Отвергнутые удалились разочарованными, а Серега долго и безуспешно пытался забыть свой позор - сначала из-за того, что был избран сразу тремя девчонками, потом, наоборот, из-за того, что он их изгнал, как моровую язву. Взросление влечет муки саморазоблачения, но не сразу позволяет извлечь уроки из прошлых разочарований.

Неизмеримо более позорную победу Ратаев одержал спустя несколько лет, на "огоньке". Как всегда, он закупорил себя в дальнем углу темного класса, наслаждаясь волнующем ощущением своей обособленности, вопреки собственным намертво подавленным желаниям. Он был не одинок в своей затравленности - девчонки медленно танцевали преимущественно друг с другом, а пацаны чаще по-заговорщицки перешептывались многозначительными вопросами: "Разобьем?" и без энтузиазма обсуждали, какую именно однополую пару стоит разбить. Светка оказалась более бесцеремонной, чем остальные девчонки, не удовлетворилась терпеливым ожиданием и решила взять быка за рога. Точнее - схватить Ратаева за руку. Никто не объявлял белый танец, но ей и не было нужно никакого объявления, она пробралась к нему в угол и предложила идти танцевать тоном нежного сержанта. Серега отказался, она стала тянуть его за руку, и упорство ее было вознаграждено унижением запуганного подростка: не удержавшись на стуле, он свалился на пол и продолжал сопротивление уже оттуда с прежним самоотречением, хотя ногами не отбивался. Светка смеялась, Галина Николаевна наблюдала сцену со стороны с серьезным выражением лица, но так и не вмешалась, а обретший в конце концов свободу Ратаев вернулся на свое место, сопровождаемый улыбками всех свидетелей его дурацкой победы. Самым смешным в этой истории оказался финал - Серега не ушел с "огонька", а просидел в своем углу до самого конца и принял посильное участие в водворении на прежнее место парт и стульев.

Видимо, сидение в углу было предначертано ему судьбой, ибо, не на шутку разойдясь однажды на очередной дискотеке, он сразу же получил суровый урок смирения. Медленные танцы, предполагающие прикосновение к особям противостоящего пола, все школьные годы остались недоступны его запуганной душе, но, расслабившись в дикой пляске, напоминавшей общую кучу-малу, он внезапно обнаружил в беснующейся толпе напротив себя двух девчонок-старшеклассниц, которым, кажется, нравились вытворяемые им па. Они смеялись, почти невидимые в полутьме, а он почему-то не смутился, но только еще более разошелся, словно открыл в себе клоунский талант. Завершив очередное антраша как раз с окончанием очередной музыкальной композиции, он отвесил зрительницам низкий, почти земной поклон, а, распрямившись, увидел уже не их, а двух старшеклассников, бывших на полголовы выше него и заметно шире в плечах. Один из них зажал локоть Ратаева в тисках ужасающе сильных пальцев, вполголоса пообещал разнести ему чердак и посоветовал никогда больше не приближаться к этим девчонкам. Второй стоял рядом для пущей многозначительности, но Сереге вполне хватило бы и одного _ он дрался только пару раз с одноклассниками из-за пустяков, и совершенно не собирался идти на смерть ради каких-то смешливых незнакомок. Он их никогда больше и не видел.

Первый девичий поцелуй Серега пережил слишком рано, случайно и мимолетно, чтобы оценить по достоинству. Во время очередного спортивного праздника он поневоле участвовал в эстафете - разбитый на две группы третий класс выстроился соответственно двумя вереницами и все по очереди вели по-баскетбольному мяч вокруг выставленных в отдалении двух стульев, передавая его следующему в своей веренице. Возраст участников этого бессмысленного занятия сделал возможным воцарение общего азартного восторга, который и привел Ратаева на новую жизненную ступень: успешно пройдя назначенную дистанцию, он не успел занять свое место в конце вереницы, как радостно прыгающая на месте от избытка чувств Светка (та самая, что волоком тащила его на танец) стремительно чмокнула его в щеку, наверное, неожиданно для себя самой. Никто даже не заметил столь замечательного происшествия среди общего переполоха, да и сам Ратаев воспринял его почти равнодушно, хотя прикосновение теплых девичьих губок показалось ему приятным. Спустя достаточно короткое время, за которое с ним случились понятные роковые перемены, уже не случайное, а вполне игривое, хоть и невинное, прикосновение узкой девичьей ладошки к лицу едва не лишило его чувств. Ошеломляющий эффект показался Сереге магическим, он испугался и долго не мог забыть сладостный звон сладострастия, разлившийся по всему телу. Волшебная сила, внезапно обнаруженная в тонких слабых пальчиках, заставила его задуматься и набраться осторожности в отношениях с обладательницами подавляющего дара.

Сверхъестественные силы вели его по пути познания - именно в упомянутую пору размышлений радио поведало ему содержание письма неизвестной, но от этого не менее удивительной девушки. Она поведала редакции, что подружка со слов матери сообщила ей невероятную новость: она не родная дочь своих родителей, а приемная. Следствия означенного познания показались Ратаеву чудовищно неправдоподобными - обвинив родителей во всежизненном обмане, девушка ушла из дома и теперь посредством письма искала помощи и совета голосов из динамика. История казалась сюжетом дурацкого рассказа, и Серега долго не верил в ее правдивость, поскольку не мог понять, каким образом в одном месте могли собраться сразу три столь беспросветных дуры. Шли годы, он набирался опыта, и, еще не окончив школу, понял однажды, где-то посреди улицы - они не дуры, просто они все устроены по-другому, и головы у них работают, не как у людей.

Иллюстрация к сделанному психологическому открытию не заставила себя ждать. Однажды, когда Ратаев уже учился в девятом классе, на его имя в детдом пришло письмо. Разумеется, оно оказалось первым в жизни, и оттого еще более удивительным. Конверт был надписан неописуемо аккуратным девчачьим почерком, который сразу разволновал Серегу до неприличия, но обратного адреса на нем не имелось. Вложенное в конверт письмо на линованном листке содержало предложение дружить от некой, не пожелавшей назваться даже именем, семиклассницы. Она описывала свои нехитрые интересы, любимые книжки, называла любимых эстрадных исполнителей и поэтов, и предлагала позвонить по указанному в конце письма номеру телефона, хотя оставалось непонятным, кого следовало попросить к трубке при таком звонке - вместо подписи красовалась одинокая буква, снабженная изящным завитком.

Серега был взволнован и выбит из колеи на несколько дней. Воображение принялось рисовать пленительный образ чарующей незнакомки, не побоявшейся связать судьбу с каким-то детдомовцем. Видимо, она очень хотела с ним познакомиться? Ее не звали Татьяной, но ни малейшего желания вступить на стезю Онегина у Ратаева не нашлось. Инициативы тоже. Письма приходили одно за другим пару месяцев, иногда короткие, иногда длинные (строк на двадцать), но ни одно из них не содержало упреков в холодности и безразличии. Семиклассница просто с завидным упорством пыталась представить себя с самой лучшей стороны: романтичная, любящая кошек, утомленная грубостью и глупостью ровесников, ищущая дружбы кого-нибудь постарше.