Хаос не ждёт!

Глава 8

    Что ж, мои амбиции получили достойный вызов. Я никогда не собирался строить города, хотя перед прощанием и поправил ограду вдовьего дома, взаправду поразив Синну своей богатырской силой. В ближайших Тенях я набрал поселенцев, готовых жить на государственной земле и возделывать её; некоторые из них согласились работать на стройке за деньги. С архитекторами и ремесленниками всех специальностей оказалось несколько сложнее, и я привёл их позже, уже когда наш небольшой посёлок насчитывал несколько сот человек населения, а его окружали деревянный частокол и ров.

    И я даже сдержал своё обещание, явившись к Синне в ту, самую первую, лунную ночь высоким, голубоглазым блондином. Она мечтала о таком любовнике – разодетом в атлас и шёлк, щедром, чутком и остроумном, – мечтала всю свою жизнь, и мечта её сбылась. Поутру я чуть было не забыл принять свой обычный облик, чем едва не разрушил свою, столь красочную – и на удивление близкую к истине – легенду.

    Город строился, и я дал ему имя – Амбер. Слово, столь ненавистное для хаоситов, стало определённым местом. Образ оставался доступным для любого, кто пожелает войти в пещеру, и я, а потом и Оберон, мы оба вместе, совершали обряды в дни Праздника Урожая и Первого Снега. Людям, уставшим от жадных до крови идолов, наиболее свирепым из которых являлся Змей, этого было более чем достаточно. Подобный суррогат религии, вкупе с танцами, являлся главным развлечением в первые годы существования Амбера.

    Оберон, мой сын, рос наблюдательным, контактным и сообразительным мальчиком. Его отличал высокий рост – к шестнадцати годам он вытянулся на шесть футов и дюйм – и удивительные, нечеловеческие выносливость, бымтрота и сила мышц. Он неплохо фехтовал – клинком и словом, – но главным отличительным его качеством всегда оставался ум.

    В десятилетнем возрасте он прошёл Образ. Эти манящие могуществом голубые линии погубили нескольких полупьяных «героев», и я даже подумывал использовать Путь в качестве способа казни, когда Оберон однажды ступил на него. Когда я узнал и прибежал на место ожидающейся многими – слишком многими – трагедии, было уже поздно. Мой мальчик успел сделать несколько шагов – гораздо больше, чем кто-либо до него.

    Мы все наблюдали за ним, затаив дыхание. Симнея, превратившаяся в тонкую сероглазую девчушку, стояла белая как мел. Оберон спокойно продвигался всё дальше и дальше; по лицу его ручьями катился пот, но он, весь погружённый в себя, не обращал на это внимания. Меня поразило не то, что мальчик преуспевал – в конце концов, в его жилах текла та же кровь, что и начертала Образ, – но то, что с каждым шагом идти ему становилось всё труднее. Он испытывал ощущения, прямо противоположные тем, что стали моим собственным уделом в момент прохождения Пути.

    Я подозревал это и раньше, а сейчас получил наглядное подтверждение – всякий, не являющийся мной, будет получать от Образа гораздо меньше, чем я, даже рождённый в нём Оберон. Любопытно, покорится ли Путь моим потомкам всего несколько поколений спустя?

    Подобные явления наблюдались и в Хаосе, о котором я Оберону ещё не говорил. В конце концов, мальчик ещё слишком мал для подобных вещей. Наконец, он сорвал Последнюю Вуаль – не без труда, но триумфально улыбаясь.

    Любопытно, куда он перенесётся? От неожиданного испуга за его жизнь у меня защемило сердце.

    В тот же миг Оберон появился за спиной у Симнеи и дёрнул её за волосы. Девочка вскрикнула, а потом, колотя его маленькими кулачками в грудь, принялась костить последними словами. Наконец, она расплакалась и бросилась ему на шею.

    Расследование, немедленно предпринятое мной, выявило отсутствие – даже не верилось в такое – внешних суггестивных влияний. Оберона не провоцировали и не подговаривали, однажды он просто взял и решил пройти Путь.

    - Отец, ты всегда говорил, что нашёл меня в Образе, в самом его центре. Я всегда тебе верил, а потому не боялся. – Он даже плечами пожал, невозмутимо так и самоуверенно.

    Да, Хаос и в особенности Свейвилл, встретят в его лице достойного соперника.

    Кстати, о Хаосе. Первое нападение произошло уже год спустя после основания Амбера. Местные жрецы Змея, трусливо бежавшие из здешних мест с нашим появлением, привели около двух сотен сомнительного вида бандитов, скверно обученных, оголодавших и вооружённых чем попало. Я заподозрил в них браконьеров и дезертиров; обратившись к «воинству Змея» из-за частокола, я пообещал им землю, если они сложат оружие.

    В рядах противника, и без того нестройных, началось смятение. Несколько человек, вспрыгнув на коней, ретировались, остальные после недолгих споров и препирательств присоединились к нам. Я, не доверяя подобного рода элементу, частью расселил их, так, чтобы они жили среди надёжных людей, а частью и вовсе выселил за городскую черту. Некоторым из новосёлов нравилось охотиться; более привычные к длинному луку, чем к плугу, они поселились в лесу, поклявшись стать нашей пограничной стражей. Я нарёк тот лес Арденом – Границей, – дал его обитателям самоуправление и пообещал не взымать с них податей. Они и впрямь были верны своей клятве, поставляя на рынок дичь и меха, пока не истребили большую часть пушного зверя в лесу; Оберон, в конце концов, принудил их нести воинскую службу.

    Выводы, совершенно неизбежные, стали итогом мучительных раздумий, но я их всё-таки сделал. Я постарался, чтобы во второй раз – а это случилось, когда Оберон уже носил штаны и даже научился их самостоятельно завязывать,– нас не застали врасплох. Соседнее княжество, носившее название Урбор, объявило войну по всем правилам. Их царёк пребывал под влиянием своего верховного жреца и полагал Змея надёжным партнёром в завоевательных походах. Он привёл целое войско, насчитывавшее не менее пяти тысяч человек пехоты и двух тысяч конных латников. Изображения чешуйчатой гадины, способной, судя по размерам знамён, заглотить весь мир, указывали на желание нести смерть еретикам, язычникам и безбожникам, развращённым скопищем которых мы в их представлении и являлись.

    В соседних Тенях я загодя завёл знакомство с кондотьерами; разведка и магия стали для меня источником сведений о передвижениях врага. Я знал о противнике всё; составив план операции и подсчитав её стоимость, я связался со своими новыми друзьями. В день генерального сражения я имел даже больше солдат, причём лучше вооружённых и хорошо оплаченных; построившись в сверкающие бронёй ряды, они ожидали врага у городских стен. Забавное то было зрелище, ведь Амбер тогда ещё представлял собой жалкое поселение – его жители уступали своим, явившимся словно ниоткуда, защитникам, даже в численности. Вид сверкающих сталью рядов потряс змееносное войско, и его командование предпочло отступить.

    Истинно говорю вам: они совершили ошибку, ведь мы преследовали их по пятам, а на обратном пути, близ излучины Ойзена, врага ждала засада. Лучники выпустили тучу стрел из-за завалов из брёвен, а небольшой отряд конницы ударил во фланг вражескому авангарду. Едва их колонны смешали ряды, мы ударили Змею в тыл, захлопнув западню. Почти никто из захватчиков не ушёл живым, и мы присоединили княжество Урбор к Амберу. Я посадил там правителем одного из кондотьеров, Рюдигера Красная Рука, удовлетворившись взамен присягой вассальной верности, а остальных наёмников распустил. Какие-то пожелали остаться; они стали основой нашей постоянной армии. С их помощью я аннексировал пару рыбацких деревень у подножия Колвира; так у нас появился выход к морю. Впоследствии там возвели порт и верфь.

    Хаос не атаковал главными силами, и я знал, почему. Дворы недавно прошли через тяжкое испытание, лишившее их лучших рыцарей. Сортег, пусть и подлец, по праву звался Храбрым, но он погиб в бою; сын его, Свейвилл, новый принц-регент, уже в юности успел прослыть трусом. Я ни капли не сомневался: сейчас Сухуи не сможет так же преуспеть в мобилизационных предприятиях, как в случае с Предателем Мантлом. Камень, причина появления Древа, а теперь и Образа, уцелел – и Он подчинялся мне. Не исключено, что хаоситам непросто даже проникнуть в Тени Амбера; вполне вероятно, они ощущают психологический дискомфорт, не позволяющий приблизиться к сердцу Порядка.

    А ведь и я хаосит, я прошёл Логрус и дал клятву на верность Дворам. Интересно, как быстро моё душевное здоровье не выдержит постоянной борьбы двух, направленных в диаметрально противоположные стороны, сил?

    Однажды, когда Оберону уже исполнилось шестнадцать, он пристал ко мне с расспросами. Чтобы содержание разговора стало вам понятнее, я потрачу несколько строк на описание тогдашней политической обстановки. Амбер к тому времени превратился в небольшой городишко – мне удалось привлечь новых поселенцев, применив простейший и наиболее эффективный приём – подкуп. Я импортировал из ближайших Теней пряности, серебро и слоновую кость – и отдавал нашим купчикам под реализацию. Их маленькие лавчонки быстро превратились в торговые павильоны – в то, что со временем вырастет в прославленный Великий базар и знаменитые банковские дома Амбера.

    В общем, я построил город, которым даже управлял. Немощёные улицы обрамлялись дощатыми тротуарами; возникли первые таверны, где наши граждане получили возможность напиваться и проигрывать свои сбережения в кости. Образ мы заперли под замок, а единственного появления Единорога в одной из рощ на склоне Колвира оказалось достаточно, чтобы учредить новый религиозный культ. Синну я выдал замуж вторично – она так и не дождалась от меня предложения, – чтобы периодически узнавать о её интрижках, призванных очернить мою очередную пассию.

    Оберон, высокий, широкоплечий подросток – вернее, даже парень, – смотрел на меня свысока, когда задавал свой вопрос. Он носил вызолоченный камзол цвета свежескошенной травы; чёрный бархатный берет, жёлтые панталоны, серо-зелёные чулки и башмаки с золотыми пряжками дополняли его гардероб. В какой бы Тени он ни выискал подобную одежонку, уверен, среди его подпевал она уже завтра станет последним писком моды.

    Я как раз рисовал – рисовал Арденский лес и наш новый блокгауз на опушке. Такая привычка – уединяться, чтобы отдать должное музе и порисовать – возникла у меня недавно, когда я стал находить администрирование слишком хлопотным. Солнце, чтобы не ослеплять,  только что спряталось за вызванную мной при помощи Камня тучку, и я мог спокойно отдаться работе.

    Оберон пришёл с чем-то важным, важным для него, как бы то ни было – и я, делая вид, что смешиваю краски, попытался обдумать сей факт. Я ещё год назад обучил его изменять облик: настроил на Камень, на трёхмерный Образ внутри него, а потом принудил представить себе все эти линии и грани подвижными. Оберон, потратив некоторое время на чисто детские проказы, затем ненадолго исчез в Тенях. Вернулся он загоревшим, с обветренным лицом и неожиданно взрослым взглядом.

    - Отец, кто моя мать? – Сколько раз я буду слышать этот вопрос?                    

    Я промолчал, хотя совладать с собственным гневом оказалось непросто.

    - Ты нашёл меня в центре Образа, я знаю. – Быстро проговорив мой обычный ответ, он нахмурился. – А всех остальных младенцев принесли аисты.

    Симнея хотела замуж, и все действия Синны были направлены на то же – лишить меня возможности завести иного наследника. Теперь Оберон, нетерпеливый юнец, опирался на целую фракцию, стремившуюся к власти  – на своих малолетних дружков и на родню нового мужа Синны. То был плотного сложения русоволосый нувориш по имени Томас, разбогатевший на спекуляциях и ростовщичестве – и теперь он решил, что ему мало моего благоволения! Он, совершенно очевидно, пожелал завести ещё и короля-марионетку, чтобы манипулировать им через Симнею.

    Клянусь, Синна овдовеет вторично.

    Мой голос оставался совершенно ровным и даже чуточку праздным, когда я нанёс новый мазок – там, где находился одинокий вяз, как я помнил.

    - Ты всё узнаешь в своё время, сын. – Я отложил кисть в сторону, сдвинул брови в сплошную линию, а голос наполнил мужской суровостью. – Знай лишь, что Хаос и Змей, наши злейшие враги, не позволили нам быть вместе, и твоё рождение – самый тяжёлый удар и величайшее оскорбление им.

    Нужно всегда играть бравурный марш, когда вас спрашивают об однорогом козле. И зловеще намекать на великое предназначение.

    - Я знаю, ты хочешь жениться на Симнее, мой сын. – Если он не берёт быка за рога, это сделаю я. – Она уже беременна, отец!

    Сопляк думал поразить меня – шокировать выжившего из ума художника тем, как незаметно и молниеносно повзрослел. Парень, мне не было и девятнадцати, когда я создал Вселенную!

    - Уверен, даже от тебя, сынок. – Сомнений в чувствах девушки к Оберону у меня не было, она действительно любила его всем сердцем. Но… понимает ли моё дитя, что женится на целой партии? Захочет ли мириться с отведённой ему ролью наивного мальчишки?

    - Отец! – Он гневно топнул ногой – так, будто я сказал непристойность. Да, обмен обручальными кольцами, похоже, неизбежен.

    А когда Симнея родит сына и тот пройдёт Образ, они убьют и меня, и Оберона!

    - Вы уже обсуждали дату свадьбы? – Он просиял, будто только что заметил во мне способность здраво рассуждать. – Конечно, отец! Скоро праздник Урожая…

    - Хорошо, я обвенчаю вас. – Я смотрел на мольберт. – Иди, готовься к свадьбе. Купи одежду поприличней и убереги от травм-болячек до первой брачной ночи п********ы.

    Оберон подхватил меня на руки и закружил, словно в танце. В последний раз он был столь же счастлив в четыре года, когда я подарил ему игрушку – заводного барабанщика.

    Надо бы связаться с Рюдигером – наверняка у него на примете есть наёмные убийцы, не известные никому в Амбере.

    Они поженились в день праздника Урожая – в полумраке колвирской пещеры, разгоняемом лишь тусклым свечением Образа, я обвенчал их. На мне была белая с золочёной каймой  риза первосвященника Единорога, а Оберон и Симнея, во всём белом, блистали красотой юности и драгоценностями. Белоснежная кожа шеи и декольтированной груди невесты разместила на себе драгоценное бриллиантовое колье – подарок жениха в честь помолвки. Оберон же щеголял ниткой жемчуга на левом запястье – подарок невесты, купленный, несомненно, на деньги отчима.

    Том Фрид стоял тут же, восхищённо выпучив глаза и мысленно подсчитывая барыши, как я полагал. Синна, его жена, порой глядела на меня самым обворожительным своим взглядом из-под полуопущенных ресниц и томно вздыхала, как актриска из дешёвого балагана. Всего в пещеру набилось около полусотни наиболее знатных горожан, остальные угощались у длинных столов на городской площади бесплатными вином, пивом и закусками.

    Оберон спросил её, согласна ли она, а Симнея, словно испуганная столь резким вопросом, вопросительно посмотрела на многочисленных родственников. Том Фрид чуть заметно кивнул, и она кивнула Оберону. «Согласна» – пропел её тоненький голосок, и Оберон одел кольцо на её палец, и таинство свершилось. Я закашлялся, словно давя приступ смеха. В действительности я едва сдерживал проклятья. Что они о себе возомнили, эти Фриды?! Это что, уже не мой город?

    Увы, события имели продолжение. Вскоре после медового месяца, проведённого в Тенях, Оберон стал вполне прозрачно намекать мне на корону.

    - Ты хочешь корону, сынок? – Я как раз подумывал о создании отражения Амбера на дне морском. Как бы его назвать? Рэбма?

    - Да, я хочу корону. – Говорил он твёрдо, пребывая в полной уверенности, что я буду вынужден смириться с его непреклонной волей. Да, просто капризный, избалованный мальчишка, говорящий, как нетрудно заметить, по чужой указке.

    - Я дам тебе корону. – Он, очевидно, приготовился к затяжному спору, и этим своим неожиданным согласием я спутал ему карты. Оберон удивлённо заморгал. – Да, дам тебе корону, достойную правителя Вселенной – как только у тебя появится достойный её дворец! Или король, по-твоему, должен жить, как купец, в двухэтажном доме, и повелевать парой поварят и одним вороватым лакеем?

    Оберон растерянно раскрыл рот – его поразила не столько язвительная характеристика Тома Фрида и его образа жизни, сколько моя осведомлённость. Конечно, я знал о Фриде всё, Я ведь платил и лакею, и обоим поварятам – и даже престарелой горничной.   

    Королевство в Тени, пусть и в Тени №1, меня не интересовало. Космогонический процесс ещё не завершился, и у меня было о чём подумать и чему посвятить свой досуг. Амбер меня не интересовал.

    Мой сын взялся за дело с удивительной энергией и достойным самой высокой похвалы рвением. Симнея ещё донашивала Озрика, их первенца, когда город наводнили зодчие, скульпторы и художники. Оберон нанял их за сумасшедшие деньги, требуя взамен скорейших результатов – и даже кое-чего добился. Вскоре появились амбициозные помыслы строительства крупного города, спроектированного по составленному загодя плану.

    Строительные работы шли с невиданным размахом. Первый Амбер попросту снесли, чтобы расчистить площадь под застройку. Брёвна, доски, брусчатку, мраморные плиты, инструменты, пищу для мастеровых и самих мастеровых тоже – всё это Оберон добывал в Тенях. Он рядился в ярко-зелёные с золотом одежды, и рядил в них город. На вершине Колвира строили замок, и от него улицы и проспекты полого спускались к морю; крыши домов обшивали листами бронзы, как днища кораблей, а террасы отделывали малахитом. С высоты птичьего полёта – или с балкона замка, если у вас нет умения или желания летать – виднелся город в цветах Оберона, и портовые кварталы улицы Лудильщиков даже формировали его имя.

    Восточный склон Колвира слишком крут и обрывист, сплошной гранит. Для красоты – вернее, для тех, кому не чужды наиболее суровые её проявления – в скале здесь высекли более чем протяжённую лестницу – её так и назвали – Лестница, – упиравшуюся в самые городские ворота. Пройдя не более дюжины шагов, для чего требовалось пересечь единственную узкую улочку с таким же названием – Узкая, – вы упирались уже в замковую стену. Восточный Конец, угрюмый и немноголюдный – селились здесь только тюремщики, стражники и королевские гонцы, – представлял собой полную противоположность Западному, обширному, густонаселённому и всегда шумному, порой даже процветающему.

    Замок, неоднократно перестраивавшийся и лишь столетия спустя превратившийся в дворец, всё же совмещал такие качества, как изящество, величавость и функциональность. Здесь можно было, в случае необходимости, отразить штурм или переждать осаду. В пещерах под замком выдолбили цистерны для воды и кладовые для еды, всегда полные и способные обеспечить всем необходимым тысячу человек в течение нескольких месяцев; здесь же располагался арсенал. Сеть подземных ходов, самым тщательным образом замаскированных, позволяла выйти в город, или к порту, или на восточный склон.

    Тронный зал, сохранившийся практически неизменным, даже когда замок превратился во дворец, прославился мозаичным изображением Единорога, украшавшим стену за троном. Встав на дыбы, она горделиво буравила золотым рогом травянистого цвета фон.

    Амбериты прославились своим долголетием, ставшим для многих из них приятной неожиданностью, и железным здоровьем; сам я связывал эти качества с Образом, расположенным в непосредственной близости. Это, разумеется, привлекало в город новых переселенцев; вместе с тем приходилось мириться и с побочными эффектами. К числу некоторых, наименее приятных, должен отнести тот факт, что наши подданные не слишком-то верили в мою и моих потомков божественную сущность и в монопольное право на магию. Стремление ряда семей к власти и тянущиеся сквозь столетия замыслы питались скепсисом, причиной которого стали мой собственный недосмотр и небрежение. В значительной мере мои творения и жертвы, они не получили от правителя – да и не могли получить – необходимого контроля над своими побуждениями. Мне было не до того.

    В год 66-й от основания Амбера я короновал своего единственного сына Оберона. На мне были одежды первосвященника, и Камень, застывшая капля Хаоса, висел у меня на груди; тяжёлые золотая цепь и оправа придавали ему оттенок заурядности, отличающий все вещи, к которым приложился человек.

    Совсем иную вещь представляла собой корона, сработанная мной по собственному эскизу. Серебряный венец, усыпанный изумрудами, с двумя рубинами на висках – и драгоценными камнями, неизвестными в Амбере, венчающими каждый из семи пиков. Я выковал её сам – не из серебра или минералов; материалом послужили туман, и лунный свет, и искры радуги после летнего дождя. Волшебное могущество Камня и моё мастерство придали им форму, вес, размеры – и в таковом виде перенесли в Амбер.

    Оркестр играл туш, а Симнея, Оберон и внуки – Озрик, Финндо и Бенедикт – стояли предо мной, почти не скрывая нетерпения, как и Фриды. Мне подали корону; ударила барабанная дробь. С замиранием сердца зрители ожидали восходящей ноты…

    Оберон преклонил колени, и я возложил венец на его кудри, и нарёк его королём за номером 1, и все трижды прокричали: «Да здравствует король!» Некоторым для счастья  нужно так мало…

    Тотчас же после церемонии я покинул город и ушёл с политической сцены, чтобы возвращаться туда лишь в качестве художника и друга семьи. Оберон I помалкивал и скрывал правду о своём происхождении, поэтому, стоило пройти лишь очень непродолжительному периоду времени, чтобы о нашей родственной связи забыли. Меня это абсолютно не волновало – я творил.

    Вернувшись к первичному Образу, я в тот же вечер решил напомнить амберитам о том, кто здесь подлинный хозяин. Сжав Камень и громогласно выкликивая в центре Образа слова заклинаний, я воззвал к силам, о которых ни Оберон I, ни кто-либо из его подданных и понятия не имели. Я представил себе: улицы, украшенные разноцветными флагами и транспарантами с приветственными лозунгами, подвыпивших мужчин, тискающих своих жён и подруг, детей, поглощающих сласти за казённый счёт… Тома Фрида, нажившегося на поставках сластей, алкоголя и даже картона и кумача для транспарантов… Оберона I, хвастливо поблёскивающего короной и то и дело поворачивающего голову то влево, то вправо, словно пытаясь привлечь всё их внимание без остатка… Симнею, хмуро кусающую губы – всё ещё красивая, она выглядела лет на тридцать, заметно старше короля, и, как все знали, тот уже гулял на стороне… Я не короновал её королевой, а Оберон I, вероятно, свалил всё на меня, а потом и вовсе сделал вид, что занят…

    … Мир вздрогнул, и громкий рык, шедший из пасти колоссальных размеров дикого зверя, огласил мир. Я повторил свой приказ Камню – и рык, многократно усиленный, отразился от скал; агонизирующая дрожь сотрясла Землю, словно она рожала Антея… И дело было сделано.

    Так появились Рэбма, Королевство-под-Водой, и Тир-на-Ногт, Город Сновидений.

    Стоит ли говорить о том, что наутро меня посетил разгневанный король Амбера. Он вошёл в мою обитель, пещеру с видом на Образ, где поместил я мастерскую, кабинет, кладовку, даже спальню…

    - Сын мой! Ты почему сердит так и печален?

    - Отец! – Взгляд его пылал. – Что всё это значит? Этот город на дне морском…

    Я не выдержал и расхохотался.

    - Красивый, правда? Видел бы ты его! – Я и не скрывал восхищения своим детищем. – Представляешь, под водой можно дышать, ходить, любить… Мироздание там подчиняется другим законам!..

    Оберон I полагал себя единственным, а не просто первым королём в округе. Вся моя затея с Рэбмой казалось ему-чем-то неправильным. Он возмущённо доказывал мне, что так быть не должно, что это следует отменить, что…

    - До чего же ты амбер! – Он обескураженно уставился на меня, а я не стал тратить время на объяснения. – Оберон, иди скорей в своё королевство! А то там может случиться что-то! Что-то важное и непоправимое!..

    Оберон замахнулся на меня, и я задал ему давно заслуженную трёпку, а после вытолкал в Амбер. Избавившись от столь бестолковой компании, я вернулся к одной из своих последних картин, портрету, исполненному в стиле, получившем потом известность как «фламандская школа». На нём можно было различить пухлогубого, седеющего мужчину с обширными залысинами, в дорогой одежде; взгляд его поросячьих глазок, казалось, оценивал вас, как то делает портной, снимающий мерку.

    Том Фрид. Я экспериментировал с живописью, у меня даже возник прелюбопытнейший замысел – о, Оберону никогда не разгадать его, уверен! – и сейчас я как раз собирался проверить один основополагающий тезис…

    Я приблизился к мольберту, коснулся уже высохшего холста. На ощупь тот был странно холодным. «Том… Том…», – позвал я мысленно. Человек, изображённый на портрете, шевельнулся; я коснулся его мыслей – и, ощутив тревогу, осторожно отступил, чтобы оставаться незамеченным. Так я пребывал на самой периферии его восприятия, между архетипами и тёмным, хранящим скелеты, шкафом подсознания, и наблюдал за происходящим, видел его глазами, слышал его ушами, принимал участие в его делах.

    Да, он вёл дела, торговал и жизнью, и смертью. Вот лишь один пример:

    - Он исчез из Амбера, нам нечего опасаться. Оберон говорит, горбун боится его. – Вот так Фрид о нас отзывается – плебей, дорвавшийся до власти!

    Сидящий напротив мужчина – холодные глаза на бесстрастном лице – неестественно, словно заводная игрушка, кивает. Фрид продолжает:

    - Я – канцлер, и храню королевскую печать. Я, в сущности, могу отдавать приказы от имени Оберона – и непременно сделаю это, когда время придёт.

    Механистичный кивок повторяется, собеседник Фрида начинает говорить. Голос его подобен игре на испорченном органе – звук неправдоподобно гулкий, будто идёт по переговорной трубе.

    - Достаточно оставить его покои без стражи на пару часов. Открыть ворота в город и в замок.

    Фрид дрожит при звуках голоса своего собеседника; самообладание едва не покидает его.

    - Войско Хао…

    - Никогда не произносите это слово! – Резкий, подобный удару в гонг, окрик, принуждает Фрида замолчать. – Мы убьём Оберона, вы станете правителем Амбера – но не торопитесь делиться знанием, доставшимся вам едва ли не случайно!

    Фрид сейчас сидит как на иголках; я чувствую его страх. Он напряжённо кивает.

    - Вот, посмотрите на эту безделушку. – Чужак наклоняется к столу и, сунув руку за пазуху – медлительно, неловко, – манит Фрида к себе. Глаза его кажутся совершенно неживыми, как два кусочка прозрачного стекла.

    Бывший молочник, спекулянт, а ныне – канцлер, подаётся вперёд. Теперь рука стеклянноглазого мужчины движется быстро, как жалящая кобра, а тело его приобретает неожиданную гибкость и ловкость. Фрид пытается отпрянуть, но острие ножа, смазанное ядом, уже входит ему в грудь, убийца наваливается на свою жертву и с лёгкой улыбкой наблюдает за тем, как на устах канцлера появляется красно-коричневая пена.

    В глазах у Фрида темнеет, очертания убийцы расплываются. Я теряю контакт с угасающим разумом; комната видна теперь как бы со стороны: обмякшее, грузное тело с ножом в груди, лежащий рядом опрокинутый стул. Убийца, поправив одежду, выходит.

    Браво, Рюдигер, твой ассасин не напрасно ест свой хлеб.

    Я отступаю от картины; видимо, её придётся сжечь, подобные улики – непозволительная роскошь. Вот так! Они готовы предаться Хаосу, достаточно лишь поманить!

    …В напряжённых раздумьях я мерил свою пещеру шагами. Конечно, со временем агенты Хаоса – взаправдашние, а не подосланные мной – найдут желающих продать такую мелочь, как собственная душа…

    А всё-таки портрет Томаса Фрида – великолепная и дивная идея, показывает моего врага во всём блеске его мужественности и красоты Любопытно, дорастёт ли когда-нибудь Оберон до понимания оказанной ему родным отцом услуги?