Хаос не ждёт!

Глава 10

    Озрик и Финндо погибли в бою. Оберон никогда не винил меня в гибели этих изменников, но всегда давал понять – и весьма прозрачно – если бы не я, они бы остались живы. Да – и продолжали бы плести интриги, стремясь лишить папашу трона, жизни и короны…

    Такие вещи хорошо знакомы всем нам: ведь мы любим дуться, придумывать обиды, даже там, где кругом ошибаемся, лишь бы заполучить моральное право. Что ж, Оберон получил его. Камень теперь висел у него на шее, и Тени, и реальность, Образ сам – всё было покорно. Он держал меня в кулаке.

    Контактов я ни с кем не поддерживал, и о событиях в городе узнавал при помощи Карт, моего новейшего творения, которое родне пока что оставалось неизвестным. Бенедикт счастливо пережил сражение; видимо, его участие в заговоре и впрямь оказалось результатом принуждения. А может, ему повезло – или он слишком хорошо владел оружием. Брак с Симнеей был аннулирован, и Бенедикт оказался кем-то вроде бастарда; таким же полу-бастардом – голубоглазым брюнетом, чертовски похожим на мать – стал и Эрик, сын Файеллы. Эрик побаивался Бенедикта и всегда избегал конфликтов с ним; его заботило лишь первенство над младшими братьями; Оберон, полагал он, сам позаботится о Бенедикте.

    Симнею сослали в Ребму; последние годы – а она умерла пять лет спустя после Димайринского сражения – своей жизни первая супруга короля провела в атмосфере, по сравнению с которой остракизм – просто детские забавы. Её буквально травили, не позволяя и слова сказать. Повсюду, куда ни шла Симнея, её встречали ненавидящие взгляды. В конце концов, даже Лестницу, ведущую в подводный город, назвали в честь её соперницы – Файеллабиония, что не могло не добавить душевных ран. Смерть Симнеи, несомненно, стала ударом для Оберона.

    Ударом – да, но неожиданностью ли? Официальной причиной названа была болезнь, поговаривали о непреодолимой тоске по мужу и погибшим детям, о психических расстройствах, вызванных продолжительным пребыванием под водой – злые языки, в свою очередь, почти откровенно говорили о яде.

    На смертном одре Симнея разразилась проклятиями: она желала Файелле умереть во время родов, упасть с Лестницы и разбиться насмерть, а Эрику – погибнуть на колвирских склонах, защищая Амбер, как её сыновья.

    Все эти проклятия сбылись – лишь с единственным отличием: там, где Файелла не смогла умереть дважды, судьба распорядилась так, что упала в пропасть и разбилась Дейрдре – её дочь, невольно убившая свою мать в момент рождения.

    Энтропия неумолимо разрушает привычную нам действительность, это прогрессирующая погрешность распада, убивающая – вот парадокс – даже сам Хаос. Наши бесконечные потуги упорядочить собственное мышление, разумеется, уязвимы в гораздо большей степени, это вам любой физик, философ или психиатр скажет. Все старики выживают из ума. Долгая дорога к сумасшествию начинается с самого момента рождения. После битвы под Димайром, боюсь, я не только ускорил шаг – я побежал в этом направлении.

    … Я жил в своей пещере, рисовал, и иногда Амбер и Тени, полные печали и веселья, посещал. Бежали так века, десятилетия и годы, и разум мой, обычно острый и живой, болезненной покрылся плёнкой. Причина в чём, я точно не скажу – не знаю, право, моё ль сознание проела клятва, данная Дворам, иль жизнь однообразная своё взяла. Одно скажу: Камень отдав, реопексии образец чудесный, с Порядком связь я потерял, и жизнь стала казаться мерзко-пресной.

    А Оберон своё безумие размножил, разделил – и им своих детишек одарил. Эрик – позёр, он в танцах преуспел и в фехтованье, мрачнее выпал Корвин – как говорили, даже спал в обнимку с шпагой, пока сестрицы Дейрдре распрекрасной не познал вдруг ласки…

    Кларисса рыжих родила – Фиону, Блейса, Бранда, – они ж учиться пожелали у меня – их привлекала магия, – а Бранд – моя надежда – портретистом даже стал…

    Льювилла, Ребмы гордость – её под сердцем, как измену, выносила леди Моинс – всего лишь хрупкая, капризная девчонка, что предпочла навеки мир подводный, привычное ей боле Зазеркалье трона…

    Была и Харла – Делвина и Санд родила, те ж – бежали от клинка и яда, что угрожали им, и Тени милостиво их укрыли…

    Рилга – породою темноволоса, светлоглаза – трёх принцев принесла, натужившись, в замковую залу: Каина – следуя noblesse oblige, убил он брата, – склочного и бесконечно подозрительного Джулиана, в придачу –  туповатого, хоть сильного, Жерара. Все трое, лишние у трона, державе нашей пограничной стали стражей.

    Дибела – прекрасная, но, согласно общепризнанному стереотипу, безнадёжно глупая блондинка – Флору понесла. Прелестница вся в мать пошла – обычно с Эриком спала, Жерара привечала иногда и, как говорят, однажды даже поддалась напору похотливого папаши-короля.

    Полетт – с ней Оберон венчался под конец, и пару – Рэндома, Мирелль – посредственных детей он вытащил сквозь брачный тот венец на всякое видавший белый свет. О девочке давно уж стёрлась память, но Рэндом, будто вышедший из джаза, в карты мухлевал, стучал на братьев – и многими другими прославился грешками.

    Я их портреты написал, и Картами снабдил, и к огненному подготовил их Пути – летите, голубки! С полста ублюдков же обречены навеки прозябать в родившей их Тени!..

    Образ огненный, бледно-голубой, светом безжизненным пылает он во тьме ночной, и я, на меч опершись Ашкелон, стал в середине, самозваный часовой…

    Прыгни на меч, горбатый Ник, мученьям положи конец, и с гордостью своею примирись!

    Так шепчут голоса – но что их души! Просто светлячки! Своим твореньем, далеко не худшим, миры я озарил!.. И до чего же много их!

    Я проклинаю день, когда отдал – нет, просто потерял! – тот Камень, что мне силы придавал! Ах, Образ, отнеси скорей туда, как лошадь возит ездока, где обитает ненавистный враг – тот, кто Хаоса рать привёл сражаться под Димайр!..

    Исполнено! Вот я в Тени чудной, где два десятка солнц водят эффектный в небе хоровод, свет источая и тепло – и замок многоцветный голодный мой ощупывает взор, и штандарт, что мне знаком, душа моя клянётся обернуть золой…

    Во мне – сто футов; широко шагаю – и меч, и латы впору мне. Доспехи радужно блистают, когда к стене я приближаюсь. И тычут пальцами солдаты, я же ногу поднимаю – и золотой стопою угрожаю… Ах, как забавно под ударом запищали!..

    Я стены разметал, охрану истребил, и Ашкелон донжон уже надвое разрубил, когда он показался, наконец – предатель подлый, враг…

    - Ник, это ты? – Он вышел в человеческом обличье. – Давай поговорим! Ты ошибаешься насчёт меня!..

    Моя ярость угасала, как костёр под дождём. Я уменьшился до неполных пяти футов и позволил Гриму посмотреть на себя свысока. Он почти не изменился за эти века – всё то же иронизирующее даже над собой фатовство, пусть и с морщинами.

    Он всё ещё заплетал свои русые, уже с проседью, волосы в косичку, а в зелёных глазах его плясали задорные искры.

    - Хочешь осетрины, Ник? Или у***ь мою сестру? у***ь меня? – Обвиняющий голос его принудил меня потупить взор.

    Я был не голоден, а сестру его убил много лет назад. Мне интересовала только его жизнь. Я так и сказал. Возникло предчувствие, что Грим станет оправдываться и затянет разговор, а потому я положил меч на плечо.

    На лице его появилось насмешливое, слегка сочувствующее выражение.

    - Ты прошёл Испытание, Ник – подвиг, на который я до сих пор так и не отважился – и многие во Дворах уважали бы тебя как Повелителя…

    Слова его и фразы я знал, конечно, наперёд: но душевное равновесие якобы покинуло меня, и…

    - … но что-то случилось с тобой – или, быть может, с твоей душой. – Он говорил мягко, вполне убедительно. – И Свейвилл захотел от тебя избавиться, а Сухуи сообщил всем, что речь идёт о деле первостепенной важности…

    Сухуи не ошибся, Грим. Ошибку совершил ты, выбравшись так далеко от Тельбайна. Сейчас уже никто не сможет тебя защитить.

    - Я продал свою душу Камню, кровавой слезе Хаоса, –  если тебе это интересно, Грим. – Я снял меч с плеча. – Тебя обезглавить или распластать надвое?

    - Ник! – Лицо его приняло раздражённое выражение. – Не будь таким идиотом! Я ведь не выиграл того сражения – это тоже о чём-то свидетельствует!

    Свидетельствует о том, что Дворы слабы.

    - Ты, следовательно, поддался? – Я не скрывал сарказма.

    Грим развёл руками, улыбаясь, словно давал утвердительный ответ.

    - А ты догадался? – Он сверлил меня взглядом. – Свейвилл изгнал меня из-за того поражения!

    Ещё немного – и он признается в любви. Кончай его, Ник.

    - Стой! – Он поднял руку в предостерегающем жесте. – А клятва? Как же клятва Хаосу?

    - Ты предал нас, Грим, тебя подозревал Сухуи, Свейвилл – пожалуй, и все остальные. Ты Хуги, Ворона, Мысль Проклятого во плоти, неоднократно хаоситам проводил!..

    Момент для обвинения я выбрал удачный – Грим не мог полностью контролировать свои эмоции, – и по некоторым признакам стало ясно, что ошибка исключена. Все Мантлы – предатели.

    - Ник, ты ошибаешься…

    Я замешкался лишь на долю секунды, нанося удар. Ашкелон разрубил ему ключицу и несколько рёбер, едва не отделив левую половину туловища от правой. Из смертельной раны брызнуло пламя – а Грим всё так же удивлённо таращился на меня. Три удара сердца простоял он так, а затем покачнулся, словно колеблясь – и рухнул бездыханным мешком к моим ногам. Тело его, как и следовало ожидать, уже утратило всякое сходство с человеческим.

    - Это просто вендетта маркиза Файб, друг мой.

    Я ушёл в Тени, оставив за собой его дымящиеся останки.

    Рэндом преодолел Путь, когда ему исполнилось семнадцать – самый молодой из тех, кому это удалось со времён Оберона. Все принцы и принцессы избегали столь будоражащего кровь события – хотели, по их словам, подготовиться как можно серьёзнее, дети Клариссы даже посещали мои особые теоретические курсы. Рыжеволосая мамаша – о, развратница, я помню прелести твои! – разумеется, хотела уберечь их от излишнего риска, а может, стремилась выудить из меня как можно больше знаний об Амбере под каким-нибудь благовидным предлогом.

    Фиона, Блейс и Бранд – в День Образа всем миновало двадцать пять. Эрик всегда трусишкой рос, что продавал себя как храбреца – ему в сей праздник исполнилось уж двадцать два. А Корвин, брату чтоб не уступить, на Путь пылающий ступил, почти не дрогнув – в двадцать и один.

    Разумеется, террор, организованный старшими братьями по какому-то молчаливому, если не сговору, то взаимопониманию, не мог не довести Рэндома до суицида, неважно, в какой форме. Он выбрал Образ. Последний из принцев, низкорослый и щуплый, он физически уступал своим старшим, умудрённым опытом братьям – и ожидал совершеннолетия, как ревностный религиозный фанатик ожидает второго пришествия…

    Он не дождался. Желая вдохнуть свежего воздуха, пожить на воле, он рвался в Тени. Потом кутежи Рэндома, быстро освоившего все формы разгула, стали для нас постоянной головной болью, но тогда он казался просто забитым, ненавидящим всех подростком. Светловолосый, остроносый, с выпирающими скулами, он был костляв, как все юнцы, настолько же заносчив – и презирал нас всех.

    Рэндом уже прошёл почти треть Пути, когда стража заподозрила неладное. Подняли тревогу, и мы все сбежались в подземелье. Меня вызвали по Карте, и я явился, впрочем, без доспехов и меча.

    Дело казалось вполне ясным. Принц крови не мог не пройти инициацию, и он не собирался оставаться в компании своих врагов. Я заготовил загодя колоду Карт – портреты Рэндома для остальных мне только предстояло начертать – и запустил ею в мальчишку. «Когда наскучат Тени – пригодится!»

    Поймав колоду, запихнув её в карман, Рэндом с насмешкой отвечал: «Вернусь, когда приветствовать меня вы станете коленопреклонёнными –  как Короля!»

    И, Путь преодолев, наш Принц исчез. Он центра Образа достиг, остановился, и, отдавая честь с печальною улыбкой, испарился… Тут Оберон проклятьями как разразился!

    Он клял их всех: Эрик был глуп, Корвин – кровосмеситель, Жерару более пристало бы родиться грузчиком, простолюдином, а Блейсу – может, и погибнуть на войне. А Джулиан, что с нарочитою улыбкою стоял и братьев молча и злорадно проклинал, и вовсе в глаз свой благородный схлопотал…

    …А всё же праздник был в тот вечер и большой банкет – и, славя принца Рэндома, там перепились все. И я сидел за тем столом: богато сервирован, подобно мыслям принцев, он был жёстким, доподлинно дубовым. Факелы, гоняя сумрак, горели пламенем недобрым – и в тон им прозвучали фразы Оберона. Желал король создать форпост на крае Царства Ночи, в котором укрепился бы великий воин… И, гнев отца желая отвести, выпрямился Корвин – он относился к «братцу Рэндому» неоправданно сурово. Наутро мы его спровадили в дорогу – в Тень запредельную, прозванную Авалоном.

    Лишь ненадолго Авалон натиск неистовый хаосских войск сдержал – и Корвин, бит повсюду, хвост поджав, в город родимый прискакал. Уже вернулся Рэндом в отчий дом, смягчилось сердце Оберона – и Корвин был прощён. О приключениях суровых вспоминая, принц чёрно-серебряный, забавно рифмами играя, известную всем сочинил балладу…

ПАДЕНИЕ АВАЛОНА

Волшебник, ликом юный, Корвин,

Укутанный в плащ длинный, тёмный,

Однажды объявился в Авалоне:

Прославился как фехтовальщик ловкий,

Владея лютней, острым словом,

Он магом слыл и даже богом —

И роза распрекрасная из серебра

Скрепляла воротник его плаща

Своим могучим колдовством,

Не взяв лопату ль долото,

Воздвиг он замок в одну ночь —

И контур башен серебром блестит,

Зубцы их — словно розы лепестки,

Им лунный свет пускает блик!..

И в доме том песней и танцем

Красавицы любили развлекаться

Звон золотых кому не мил,

В чьей голове лишь музыка, стихи,

Со шпагой кто в обнимку спит —

Пожалуйте в твердыню Камелот,

Чтобы за праздничным столом

В гущу веселья бросить тост!

И так, в пирах, со смехом,

Потратил Корвин годы на утехи…

Мужей собрал он полтораста —

В бесчисленных боях прославил каждый

Себя достоинством, отвагой —

Крестив их в рыцари мечом,

Дал лошадь, пару золочёных шпор —

И усадил за Круглый стол,

Дабы без подлости и честно

Страною правили совместно

Был в тронном зале коронован,

Привечен стройным, дружным хором —

Законодатель, воин — Корвин!

Вассалы клятвы принесли,

Пообещав без устали разить

Тех, что до серебра жадны;

Клинки взметнулись в небо — слава!

И даже Солнце ярче запылало…

Так, поделив между собою землю,

Мёдом богатую, и молоком, и хлебом,

Снискали славу, одержав победы —

Но боле всех отметился король,

Рубя своим сверкающим мечом,

Захватчиков, мятежников, воров —

И серебро венца в его кудрях,

В ночи блистало, разгоняя Мрак!

Корону принято тяжёлой называть —

Измену всё-таки она умеет облегчать…

И жадность первой искусила короля!

Корвин, без совести зазренья,

Переступив через свои же повеленья,

Вручил и титул, и именья —

Обидою нажив себе врага,

Он на невесту честь сменял!

Решением несправедливым обойдён,

Рыцарь, что звался Ганелон,

Измене предался, призвал врагов…

Война та разрешилась сечей:

Битва гремела с самого рассвета —

Правителю-герою отдалась победа!

Склонился, извиняясь, Ганелон смущённо —

Был сослан милостиво в край далёкий

Супруга короля не дожидалась —

Любви она позорной предавалась,

На тёплом ещё ложе брачном —

Её любовник, рыцарь Ланселот,

Был даже оправдан королём,

Пообещав идти на смертный бой,

Ведь снова тень войны накрыла

Страну, что вскорости погибнет!..

В иудины монеты возжелал Хаос

Прекрасных башен переплавить серебро —

И войско отрядил из демонов и мантикор;

Стол раскололся, рыцари бежали,

Иные даже стены рьяно штурмовали,

Сражаясь вместе с вражьими полками!

Последний уж пронзён мечом защитник…

Теперь пустырь там, призраков обитель

В руинах черепа, оскалившись, белеют…

Не описать мне — пальцы цепенеют —

Кровавый пир, всю глубину грехопаденья,

Но знаю верно: унеся корону —

В клинок венец тот перекован, —

Путём волшебным спасся только Корвин:

Хаосу он стал злейший враг,

Он сам с собою не в ладах —

Бессмертная его покинула душа —

Осталась среди привидений танцевать…

    Связал ту рифму Корвин: он всё поигрывал пустой короной – с Блейсом у них случилась даже ссора, которой песнь об Авалоне дала отличный повод.

    Схватились принцы: стали драться, и в воздухе уже блеснули шпаги… Тут их остановили: вмешались слуги, братья – клинкам столь заурядным-де не положено кровью Амбера обагряться…

    Узнал о деле Оберон: он посещал намедни Тир-на Ногт и видел там реальность – то ли сон? – о том, как Корвин со своим рыжеволосым братом делили королевство, Камень – сражаясь не на жизнь, а насмерть.

    Король призвал их: Блейс и Корвин талдычили всё о каком-то анекдоте, но Оберон – он не на шутку был встревожен – велел мне отковать им парные клинки.

    В тот вечер лишь вершина Колвир немым свидетелем была – и в замешательстве взирала, как я, призвав на помощь Тени, Образ, используя ступени в небо вместо наковальни, в субстанцию идеи превращал. Мысль стала молотом моим. Поймал я золото закатного луча – он стал основой Блейсова меча, – на лезвие Пути участок наложил – нарёк его, играя силой, я – Вервиндл. Быстрей минут летят часы, и вот луч лунный уж дорожку проложил, мной огранённую – и так родился Грейсвандир!

    Клинки – два близнеца – два брата получили, прибавили хозяевам они ума и силы. На них, впрочем, заклятие лежало – хозяевам их друг против друга не суждено сражаться!..

    Принцы, не медля, заключили мир – и, скажу вам кстати, договорённость эту соблюдали. Однако многих удивило – Вервиндл вскоре был подарен Бранду. Мне истину поведали пасьянсы: второю частью сделки стала… Фиона! Корвина больше смерти он боялся – художник рыжий, кисти мастер и кинжала, – ему открылось в Тир-на Ногте, что Грейсвандир начертит новый Образ…

    Жизнь среди страхов, знамений, пророчеств ложных, вещих снов – всё к разрушению Амбера их вело жестокой зависти рукой…

    Я должен вам сказать: проклятая болезнь, что отмечала ежедневно свой прогресс, мозг мой источила, подобно скопищу червей. И будто жив я, но фактически – мертвец, погибли мысли – и скоро уж своей душе, покойную, несчастную, целуя, я запою с амвона: «Аллилуйя!»

    Однажды мне как будто полегчало – и я почувствовал тот самый холодок контакта, немедленно увидев… Бранда! Мою нарисовал он Карту!

    - Дворкин! – Он казался слегка удручённым, а может, я просто воспринимал всё сквозь слёзы умиления, как через искажающую призму. – Да, принц?!

    - Я написал ваш портрет – такого же размера, как Козыри, в точности следуя вашим указаниям – и у меня получилось! – Он ликовал, а я восхищался им, как ребёнком, вставшим с четверенек и сделавшим свой первый самостоятельный шаг.

    Как далеко он зайдёт?

    Он сразу же ответил – верней, его вопрос. Я сразу понял: Бранд пойдёт так далеко, куда Хуги костей не занесёт.

    - Я давно размышляю о странной возможности, великий Дворкин, существующей, по крайней мере, в моём воображении. – Я с любопытством уставился на него – этот рыжий сумел удивить меня второй раз за пять минут. – Образ позволяет мне спроецировать себя куда угодно – в Тени и Амбер… А в другое время?

    Скользкий вопрос, но это время уж прошло. С тех пор бежит оно, как стайер – только по прямой.

    - Это будет другая Тень. Весьма похожа, хоть не та. Тебе не повернуть уж время вспять.

    Он кивнул, словно был школьным учителем, а я – учеником, правильно ответившим на заковыристый вопрос. Это несколько раздражало, но я, всё ещё настроенный благодушно, оставил подобное неуважение без реакции.

    Я внимательно осмотрел его. Бранд был худощав и зеленоглаз, и одевался тогда, как арденские лесничие, среди которых провёл много времени. Он достиг определённого мастерства в стрельбе из длинного лука, а всем цветам предпочитал зелёный. Простой камзол, штаны простые – и даже шапочка с пером. К тому же парень удалой художником прослыл – не спорю, был неплох – и славился своим умом.

    Он крутился то возле Флоры – до взбучки от Эрика, – то возле Льювиллы, когда та посещала Амбер. Впрочем, для неё Бранд был всего лишь мальчишкой – неуклюжим и неубедительным. Наконец, его прибрала к рукам старшая сестра Фиона, в значительной мере и воспитавшая своего “le Petit Prince”. Оберон порой критиковал – и весьма резко – подобный разврат, но делал это как-то демонстративно, лицемерно. Все ведь знали, что он некогда женился на своей молочной сестре Симнее.

    - Дворкин, а если спроецировать себя в Путь – в процессе прохождения? – Вот это вопрос! А ведь он не знал о Камне!

    Я призадумался. Действительно, неожиданный поворот.

    - Ты можешь оказаться в толще мрамора, малец. – Я думал, мне удастся отпугнуть Бранда от его затеи и прибавил в голос грубых, снисходительных ноток. – Так сказал и Каин, а он шутит, как матрос!

    Да, Каин скрытен и смышлён. И в Дейрдре тайно он влюблён; а Корвина, ревнуя до смерти, мечтает без дуэли кончить попросту – ножом. Жестокий принц – он неоправданно умён, взращён к тому же был портовым кабаком.

    - Попробуй, если тебе интересно. – Я старался выглядеть максимально равнодушным. – Представьте себе, Дворкин: если моя душа станет единым целым с Образом, у меня появится возможность свободно перемещаться – как я захочу!

    - Ты станешь бездушным – как тот мрамор!

    Улыбка необузданного ликованья лицо бледно-веснушчатое Бранда красным очертило вдруг карандашом. Теперь он был вполне удовлетворён.

    - Я так и думал: вы, хоть и Создатель, не думали об этом – значит, попросту не знали! – И Козырь он рукой накрыл, конец отметив связи.

    Корвин исчез – все знают: Эрик, давно всё подготовивший к дуэли, осуществил её без компромиссов – решил в истории остаться Немезидой, жизни наследника излишнего лишившей. Перуны гнева Оберон метал, но вскоре замолчал; гробница ложная затем была возведена. Плющом увитый кенотаф веками розы Дейрдре принимал – как говорили, ждал жильца…

    И Козырь Корвина был холоден, как труп, хотя пасьянс указывал вполне определённо: вернётся он, наследник трона, и с узурпатором свирепую начнёт войну.

    Я много раз в поту холодном просыпался, в обличье демоническом метался; мучимый клятвою оммажа, подумывал и порешить себя – но Образ, ледяной, спокойный, успокаивал меня.

    Да, я свихнулся – а Хаос не ждёт, меня веками он зовёт, чтоб я к путям его вернулся. у***ь себя, свершить такую глупость? Уже не отменить и полчищам врагов того, что сотворил я на заре веков!

    Не удержался я, сам начал разговор – о смерти и дезинтеграции миров, что духу беспокойному дало бы покой! Всё сразу понял Оберон – и посадил меня в тюрьму, хоть и не выковал оков, ведь подступ к Образу отныне стережёт, кровью и магией рождён, Виксер – отвратный пурпурный грифон!

    Я жил – согласен жить и так, – бывало, рисовал, порою череп Грима, что стол мой украшал, я с интересом изучал. Случалось, впрочем, так, что я гарем в Тени ближайшей посещал. Калифа облик приняв, я в комнату к наложнице входил – брюнетке, рыжей иль блондинке, – чтобы полночные часы с красоткой крутобёдрой провести. Случалось, что обман мой раскрывали – бывали разные скандалы, – и в Тень я резво отступал. «Наш Призрачный Калиф» – так называют там меня…

    Однажды, пропуска не показав, к Пути явился внук мой, Бранд. Он точно в центре Образа стоял, в руке отточенный кинжал, ударить изготовившись, держал – и, вызвав респондента, вонзил клинок в него по рукоять!..

    О, нечестивец! Будучи бессилен коварного остановить убийцу, я разрыдался. Какая драма, Виксер – ты Образ вдруг лишил, своею тушей заградив, моей защиты! Я плакал – плакал и смеялся – нет, хихикал!..

    Так Образ, моею созданный рукой, один, короны алчущий, внучок изгадил и испачкал жуткой чернотой! Ворота созданы! Добро пожаловать, Хаос! 

    Со временем исчез и Оберон – был ложным слухом в Тени увлечён, как распоследний идиот; в капкан попался наш Король!

    Зато вернулся Корвин, с флотом и войсками; с ним был Блейс. Они сражались с Эриком в Гарнате – тот дотла сгорел – и даже наш величественный Колвир, мириться не желая, обагрили кровью…

    Корвин разбит, пленён – и по приказу Эрика ликующего ослеплён! Сидит – даже не верится – буквально за стеной!..

    …Я всё узнал – давно привык уже – по Картам. Сдал их – все одновременно, сразу – раскинул, как девица суеверная, пасьянсом. И, повинуясь, принцы те восстали, и голограммой-хороводом заплясали…

    Ох, Корвин! Даже не выразить словами, слезливыми не описать стихами!..  До чего, мой принц, лишённый позументов, шпаги, вы выглядите жалко!

    Вошёл я в камеру его, когда он к разговору был готов, когда, ещё недавно ослеплён, глаза принц отрастил – не только бороду – и исцелился его мозг. Ступил я безбоязненно во тьму  и вонь…

    - Кто здесь? – Вскочив, принц закричал и даже ложкой заострённой угрожал. Ужасно выглядит, безумно бородат, безумен – узнаю! – и его взгляд… Ах, Корвин, внук мой, ты же мне как брат!

    - Как Ричард III ты горбат! Убийцу необычного ко мне Эрик подослал! Ужель решился косточки под лестницей ты закопать?

    Недолго – жаль – общались мы – судьбой, своим упрямством и врагами пленены!.. Я Козыри ему пред тем, как удалиться, подарил – Кабринский маяк, мой кабинет, – всё той же ложкой те «муралы» начертил, что заняли в итоге полстены!..

     Времени немного безумного прошло и миновало – опять на Колвире сражались! Погиб и Эрик-узурпатор, и рыцари Дворов – расстреляны из автоматов!.. Вернулся Корвин – как все безумцы, он порою гениален, и протащить винтовки – контрабанду – в Амбер он как-то догадался. Теперь – регент он, будет править. Его визита скорого я не могу дождаться!

    … Явился Корвин, наконец – готов исполнить долг. Я показал ему и перемену облика, намёком одарил, кто есть на деле Оберон, и даже Козырь дал, которым регент-принц немедленно бежал в Хаос…

    Но пьеса, как любят говорить, имела место продолжаться. И кровь лилась, и позабытые уж персонажи, давно уж канувшие в Лету, возвращались. И Оберон, и Бенедикт – сражались с Брандом! И даже здесь, убив Виксера, промелькнул мерзавец!..

    И Оберон, Король, вновь пишет Путь, что Бранд затёр, и в небесах сверкают молнии, грохочет гром, и  Землю пронимает гибельная дрожь – вот это сумерки богов!

    Он там лежит, и жизнь оставила его, и Камень птицей алой в Тени унесён. Он всё ещё загадка для меня, сын мой – Оберон!

    Повозку я запряг четвериком и из эбенового дерева красивый, скромный гроб на катафалке разместил своей рукой… Тело с двумя монетами на веках – на них изображён Единорог – невозмутимо, коченея уж, легло под новый – и последний – кров… Одевшись поприличнее, я сел на козлы – и вперёд!

    Я не одну, спеша к Дворам, проехал Тень – и многие вцепились в королевский шлейф. Парадные колонны – людей, драконов даже и иных существ – меня сопровождали, похоронить желая величайшего из королей…

    Спихнул я гроб за полыхнувший злобой Обод, и Хаос первородный, грозный, приняв золотую дань Харону, согласился упокоить душу Оберона.

    Так сын мой Испытание прошёл, и вскоре мир был заключён.

    Бенедикт разбил их, одержал неповторимую, уникальную в своём роде победу. Войско Дворов, давно переживавшее не лучшие времена, было разгромлено на собственном поле. Мы пустили им керосин, пылающие мертвецы  лежали повсюду, вплоть до врат Тельбайна.

    Как же так случилось? Уверен, задачу, созданную для историков, взвалят на себя сплетники, и в череде событий, давших подобный итог, будут пытаться найти некую скрытую мораль.

    А ведь дни неограниченного могущества Хаоса давно миновали, Сухуи знал это ещё во времена Древа и Предателя Мантла. При Дворах много судачили о некоторой ригидности, узости мировосприятия, характерных для Амбера и его королевской фамилии, и я готов согласиться с этим. Однако же в день Падения Образа, Паттернфолл, как его ещё называли, оказалось, что это как раз Дворы не многообразны и пластичны, а попросту жидковаты. Корвин, например, прискакавший под самый конец битвы, и участия в ней не принимавший, всё же успел расправиться с лучшим фехтовальщиком Дворов, Борелем Хендрейком.

    Мы заключили мир на наших условиях. Сухуи сложил тиару Понтифика, и Дворы теперь – светское государство. Свейвилл, сказавшись больным, даже не вышел на церемонию подписания капитуляции. Печать поставили вместо него, а на подпись обе копии уносили куда-то за занавес – оттуда доносился почти забытый мною – и столь ненавистный – голос.  Меня не станут более именовать Вторым Предателем, я – основатель Амбера, суверенного государства, и это первый договор между двумя державами вообще.

    У нас есть и иные родственные связи, кроме моего титула маркиза Файб. Бенедикт, как оказалось, ещё во времена Симнеи провёл ночь с адской девой Линтрой – типичной роковой блондинкой. Они встретились на поле боя много лет спустя, в одной из Теней – полное бурной страсти свидание стоило Бенедикту руки, а Линтре – жизни. К тому времени она, однако, успела дать потомство, и её праправнучка Дара даже помогла Оберону бежать из плена. Дара переспала с Корвином – при посредничестве Оберона, носившего личину его слуги – и родила Мерлина. Сейчас они мило беседуют друг с другом в нескольких сотнях футов отсюда, как добрый отец с сыном.

    Корвин, кстати, начертал дополнительный Образ – как бы между делом, на пути к Дворам. Он встретил Хуги, Гарма – а может, Тени их Теней, – эти давно уже не представляющие угрозы остатки предвечного мира Мантла, и покончил с ними; Корвин, посмеиваясь, описывает ворона и шакала как жалкие, бессильные создания, привлечённые сиянием Камня.

    Он совсем недолго правил Амбером – военный диктатор без официального титула, которому дышал в затылок вернувшийся Оберон. Столетия солдатчины закалили его; Корвин циничен, безжалостен к врагам и втайне ненавидит самого себя – это, вероятно, основной его побудительный мотив.

    Бранд, безумец, отдавший душу Образу, а потом изувечивший её, убит, убит, как бешеное животное. Его убили из его же излюбленного оружия – из длинного лука, – и сделал это Каин. Как я и подозревал долгое время – на это указывали и Карты, – его якобы-смерть являлась инсценировкой. Он подслушивал разговоры, которые велись с помощью Козырей, и осуществил два покушения – на жизни Корвина и Бранда. В первом случае на выбор цели, вероятно, повлияла застарелая вражда. Так или иначе, он не преуспел ни с одним братом, ни с другим, хотя и ранил обоих. Лишь здесь, во Дворах, он смог застрелить Бранда.

    Подобные подвиги не приходят даром. Каин потерял свою безнадёжную любовь, Дейрдре, – Бранд утащил её за собой в пропасть. Наш бравый братоубийца сохраняет каменное лицо и делает вид, что всё в норме, но только боги – да и мы все – знают, каково ему сейчас. Он не промахнулся, и она видела его успех – и всё равно погибла, погибла по его вине. У каждого своя судьба, и её не изменить.

    Наибольшим сюрпризом стала коронация Рэндома I Единорогом, торжественно поднёсшим, вернее, поднёсшей ему – да, это Она, я-то знаю! – Камень. Крысёныша все ненавидели, издевались над ним как могли, а теперь – преклоните колени!  

    Я излечился, и Образ – моё подлинное дитя, моя raison d’etre – вновь со мной. Я собираюсь найти Дремоцвет, а если не получится – Тень Дремоцвета. А может, подобно лунонавтам, отправлюсь на прогулку по Луне. Как говаривал «современный Прометей», я чувствовал всегда, что был рождён для величайших дел!