Хаос не ждёт!

Глава 7

    Тень за Тенью, я лихорадочно листаю их в своём безотчётном бегстве. Страх, обычный обитатель мрачной, неизведанной территории в моём подсознании, теперь заполонил большую часть мозга. Он владеет мной, в известной мере. Это чистый фрейдизм. Угроза моему отцу – угроза мне и моим потомкам. Я скрываюсь от невидимых мне охотников, ведь я не просто жертва и сын жертвы, я ещё и вор. Да, то была кража, хоть я действовал по закону, но Повелители наложили негласное табу на Ледовое поле, и имели на то все причины.

    Нельзя перечить всем Повелителям всех времён, это неразумно, но я, попав в отчаянное положение, ухватился за соломинку. Теперь предстоит бросить вызов, трясти этой соломинкой, как шпагой на дуэли. Я чувствую необходимость возвести оплот Порядка, просто чтобы защитить себя. Да и что в этом плохого – начертать новые, чёткие физические законы существования?

    Отсутствие каких-либо законов, волюнтаристский Хаос – так ли это хорошо? Теперешнее, весьма сомнительное, положение вещей – как раз результат неограниченного произвола Повелителей.

    De facto зародыш государственной измены я ношу в душе. В душе? Нет, это Камень – я уже начал относиться к нему, как к разумному существу, – это его инициативы. Возможно, я скажу так на суде.

    Ускорив шаг, я продолжал свой путь сквозь Тени. Небо в горошек, белое и голубое, дороги немощёные, покрытые асфальтом и бетоном… Я торопился в никуда, спешил без цели. Проголодался – яблоко сорвал, ведь справа уже выросли деревья. Шагать устал, и час приблизился обеда – ах, Тень, меняйся, я зайду в деревню…

    Деревня, возможно, даже более крупное поселение, появилась в небольшой долине, я по-хозяйски осматривал её со ската высоты, которой оборвалось каменистое плоскогорье.

    И подозрение меня кольнуло подленьким ножом. Вдруг здесь уже засада ожидает? Мысль труса, и над ней достойно лишь смеяться. Мириады городов и деревушек стоят на Теневом пути, с чего шарахаться от них?

    Трактир, в котором мне нужна постель, горячая еда… Вот он – крыт подгнившим тёсом, не лучшим образом, пожалуй, кормят… Зайду – ведь всё настолько скромно, а бедность заведения заменит маскировку. Какой из Повелителей заведение подобное сочтёт себя достойным?

    И я почти вошёл, уже ругался, спотыкаясь о перекошенный порог…

    - Господин, я знаю, вы убили Волка!..

    Я резко обернулся, рука моя легла на рукоять меча. Гадалка рядом разложила карты; вот ведьма старая, глаза – сплошь катаракты. Всё видит, хоть слепа, морщиниста старуха, но служит, ясно как божий день, обителью для зоркого не в меру духа…

    - Другие волки, безжалостная стая…

    Застыли, щёлкая зубами и злобно слюни испуская, над Волкоубийцы свежими следами?

    - Лови монету, лги, как сможешь.

    Она поймала фартинг, надкусила. Смешала карты, сдвинуть предложила и способом, мне неизвестным, разложила.

    - А это – вы, мой господин!

    Конечно, Шут, урод горбатый! Да, Ник, тебя разоблачила первым же раскладом какая-то полубезумная карга, давно уже слепая!

    Я взял её за руку и завёл в трактир, где разделить обед со мною предложил.

    Хмурый владелец заведения, двух пальцев не имевший на руке, подал нам выпивку и снедь. Я сел за стол, вином наполнил кубки – свой и любимой некогда подруги. 

    - Все женщины стареют, но почему так быстро? Гуиневер, я помню, ты была на днях невестой Свейвилла, прекрасной, молодой и милой! Грудь ссохлась, волосы – теперь уж космы, все седые! Где та прелестная блондинка?!

    Она приняла свой обычный облик и вздохнула.

    - Ты не поэтом стал. Ник, ты сбрендил, полностью сошёл с ума.

    - Выпьешь? Девушки в таких местах любят дешёвое вино. – Я улыбался как можно снисходительней. – Как там Свейвилл?

    Её голос стал усталым и раздражённым, будто я был её третьим клиентом за день.

    - Свейвилл – мой муж. Я его младшая жена, в настоящее время – пятая.

    Я расхохотался. Вот это да!

    - Но, вероятно, опустишься и ниже?

    Кивок.

    - Могу подняться, но, видно, дело ясно. Он выбрал меня, чтобы досадить тебе, унизить.

    И я кивнул ей в тон.

    - Ты выбрала его, его великий Дом. Со мной же распрощалась – и с моим горбом.

    - Я прошу тебя, не говори стихами, Ник, это всё усложняет. – Она закрыла лицо ладонями, тяжело вздохнула. – Мой отец жив?

    Она хлопнула обеими руками по исцарапанной столешнице.

    - Ты всё-таки поинтересовался! Как чудно с твоей стороны!

     Как едко! Видно, папа помер.

    - Твой отец казнён, его обезглавили в Тельбайне, а Свейвилл теперь – принц-регент!

    А я – маркиз Файб. Забавно.

    - Ты ничего не скажешь? – Её глаза, голубые, бездонные, расширились до предела. – Нет! Отец скончался – и в Логрусе вовеки пребывает. Да здравствует Свейвилл, великий регент!

    - Какая же ты сволочь, Ник! Я думала..

    Она вскочила, видимо, ожидая, что я попытаюсь удержать её, но я рассмеялся ещё громче и откинулся на спинку стула.

    - Беги, провокатор, торопись с докладом.

    Такого оскорбления Гуинн не выдержала. Она немедленно опрокинула кубок с недопитым вином мне в лицо. Лицо, зашедшееся в приступе смеха.

    - Дешёвое вино, дешёвая обида, смытая вином…

    - Дешёвым – знаю, да!

    Ещё чуть-чуть – я слово «дорогая» в ход пущу…

    - Ладно, Гуиневер, говори серьёзно. – Я напустил на себя спокойный, деловитый вид, а в голос прибавил низких доверительных ноток. – Нас с тобой кое-что связывает, и ты пришла, рассчитывая на мою помощь.

    - Я совершила ошибку! – Она отвернулась, в глазах её мелькнули слёзы – вот оборотень, порождение Хаоса!

    - Несомненно. Я донесу Свейвиллу. – Мне стоило огромных усилий не рассмеяться, когда я произносил эти слова. Она всё же восприняла угрозу всерьёз – и села.

    - Ты действительно маркиз, Ник, но Свейвилл распускает о тебе такие слухи…

    - Мне они не интересны.

    Она поправила свои волосы, теперь – светлые, цвета расплавленного золота.

    - Свейвилл хочет короноваться. – Меня это не удивило. Преступники всегда нарушают закон и пытаются узурпировать власть. И Сортег Храбрый был таков, в наследство сыну он оставил сей порок.

    - Это просто трагедия, Гуинн. Баранину будешь? – Из глаз её вновь брызнули слёзы, и на сей раз – искренние. – Да как ты только можешь такое говорить?

    Баранина мне показалась вполне сносной.

    - Могу, как видишь. У меня вполне получается. – Я впился зубами в раблезианских размеров кусок мяса с косточкой.

    - Свейвилл ненавидит тебя! – Вот уж новость! – Он избавится от тебя, едва оденет корону – и, боюсь, от меня тоже.

    Да ты что! Ситуация прояснилась. Гуинн служила Свейвиллу напоминанием обо мне – и мишенью для издёвок и побоев всё это время, можно спорить.

    - Ты зря волнуешься, – сказал я вслух. – Скоро ты станешь супругой короля.

    Она замерла. Её жемчужные зубы прикусили нижнюю губу и нервно мяли её.

    - Ник, ты заплатишь за комнату – или остатки ума и впрямь покинули тебя?

    Я окинул её жадным взором, точно раздевая.

    - Возможно. Я хочу, чтобы ты рассказала мне побольше.

    Удивительно, но она рассказала. Свейвилл не просто хотел трона, он шёл к нему. Культ Змея, жречество – вот кто стал его опорой.

    - Немногие Дома воспринимали всерьёз все эти жертвоприношения, обряды и ритуалы,– но Свейвилл всех принудил ему подчиниться.

    Сухуи, несомненно, дёргал его за ниточки, сам оставаясь за занавесом, пока разыгрывалась жестокая драма консолидации власти и устранения недовольных. Или всё-таки нашёл способ непосредственно руководить процессом?

    - А кто сейчас возглавляет жречество? – Я зевнул с самым невинным видом. – Сухуи?

    - Да-да, – она часто закивала. – Тиара Понтифика – более чем скромная награда Железному Герцогу после всего, что он сделал для Дворов. Учитывая и его жертвы…

    Мантла-Вотана принёс он в жертву, с Сортегом вместе столкнул несчастного за Обод, в бездну, ядом коварным регента он отравил, Эмайна, а сенешаля, ложно обвинив, лишил и репутации, и головы.

    - Ты хочешь избавиться от мужа, будущего короля. – Я уже не спрашивал – я констатировал. – С ним Змей, Сухуи… чего ж ты хочешь от меня?

    - Ник! – Действительно, чего может хотеть женщина, так покрикивающая на горбуна, предположительно, влюблённого в неё – и в недоступные сейчас титулы – без памяти?

    Камень неожиданно сделался горячим. У меня не было ещё времени, чтобы заказать достойную оправу, и он лежал сейчас в кармане моих брюк, бережно обёрнутый тряпицей. И продолжал нагреваться, то ли пытаясь меня предупредить, то ли…

    Он просто перегрелся, пытаясь усилить мои защитные заклинания, вдруг сообразил я. Кто же?.. Я, пользуясь магическим зрением, как локатором, начал искать в здании лазутчиков Свейвилла.

    О, я их нашёл. Поверьте, кое-что стало сюрпризом и для меня. Нет, не Гуинн, её роль изначально не вызывала сомнений, но кое-что другое.

    Её подлинный облик, например. Пользуясь Камнем, как рентгеновским излучателем, я смог узнать, в каком обличье она родилась – и какому отдавала предпочтение. Как нетрудно догадаться, оно не имело ничего общего с человеческим. Даже сейчас её, подобный звериному, скелет, просвечивал под хрящевидными, непрочными наслоениями человеческой личины.

    И её эмоции – они то и дело окрашивали овал лица словно изнутри – в желчные, недобрые цвета. Она не просто лгала мне, причём с плохо скрываемой ненавистью, не только собиралась у***ь меня. Нет. В этом было нечто хищное.

    Вероятно, мои действия не остались незамеченными, так как она выругалась.

    - Чтоб ты однорогого козла трахнул, Ник. – Однорогий козёл – это такой символ глупости в Дворах, популярный герой похабных анекдотов и юморесок.

    Она показала мне язык – длинный, тонкий, раздвоенный – и зашипела. Характерный для гремучей змеи треск издавать мог только хвост, которого я ещё не видел, но который, несомненно, уже существовал.

    Я вскочил, сжимая самое ценное, что у меня было – Камень, – в кулаке. Ни в коем случае нельзя потерять его в схватке, решил я.

    Как глупо – сражаться без клинка, с одним лишь драгоценным камнем! Они вставали из-за столов, выходили из подсобных помещений – все вооружённые, опытные, насколько я мог судить по их движениям, убийцы. Лучшие убийцы Хаоса, можно не сомневаться. Трактирщик сбросил человеческую маску и сверлил меня горящим взглядом по-кошачьему зелёных глаз; в руке он держал огромный пистолет с кремнёвым замком.

   А я до сих пор не вынул свой меч. До чего же глупо! Не только я могу защищать Камень, но и он – меня!

    Доля мгновения ушла на то, чтобы получить столь необходимый ответ от Камня – и ещё меньше, чтобы составить план боя. Оказалось, рубин может многократно, даже в десятки раз, ускорить все мои движения – здесь нет Повелителей, чтобы сковать его магическую силу. Я убью их раньше, чем они поймут, что происходит.

    Действительно, глупцы! Они сами избрали место, где умрут, так или иначе.

    Я в последний раз посмотрел трактирщику в его фосфоресцирующие в полумраке глаза. Он начал спускать курок… Мигнул, словно что-то заподозрил, но было уже поздно – пылающая, как адские печи, огненная стрела, вырвалась из Камня, превратив его покрытую наростами голову в обугленный кусок плоти.

    Мёртвое тело будто зависло в воздухе, а оловянный шарик, покинув ствол, медленно-медленно начал свой затяжной путь к цели, которой ему никогда не достичь; я же развернулся, готовый разобраться с остальными. Ещё четырнадцать, считая и Гуинн.

    Когда я покидал здание, оно горело: горели доски, брёвна, балки перекрытий, запасы пищи и алкоголя, и в первую очередь – кровь Хаоса. Всё же я отдал приказ Камню, дивной вещице, благодаря которой я начинал чувствовать себя всемогущим. Единственная разрушительная вспышка оранжевого пламени разнесла трактир в щепки.

    Почему-то захотелось вдруг подвести итог хаосской жизни, и я решил: эта страница навсегда исчезнет из моей биографии.

    Я ушёл в Тени тем, кем и пришёл – Ником Вордом.  

    «Ушёл» – это мягко сказано. Возникло даже искушение улететь, как то имело место, когда я под отцовским крылышком покидал Дремоцвет. Но всё же… всё же крылья – это не моё. Я давно привык – из-за горба – с оглядкой ступать по земле, а ноги ставить широко, упираясь как можно крепче. Поэтому я бежал, бежал, причём даже не в собственном теле, из Тени, где пламя пожирало тело моей бывшей девушки, ставшей в конечном итоге женой врага.

    Я пустился вскачь. Подумав о Мраке – как он там, жив ли ещё? – я принял его облик. Вороной жеребец поскакал галопом по бесконечной равнине, поросшей свежей весенней травой. Без седла и удил, с одной лишь подпругой, в которую превратился мой ремень, я стремился навстречу заходящему солнцу. Вам будет трудно понять мои тогдашние ощущения, если вы в своей жизни никогда не страдали от увечья, а потом не выздоравливали – внезапно и в полной, не доступной вашему воображению мере.

    Тени сменяли друг друга, словно картинки зоотропа, а я, исполненный счастья, продолжал свой бег. Куда, зачем лечу я, вырвавшись из «тройки»? Совершенно не волновало, скажу я вам – чувство эйфории охватило меня. Как это хорошо – имея могущественных врагов, разбить их и принудить, сконфуженных, отступить!

    Беззаботное ржание моё огласило зелёные холмы и отразилось звонким эхом. Кобылу мне, полцарства за кобылу!

    Она явилась мне, не медля – вся белая, и рог блистал во лбу, как золотой!

    Красавица, остановись, хочу часок хоть провести с тобой!

    Тряхнула гривой, вскинула упругий зад – и веером её взметнулся хвост…

    Джентльмены имеют привычку не вдаваться в подробности относительно своих любовных похождений, и в данной ситуации я предпочту присоединиться к их многочисленной, скучной и бесталанной компании. Добавлю лишь, что, когда всё было кончено, я лёг спать – в своём привычном, горбатом обличье, и спал как убитый.

    Сны – подробные, красочные, правдоподобные и, несомненно, пророческие – стали моим развлечением в последующие часы. Века, а может, и тысячелетия, мелькая призрачным крылом, летели клином перелётным предо мной…

    Я проснулся далеко за полдень, застонал от головной боли и, разлепив веки, волевым усилием принудил себя привстать на локтях.

    Меня мучили голод и жажда. Встав и приблизившись к своим вещам, я почувствовал слабость, словно не ел день или два. Кусок солонины, которым я начал завтрак, ещё оказался вполне съедобным, в то время как хлеб основательно зачерствел, а варёные яйца протухли.

    Сколько же я спал? Проведя рукой по щеке, я обнаружил щетину, словно не брился пару дней. Не исключено, что именно так всё и было. Интересно, какова продолжительность суток в этой Тени? Я, впрочем, думал о другом – вспоминал свои сны и поражался их рациональности, систематичности и детализации; они не могли быть просто видениями – я заглянул в будущее!

    Или кто-то приоткрыл его мне. Загадочная летаргия, спору нет.

    Что-то белое, напоминающее росчерки мелом на ломберном столе, привлекло моё внимание. Невдалеке, в высокой траве, лежал скелет коня, а в нескольких шагах расположился костяк его хозяина. Я присмотрелся: мёртвый всадник, похоже, принадлежал к дворянам, на что указывали золотые шпоры и доспехи, двуручный меч в ножнах, украшенных гранатами… Вытащив совершенно не тронутый ржавчиной клинок и вскинув вверх правую руку, словно салютуя, я вновь ощутил привычную тяжесть Ашкелона.

    Панцирь сидел на моём горбу как влитой. Я не тронул собственный скелет, но взял себе лошадиный череп. Одно слово – и череп стал серебряным. Я натянул на него сухожилия, превратив их в чуткие струны, и повертел вновь созданную лиру, любуясь игрой света и тени на серебре. Уже первые извлечённые из неё звуки убедили меня в том, что это – исключительный инструмент, более чем приличествующий моему великому замыслу. Я сыграл несколько маршей, звучащих обычно на похоронах – в конечном итоге, мне выпала уникальная честь – похоронить самого себя. Ник Ворд погиб, сражаясь за Хаос, – да здравствует Ник Ворд!

    Несложный трюк, но он вернул мне меч, доспехи и отчасти освободил от клятвы. Клятвы на верность Хаосу. Она лежала на душе как камень, и это клеймо пребудет со мной до конца времён.

    Горбат и телом, и душой – я перенесу и это.

    Я откашлялся. Похоже, других отсрочек не придумать. Великое Деяние, подвиг, что запустит колесо Истории, лежал перед моим мысленным взором. Неужели я всё-таки решусь?

    Вы, может быть, и не поверите, но в тот поворотный момент, изменивший навсегда Вселенную, храбрость не оставила меня. Все колебания и страхи улетучились как дым. Я улыбнулся – слабо, хоть и вдохновенно – и принялся за дело.

    Лира стала тем посредником между магической силой Хаоса, заключённом в Камне, и моим сознанием, что позволил быстро и эффективно изменять реальность. Она заменила мне и заклинания, и волшебную палочку – я просто извлекал из неё ноты, в мыслях своих придавая им определённое значение. Камень пропускал через свою безграничную глубину всю эту череду символов-образов, подвергал верификации – и конвертировал в соответствии с моим замыслом.

    Моим ли? Вопрос этот тянется корнями к самому началу времён. Камень выступил моим орудием – или я его? Кем в действительности являлась кобыла-единорог, подарившая мне те исполненные чарующей страсти минуты-часы-эоны? Почему я так хорошо знаю, что именно нужно сделать, и к каким именно последствиям это приведёт в далёком будущем? Откуда эта, не сравнимая ни с чем, концентрация воли и мысли?

    Меч Ашкелон, словно утратив вес, поднялся в воздух и, подчиняясь моему желанию, приблизил своё острие вплотную. Я сжал лезвие рукой – до боли, чувствуя, как сталь рассекает ткани; клинок стал горячим от текущей на него крови, и я разжал захват.

    Лети, скорее, меч, куда велит мой гений – пиши, рождённое назло врагам, огнём горящее творенье!

    Ашкелон провёл первую линию по земле, удобряя её моей кровью – и я затрепетал, словно в экстазе. Так были посеяны семена нового Мирового Порядка. Здесь и сейчас создаётся отражение моей души, символ веры и силы – и каждая клеточка моя едина с этим зарождающимся Миром! Меч тоже задрожал, кривую выводя – ведь я дерзал увиденное в Камне железом-кровью начертать!

    Замысел мой не отличался сложностью или оригинальностью – наоборот, его суть сводилась к сплошной редукции, что казалось залогом неизбежного успеха. Я превращал сферическую геометрию в её одномерную римановскую проекцию. Именно простота должна была, в идеале, гарантировать успех.

    Агония моя длилась, похоже, бесконечно, и единственное, чего я хотел – это чтобы она не заканчивалась никогда. И, когда, наконец, на Образ, на Паттерн, рождённый мыслью, поставлена была Последняя Вуаль – акцент кровавый, точка, я каплю самую был – поразительно! – разочарован.

    Это и впрямь удивительно, но, создав величайшее творение в истории изобразительного искусства, я испытывал лёгкую неудовлетворённость. Причём как раз потому, что всё закончилось – и потому, что я едва ли смогу повторить всё снова – и ощутить всё вновь.

    Теперь она моя, Вселенная Порядка, и ничего в ней не свершится иначе, как с моего благословения. Nicolaus volente!

    Я встал, ликуя, и потряс торжественно руками. В тот самый миг, истощённый донельзя – как физически, так и психически – предпринятыми усилиями, сдобрив их потерей крови, – я рухнул без сознания.

    И сны опять явились услужливо ко мне – об Образе, сокрыт в котором пламень голубой –  начертан он на беломраморной скале, нависшей над обрывом, омываемом морской волной… И – шелест листьев – лес, дубрава бесконечная, зелёная, коричневая, золотая, и – склон долины, солнцем опалён, покрытый зарослями винограда… Река, холодная и бурная, хмельная, бежит стремительно, спешит в объятья океана…

    И было утро, и мир изменился так, как я мечтал во сне, и увидел я, что это хорошо. И встал я, счастливым заливаясь смехом, дабы окинуть взглядом своё прекрасное творенье.

    Вам никогда не разделить наполнивших меня эмоций радости, блаженства – в новорождённый, свежий мир я, будто в зеркало, смотрелся…

    Ничему не суждено длиться вечно, особенно счастью. Меня отвлекли гораздо раньше, чем я успел дать названия лесам и долам. Детский плач доносился откуда-то у меня из-за спины – оттуда, где, как я знал наверняка, не может существовать ни одно живое существо. Что-то вторглось в мои расчёты, необратимо изменив представление о новом мире, что-то неожиданное, но вполне предсказуемое. Мурашки побежали у меня по горбу, и я медленно, не отрывая взгляда от земли, обернулся к источнику плача.

    Плакал действительно ребёнок. Насколько я мог судить по его внешнему виду, младенец, лежавший в самом центре Образа, едва покинул материнскую утробу. Я замотал головой, отказываясь верить своим глазам. Огромных размеров – более сотни шагов в диаметре – овал, содержащий в себе обилие кривых и дуг, вдруг породил человеческое дитя?

    Едва ли человеческое, Ник.

    Несмотря на то, что в подсознании моём уже предательски закопошился совершенно очевидный ответ, я всё ещё сопротивлялся. Да как такое вообще возможно! Это – мой мир, что это за захватчик! Я чувствовал, как во мне поднимается волна возмущения.

    И всё-таки подобное возможно. За всё приходится платить – и за развлечения, и за вселенные.

    Мой сын – даже не знаю, откуда взялась эта уверенность, что там надрывается именно мальчик, – мой ребёнок от Единорога, присланного Камнем. Я с искренней обидой и почти ненавистью посмотрел на рубин. Он лежал на едва зажившей ране, пересёкшей ладонь, и с самым невинным видом переливался всевозможными оттенками красного. Вот чёрт!

    Хорошо, посмотрим, что из этого выйдет. Мои родители бросили меня, но я не таков. Хмыкнув и с сомнением покачав головой, я ступил на полыхнувший синеватым пламенем путь; он горел совсем как газовая горелка, только горелка, по чьей-то прихоти вытянутая в бесконечную линию.

    Я сделал второй шаг и почувствовал энергию, исходящую от Образа. Сила бурлила в нём, как в атомном реакторе. Любопытно, не свечение ли Черенкова я сейчас наблюдаю? По какой-то странной причине во мне крепло убеждение: сходить с Пути нельзя, иначе может случиться что-то совершенно непоправимое. Да, как и каждый источник энергии – независимо, примитивное ли это водяное колесо с системой зубчатых передач или паровой котёл, – Он содержал в себе опасность. И пользоваться Образом следовало с величайшей предосторожностью.

    Тем не менее, несмотря на всё обилие поворотов этой кажущейся совершенным безумием спирали, идти оказалось отнюдь не трудно. Наоборот, каждый шаг будто подпитывал меня силой, электрические токи буквально заряжали меня. Всё казалось совершенно нормальным, ведь начертанная моей кровью паутина такой и задумывалась.

    Виток за витком, продвигался я к ребёнку, в мыслях своих уже подбирая ему имя. Он плакал то слева, то справа, то за спиной, но с каждым разом – всё ближе и всё громче. Это – отцовская ответственность, убедил я себя, ответственность не только перед собственным дитятей, но и перед всеми теми центиллионами людей, живых существ, которые когда-либо появятся на свет – да и уже появились – в моём мире.

    Он лежал передо мной – сморщенный, красный и заплаканный, ревущий во всю мощь своих маленьких лёгких. Должно быть, ему холодно, сообразил я. Ребёнок – он действительно оказался мальчиком – нуждался в еде, воде и крове над головой. Ему нужна была забота, которую я не способен был дать по целому ряду причин.

    Выводы напрашивались сами собой. Я наклонился, взял младенца на руки и попытался успокоить. Как вы, должно быть, понимаете, все мои сюсюканья ни капельки его не убедили – наоборот, маленький мерзавец разорался ещё больше, требуя открыть доступ к материнской груди.

    Представив ближайшую Тень, где всё почти такое же, как здесь, в моём Эдеме, но обитают люди, усердные, добродушные и трудолюбивые, я отдал приказ. Образ загудел, как мощный электродвигатель – и вспыхнул ослепительно-белым огнём…

    … Когда я открыл глаза, перед ними плясали цветные круги. Это слишком ярко, надо будет что-то сделать, чтобы я и мои потомки не ослепли.

    Ребёнок кричал так громко, что мне волей-неволей пришлось прийти в себя и осмотреться в поисках селения, которое представлял себе, пребывая в центре Образа.

    Оно действительно находилось здесь, причём отнюдь не такое благополучное, как хотелось бы. Небольшая горная деревушка, подозрительно тихая, несмотря на полуденное время – и знакомое бледно-синее сияние Образа, исходящее из чёрного зёва ближайшей пещеры! Близнец, родившийся в Тени!

    Здесь недавно произошёл обвал – землетрясение – или нечто иное – разрушило восточную часть поселения. По остальной словно гигантский нож, прирезавший пространство одной Тени к другой, прошёлся. Дома, амбары и овины, будто рассечённые незримой силой, представляли собой удивительное и вместе с тем плачевное зрелище. Я предположил, что пострадали люди, а потому решил скрывать истину о собственной роли в данных событиях от любопытствующих.

    - Кто вы? Я вас здесь раньше не видела! – Голос, в других обстоятельствах, вероятно, мягкий и приятный, сейчас звучал взволнованно, но, в любом случае, принадлежал женщине.

    Я повернулся к ней– серо-зелёные глаза смотрели на меня с всё ещё очень красивого, но начинающего уже покрываться морщинками лица. Волосы, тёмно-русые или даже каштановые, скрывал матерчатый головной убор незнакомого фасона. Ей можно было дать лет тридцать пять, вероятно, даже сорок; высокая грудь приподымала простое домотканое платье – серое, а может, и белое, если строить догадки о первоначальном цвете.

    - Меня зовут Дворкин. Дворкин Баримен. – Я анаграммироавал свои имя, фамилию матери и прозвище – и новая версия мне вполне понравилась. – У меня мальчик.

    Это прозвучало глупо, и в других обстоятельствах я бы посмеялся над подобной сценой.

    - А у меня девочка, – почти сердито ответила женщина. – Симнее три недели, и она недавно осталась без отца.

    Вдова махнула рукой в сторону упрятанного в скальных недрах Образа; обвинение слышалось в её голосе, словно она знала, в чём дело, и я поспешил отвести взгляд.

    - Та же участь постигла мою Гуинн. – Я склонил голову и добавил в свой голос трагических ноток. – Как зовут тебя, добрая женщина?

    - Синна, и я последняя, кто осталась в Ледде. Дочурка да старый родитель задержали меня в этом проклятом Змеем месте, да папаша мой ночью помер.

    Она сделала паузу, словно ожидая от меня чего-то. Женщины любят, когда им отдают приказы – мне это ещё Рыжий Ларри говорил.

    - Есть ли у тебя козье молоко, Синна? Я слышал блеянье этих умных животных ещё когда шёл сюда.

    - Шёл? Да ты прямо из воздуха появился – горбатый и весь в порезах, а взгляд и вовсе тронутый, будто у колдуна какого-то.

    Я совершил ошибку, не отдав приказ сразу, нужно действовать, хоть и осторожно, но грубее. Она бедна и нуждается в защите, испытывает очевидный страх, упоминая о культе хаосского божества.

    - Прислужники жрецов Змея преследуют меня, Синна – Мой голос стал низким и доверительным. – Это потому, что я богат, силён, происхожу из благородной семьи и у меня много завистников… Да пригласи меня, наконец, в дом и предложи что-нибудь поесть!

    Последние слова подействовали. Синна, недовольно покачивая головой, провела меня в один из домиков, где в небольшой колыбельке и вправду обнаружилась славная на вид девочка обещанного возраста. Я угостился козьим сыром и хлебом, за которые рассчитался парой золотых монет – неслыханная щедрость по любым стандартам.

    Синна попробовала золото на зуб и, несмотря на алчное удовлетворение, промелькнувшее в её взоре, выказала подозрительность. Ей не понравился профиль на реверсе.

    - Что это за король такой – Оберон? – Вот уж вопрос, действительно! Откуда мне знать – я их в Тенях ворую! Я призвал на помощь все силы Хаоса – нет, Порядка! – сокрытые в Камне, и потребовал придать изображению на монетке лик моего сына, но повзрослевшего, в среднем возрасте.

    К моему удивлению, ничего не изменилось, но… Это он! Похож на меня, и притом весьма, только стать другая – широк в плечах, высок, грудь колесом, носит к тому же небольшую бороду. Должно быть, Образ и Камень постарались.

    - Ты держишь его на руках, Симнея. Это твой король. – Я совершил большую ошибку, ведь Синна, ужаснувшись, ахнула, и развела руки, словно прикоснулась к раскалённому железу. Мальчик, только что получивший имя, едва не расстался не только с ним, но и с жизнью, ведь дощатый пол мчался ему навстречу с угрожающей скоростью. Я ни за что не успел бы подхватить его на лету – не успел бы, если бы не Камень, многократно ускоривший мои движения.

    Он оказался в моих объятиях, несмотря ни на что, а Синна, расплакавшись, только и делала, что извинялась. Наконец, она расстегнула завязки платья, и рыдающий монарх получил возможность припасть к её обнажённой груди. Удовлетворённое чмоканье Оберона успокоило меня; я, будто загипнотизированный, наблюдал за то и дело подёргивающейся белой грудью.

    - Нравлюсь? – В голосе Синны слышалось лишь очень лёгкое возбуждение, почти скрытое под толстым слоем откровенного отвращения; она старалась не смотреть на меня. Впрочем, я не видел причин волноваться.

    - Ты нянчишь сейчас короля, Синна, и дочь твоя всегда будет привечена при дворе…

    Она засмеялась – горько, зло – и уставилась на меня так, будто я её опорочил и ограбил.

    - Какого короля? Обокрал ты, поди, кого-то, потому тебя и гонят, как зверя! – Говорила она, как я вдруг сообразил на каком-то упрощённом диалекте лограттари, который я про себя решил называть просто тари. – Или я, по-твоему, верю тебе – верю, что дитё это – король?

    Серьёзность положения начала доходить до меня. Придётся создать королевство, отстроить его столицу, короновать мальца – и только тогда Синна мне поверит. В противном случае её преданность, даже щедро оплаченную, трудно гарантировать. Да и вообще: противостоять Хаосу – а война эта неизбежно начнётся, вопрос только в том, как скоро – без многочисленной армии нельзя. Создавай семью, Ник, строй державу… Дворкин, теперь Дворкин!

    - Синна, я говорил тебе уже, что Хаос, слуги Змея преследуют меня. Заклятьем жутким мой, от рождения прекрасный, был исковеркан облик – уродлив я при свете дня.

    Я мелодраматично приложил ладонь к груди. Синна оживилась и внимательно слушала; женщины, видите ли, падки на поэзию, деньги и ложь. Я был готов дать ей всё, сразу и в неограниченном количестве – лишь бы она позаботилась о мальчике. В какой-то мере это и спорт, и я хотел выиграть.

    - Но, свет Луны едва рассеет ночь, красив становится лицом – тот, что оболган тёмным Злом…

    Во тьме все кошки серы – так поняла она меня и, словно нехотя, кивнула.