Империя Хама

Глава 8

Я не помню дословно той медвяной проповеди Златоуста. А если бы и помнил, не стал бы приводить её слово в слово: мне кажется, речь Хама с её особым словоподбором и грамматическим строем сама по себе прельщает человека. Да ведь и его выразительная жестикуляция завораживает, его движения похожи скорее на балет.

Понтифик говорил в тот вечер о природе власти. Нет власти не от Бога, противящийся власти противится указанию Божьему. Власть — тяжкое бремя. Именно поэтому нужно уважать любого человека, облечённого властью: не столько за личные качества, сколько за ту милость, которая даётся ему Божьим произволением. Но и за душевные качества тоже: без них он не смог бы принять это тяжкое бремя. Не стоит каждому стремиться взвалить на себя ношу власти, но лишь тому, кто насквозь проникнут духом Христа. Как же проникнуться духом Христа? Как иначе, если не через наполнение себя знанием всех людей? Как иначе, если не через Свободную Любовь — тот путь, коий Богочеловек указал и навеки заповедал страждущему человечеству? Только Дух Любви даёт право на власть и произволение… И так далее.

Сейчас, в современном своём состоянии я ясно вижу ложку яда в этой бочке мёда. Тогда, разумеется, я не мог зрением своего ума различить этот яд. Но хорошо помню, что в тот раз проповедь Понтифика не произвела на меня такого завораживающего впечатления, как раньше. Почему? Во-первых, я был сердит на Тину: сама ведь звала меня домой с вполне определённой целью, а вместо того сначала потчует меня полоумными азиатами (именно так, увы, я думал о бирманском педагоге, и, ей-ей, чуть его не возненавидел!, как все мы бываем злы на лекарей нашего естества!), а потом заставляет слушать богословские речи. Это раздражение по отношению к девушке обернулось, в конце концов, раздражением по отношению к Понтифику, хоть я и стыдился такого чувства. Во-вторых, чем-то всё же уязвил меня учитель из Бирмы, его спокойная и столь презрительная манера, так что не вполне уютно мне было. Ведь оставались же тогда во мне, двадцатидвухлетнем, вопреки всем проповедям, всем потокам выразительной лести внутреннему хаму, остатки совести и стыда, ведь было подспудное ощущение того, что не больно это хорошо — сразу лезть под юбку первой смазливой девице! Вот бирманец и затронул, и взболтал эти остатки. Так что видел я знакомый с детства смуглый лик Понтифика, лик с волевыми обводами скул, с большими и чуть азиатскими глазами, в раме чёрных как смоль волос, с впечатывающим в землю взглядом — видел его без прежнего пронзительного и сладкого ужаса и восторга. Нет-нет, а и поглядывал я на саму Тину, на её лицо, исказившееся полной, фанатической преданностью, такой, когда люди в огонь готовы броситься или собственную руку способны, не поколебавшись, отсечь за своего лидера. Эта преданность меня тоже уязвила.

Проповедь прервалась историческим блоком: диктор за кадром толковал слова Хама, попутно рассказывая, как скверно люди жили раньше и как чудесно живётся нам сейчас, в Союзе Свободных. Тина встряхнулась.

— Я думаю, Тина, ты бы ничего не пожалела, чтобы  с о т в о р и т ь  с Его Святейшеством что-нибудь, — пробормотал я с каким-то гадким выражением. Девушка повернулась ко мне, широко распахнула глаза.

— Конечно! — подтвердила она. — Конечно… Только, увы, мне это никак не светит… Вот тёте Лиме — может быть. Ты ведь знаешь, что Святейший прибывает в Москву через неделю? И что Он совершит публичное служение в храме Христа Спасителя?

— Ещё бы, каждый знает… А чем это, — поразился я, — чем твоя тётя такая особенная?

— Он на Таинстве предварительном выберет Всенародную невесту, одну из местных жриц! — восторженным шёпотом сообщила Тина.

— Так она жрица?! — ахнул я.

Ж р и ц а,  или священнослужительница, в «табели о рангах» Свободного Союза стоит ещё выше, чем дива. Жрица должна иметь не только внешние данные и пластику дивы, но быть глубоко религиозной особой, проэкзаменованной на предмет знания Истинного Евангелия и допущенной до служения Советом жриц. (А вообще-то готовят на жриц в Университете Свободы, и не так много тех, которых возвели в сан без образования.) Понимаете ли вы, что здесь имеется в виду под словом «служение»? Такой публичный и демонический культ похоти, что по сравнению с ним обычные представления в клубах Свободы кажутся невинным детским утренником. Тина расплылась в довольной улыбке чеширского кота, радостно закивала головой.

— Что-то тогда её племянница ведёт себя совсем не по-жречески… — буркнул я. Тина изменилась в лице.

— Ох, Несс! Мне так неловко! Давай после проповеди, ладно? Я ведь не могу взять и оторваться, это же просто… кощунство! — Я сумрачно покивал, ничего не имея возразить против такого религиозного пыла. — Несси, ну, не сердись! Ты знаешь, что тётя мне дала два пропуска на Литургию? Хочешь, пойдём вместе?

Я пожал плечами, но, кажется, смягчился: пропуск на такое зрелище мне, рядовому инструктору, не было достать никакой надежды. И увидеть живого Понтифика!

— Хочешь — возьми их, держи у себя! — Тина засуетилась, проворно достала из сумочки и буквально всучила, всунула мне в руку две пластиковых карточки с магнитной полосой. — Держи! Видишь, как я тебе доверяю! Ты очень милый, Несс, честное слово! Ой! Смотри, снова начинается!

Девушка вновь прильнула к стереовизору. Я для приличия подождал полминуты.

— Дорогуша, прости, я очень спешу… — промямлил я. — Я обещал, я не имею  права не прийти… Я уж пойду, ладно? — Тина нетерпеливо кивнула, встряхнув волосами, даже не глядя на меня. На цыпочках, чтобы не мешать общению верующей души с Первосвященником, я вышел из её квартиры.