Mania Divina

Часть вторая. Глава 2

24 февраля 1997 года, в понедельник, без десяти минут девять я уже подходил к дому, адрес которого мне указали. Это был двухэтажный, жалкий, едва ли не аварийный домишко, построенный в первой половине двадцатого века. Квартиры оказались расположенными не вокруг лестничной клетки, а «по коридорной системе», как в общежитии.

Я постучал в дверь, и Галина Григорьевна открыла мне немедленно, будто стояла за дверью; поздоровалась, улыбаясь, но почти шепотом; приняла моё пальто.

— У вас скудная квартирка, — пробормотал я невольно. — Как вы помещаетесь здесь втроём?

— Это Лилина квартира, — пояснила она всё тем же шёпотом. — Съёмная, то есть. Проходите, пожалуйста…

Мы вошли в комнату. Я, встретившись взглядом с моей потенциальной пациенткой, нерешительно остановился почти на самом пороге, осознав вдруг: сколь бы девушка ни была больна, мы ведь пришли к ней домой, вторглись в жилище, за аренду которого она заплатила своими деньгами, и позволения прийти, вероятно, не спросили, потому «хозяйка» едва ли очень рада нас видеть, особенно в таком количестве.

Лилия («Вот ведь имечко! — пронеслось в моей голове.  — Маяковский, Лиля Брик. Поэт застрелился. Герб Франции. Лилии полевые, как они растут: ни трудятся, ни прядут»), видимо, совсем недавно проснулась, и теперь сидела на постели, но не спустив ноги на пол, а согнув их в коленях и обхватив руками. Была она в светлой толстовке (или правильней называть такие облегающие свитера с глухим воротом водолазками?) и в светлых же трико, которые почему-то напомнили мне трико артистов балета. Да и вся она напоминала мальчика-танцора, но не только это поразило меня, конечно, а бросился в глаза утончённый рисунок лица, с тонким и длинным носом, широко расставленными глазами, стремительным контуром подбородка, выразительными полукружьями бровей, наконец, с самим цветом кожи, хотя и не белым, как бумага, но таким бледным, что думалось: кто-то выпил всю кровь из этого красивого мальчика. Даже и не мальчика. Слово «мальчик» заключает в себе, во-первых, намёк на пол, во-вторых, хоть отчасти намёк на детскую резвость, тут же не было ни того, ни другого. Лицо печального клоуна. Лицо кастрата, сказал бы я, если бы не боялся, что меня не поймут, а само слово прозвучит грубо. Лицо существа третьего пола; существа из иного мира. Лицо сивиллы (я имел очень смутное понятие о том, кто такие сивиллы и как они должны выглядеть, но почему-то именно это слово сразу пришло мне на ум). Фамильное сходство, впрочем, имелось, даже явное, и всё-таки, несмотря на сходство, какая пропасть была между этим лицом и лицом Анжелы, что была тут же, на стуле, рядом с кроватью!

Увидев меня, Лилия вздрогнула.

— Кто вы?  — спросила она негромко.

— Это врач, Лилечка… — заторопилась мать. — Понимаешь ли, дело в том, что мы подумали…

— Врач?! — её выразительные брови высоко поднялись. Она горько, пронзительно улыбнулась. — Ну что же, лечите меня, если уж вам так хочется… 

Я подошёл к постели ближе, взял второй свободный стул, сел в метре от неё, совсем недалеко от Анжелы, которая сидела у ног младшей сестры.

— Я Пётр Степанович Казначеев. А вы… кто вы? — вдруг повторил я её вопрос, решив сразу брать быка за рога.

Лилия посмотрела мне в глаза и улыбнулась одними кончиками губ.

— Вы, правда, хотите, чтобы я вам ответила? Пожалуйста, я отвечу. Всю правду. Я Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой. Побеждающий наследует всё, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном.

Я слегка содрогнулся. Впрочем, этакие словесные загадки — ещё не признак сумасшествия: наоборот, что-то уж слишком мудрёно.

Галина Григорьевна за моей спиной  тяжело вздохнула.

— Видите, видите, — прошептала она.

— Пока ещё ничего не вижу, — оборвал я её несколько невежливо. — Умение процитировать Библию ещё не признак… расстройства. Я тоже с большим… интересом читаю Библию, Лиля.

— Правда? — спросила она всё так же, слегка насмешливо. — А про свиней вы там читали?

— Про свиней? —  растерялся я.

— Про бесов, которые вышли из бесноватого и вошли в стадо свиней, — пояснила она. — Кстати, а понимаете вы, что у него была та же самая профессия, что у вас?

— У кого — у бесноватого?

— У Иисуса Христа. Он тоже был психиатром. Я ведь не ошиблась? Ну что же: вы прямо сейчас приступите к изгнанию бесов? Сначала поищите свиней. Хотя их найти несложно...

Селезнёва-мать за моей спиной всхлипнула.

— А в вас много бесов? — спросил я наивно.

— О-о! — протянула она, округлив губы. — Целый легион. Небесных сил во главе с архистратигом Михаилом. Господи! — совершенно неожиданно вскричала она и, спрятав лицо в ладони, горько разрыдалась. — Как же вам не стыдно!

Я беспомощно оглянулся. Мать и старшая дочь смотрели на меня вопросительно. Я пожал плечами, развёл руками.

— Не знаю, — сказал я тихо. — Ещё не понимаю: сложно. Этого пока недостаточно.

— Чего вам недостаточно? — сквозь ладони сдавленно проговорила Лилия.  — Голой, что ли, хотите вы, чтобы я перед вами сплясала, этого вам будет достаточно? Не дождётесь.

Я решил оставить эту дикую реплику без ответа, чтобы не провоцировать аффект: в факте расстройства я уже не сомневался, но ещё гадал о диагнозе. Пока то, что я наблюдал, скорее говорило в пользу дезорганизованного типа: алогичная речь, алогичное поведение. Впрочем, и простой невроз ещё нельзя было исключить. В дверь вдруг раздался звонок; Галина Григорьевна бросилась открывать. Лилия вновь вздрогнула, отняла руки от лица, уставилась на дверной проём с напряжённым вниманием. Я смотрел на неё, и, лишь обернувшись, с изумлением увидел в небольшой комнате ещё четырёх мужчин, так что сразу стало людно и тесно.