Тропа кровавых цветов

Эпизод двенадцатый

***

Леса Валахии. Около года назад

Приятное тепло разлилось по телу; Тревор брёл через лес, утопая ногами во мху, мыслями – в мягком, обволакивающем головокружении. Верхушки осин, клёнов и молодых дубков, тёмно-зелёные лапы угрюмых елей, медленно темнеющее небо сверху и узловатые корни внизу – всё смешалось в один пьяный водоворот.

Ещё один глоток из фляги; он довольно заурчал. Вишнёвая настойка, подарок того самого деревенского старосты – очень крепкая, ближе к рому, водке или бренди, чем к вину. Обжигает горло терпкой вишнёвой сладостью, нашёптывает гадости, дразнит. Он давно не напивался допьяна – в нынешней Валахии, полной адских тварей, это как минимум небезопасно, – но сегодня почему-то захотелось.

Возможно – потому что вчера они ещё на один крупный шаг приблизились к замку Дракулы: схватились с отрядом адских тварей во главе с вампиршей. Под ударами Звезды Смерти, сдирающими плоть с костей, скованная чарами Сейфы, с колом у сердца, та рассказала, что Кармилла, одна из главных союзниц Дракулы, предала его, чтобы захватить Брэилу – крупный торговый город; теперь в замке раскол и катастрофа, Дракула переместил его в долину неподалёку. Вампирша откололась и от армии Кармиллы, и от Дракулы, и сбежала с кучкой приближённых – но ей недолго оставалось наслаждаться своим посмертием.

Вчера Тревор впервые увидел, как вампиры плачут. И узнал, что плачут они кровью – алым вместо солёной воды.

Он не хотел признаваться себе, что, глядя на оскаленные в гримасе боли клыки вампирши, вспоминал другие клыки – аккуратные острые клычки, изредка мелькающие в улыбке или в азарте боя. Но его рука не дрогнула, когда он вонзил вампирше кол в сердце – сделал то, что сделать необходимо.

Убил нечисть. Всего-навсего. Как всегда.

Чары Сейфы завершили его работу. Уродливая кучка костей и пепла – вот и всё, что осталось от статной красавицы.

Желтоглазой, как...

Он зажмурился. Глоток. Глоток. Ещё глоток. Сел на поваленное дерево, прислушиваясь к тихому шуму воды – где-то рядом, кажется, есть речка и водопад.

Что за бред? С каких пор после убийства вампира он чувствует себя так, будто расправился с человеком?..

Вампирша, так или иначе, подарила им ценные сведения. Позже Адриан, выслушав их с Сейфой рассказ (при пытках и казни он присутствовать не пожелал – только проинструктировал их, о чём и как следует спрашивать), вздохнул и задумчиво проговорил:

– Что ж, этого можно было ожидать. Кармилла всегда была стервой, одержимой лишь собственными амбициями. Удивлён, что он вообще её позвал... Вампиры слишком эгоисты, чтобы действовать сообща. – (Заметив удивлённые взгляды Сейфы и Тревора, он встряхнул головой, словно избавляясь от лишних мыслей). – Если она не солгала, нам два дня пути до замка. Останется только проникнуть внутрь – а это уже дело техники.

Да, только вот что делать дальше? Как ты поступишь с собственным отцом – сможешь ли так поступить, если это будет неизбежно? Или всё ещё надеешься переубедить его – хотя несколько лет не получалось?..

Ни он, ни Сейфа не задали этот вопрос – хотя он напряжённым звоном вибрировал в воздухе.

Ещё глоток. Тревор пошёл на шум воды, отдаваясь медовой вязкости момента, вкрадчивому шёпоту вишнёвой настойки в ушах. Странно – с чего бы ему, поклоннику пива, так нравится вишнёвая сладость? Так недолго и вино полюбить. Позор.

– Ты что, лорд, что ли, мм, Бельмонт?.. Аристократ хренов! – Тревор хихикнул – и вновь приложился к фляге. Собственный титул всегда был у него неисчерпаемой темой для шуток.

Возможно, он решил напиться ещё и потому, что вчера впервые поцеловал Сейфу. На привале, после боя, в укромном уголке за деревьями, при свете костра. Сначала она вспыхнула, смущённо застыла; он слышал, как колотится её сердце под голубым балахоном – загнанно, как у птички. Потом – отвечала всё решительнее; они целовались долго и жадно, с нежным и странным трепетом. Но он не стал идти дальше – Сейфа определённо девственница, и определённо с этим нужно подождать. По крайней мере, не на голой земле; по крайней мере, не за два дня до возможной гибели. Вот потом, если всё сложится...

Если всё сложится. Что его ждёт – новая жизнь? Да, он влюблён в Сейфу, она храбрая, умная, потрясающая – но сможет ли он приспособиться к этой новой жизни? Уют и стабильность, тихая гавань – после дорог, политых кровью, после политой кровью жизни в семье.

А Сейфа явно не согласится на что-то другое, помимо полноценного союза и тихой гавани. Она слишком гордая.

– Неужели придётся жениться? – горько хихикая, он опрокинул в себя остатки настойки – и с сожалением вздохнул. – Ну ты даёшь, Бельмонт, довела тебя жизнь! М-да-а... Нет, если я выживу после всего этого бардака – согласен, это даже вполне себе повод жениться, почему нет! Но... Чёрт. Побудем лордами, побудем джентльменами... Мадам! – (Он изобразил поклон, отведя в сторону руку с воображаемой шляпой; покачнулся и снова сдавленно захохотал). – Кто вообще тебе сказал, что она за тебя пойдёт – за такое заросшее чучело, как ты? Начнём с этого.

Шум воды становился всё ближе, превращаясь в урчащий грохот; мелкие прохладные капли повисли в воздухе. Тревор шагнул вперёд, раздвинул кусты шиповника – и...

И увидел истинную причину своего решения напиться.

Алукард застёгивал штаны, сидя на камнях у ревущего водопада. Встал, смахнул остатки воды с тела; его волосы были собраны на затылке – и Тревор замер от непривычности этого зрелища. Потом – поднял руку, щёлкнул заколкой, позволив потоку золотых прядей разлиться по спине; они засияли под сумеречным светом, почти слепя. Нагнулся, чтобы вытереть ноги, живот и грудь, потом снова выпрямился...

Не зная, почему и зачем, Тревор стоял и смотрел – в глупом ступоре, жадно поглощая взглядом каждое по-кошачьи упругое плавное движение, простое в своей обытовлённости. Изящная статуэтка, хрупкая полуголая фигурка на фоне громады водопада. Есть в этом что-то особенное – видеть его тогда, когда он думает, что его никто не видит. Когда он один.

Видеть эту мраморно-белую кожу, скульптурно очерченные мышцы, аккуратную впалую линию, сбегающую вниз посередине груди и пресса, контуры шеи, плеч, ключиц, эту чёртову узкую талию; изгиб тугой и плавный, как тетива лука, как натянутые нервы за секунду до нападения врага. Длинные пальцы, с которых он стряхивает капли, стройные бёдра, худые босые ступни – будто с портрета какого-нибудь христианского мученика, смотрящего в небо в религиозном экстазе, в добродетельно-порочной смеси боли и наслаждения... Нежные голубые венки на тыльной стороне ладоней – их видно даже отсюда. Острый подбородок, скулы, глаза...

Стоп. Глаза?

– Бельмонт, ты пришёл искупаться, посмотреть на водопад или посмотреть на меня?

Проклятье. Эта хитро-насмешливая улыбка – наглость, скрытая за вежливой доброжелательностью. Вспыхнув, он вышел из зарослей.

– Я... Я просто шёл мимо.

– Да? – Алукард невозмутимо стряхнул с волос остатки влаги; выпрямился, скрестив руки на груди. – Ну, если хочешь, присоединяйся, поплавай. Места тут полно. Думаю, ещё часа два нам точно стоит отдохнуть.

Отдохнуть. Этот низкий – и одновременно нежно-бархатный голос, от которого почему-то переворачиваются все внутренности... Чёрт, чёрт, чёрт. Понятно, понятно, что он должен сделать, что должен ответить – но...

Но искус вишнёвой настойки и золотых глаз шепчет совсем о другом.

– Я... Не знаю, я... – (Шаг вперёд, ещё шаг; рокот водопада, белые облака пара и воды. Алукард смотрел на него в упор, не двигаясь с места; его зрачки – вертикальные кошачьи щели – стали чуть шире. У Тревора пересохло во рту). – Я не понимаю, что со мной происходит. Ты... Это наваждение какое-то, глупость, знаешь. Извини, что я это говорю. Ты, наверное, и смотреть в мою сторону не захочешь, когда услышишь это. То есть...

Уголки тонких губ дрогнули от сдерживаемой улыбки. Алукард склонил голову набок – голодная кошка в предвкушении обеда. Не к месту Тревор вспомнил сладкие стоны старостиной дочки – и во рту стало ещё суше.

– Что же услышу? Не томи. Я не знаю о тебе чего-то постыдного?

– Н-нет, но...

– Кстати, желаю счастья вам с Сейфой. Я действительно за вас рад.

Он вздрогнул.

– Не говори так.

– Почему?

– Потому что... – (Он задохнулся, беспомощно переводя дыхание. Повсюду проклятая вишня – или это уже аромат его тела, ведь он стоит всего в паре шагов?..). – Ты же всё понимаешь, да? Не заставляй меня это говорить. Пожалуйста.

Узкая светлая бровь поползла вверх.

– Понимаю что?

Издевается. Всё ясно.

– То, что со мной происходит, – хрипло выдавил он, дрожа, утопая в нелепой лихорадке, поглощённый им, как старинной картиной. Томные юноши Караваджо с алыми губами, с порочным взглядом тёмных глаз, среди скрипок, цветов и гниющих фруктов. Юноши Караваджо. Мать обожала картины модной болонской школы. – Ты... Ты умён, остроумен и храбр, Алукард. Ты тактичный, внимательный, чуткий. Ты отличный стратег, образованный интересный собеседник. Ты прекрасный воин и... надёжный друг. Точнее, я хотел бы считать тебя другом. Не думал, что скажу это – но после всего, что с нами произошло... Да. – (Он помолчал, мучительно подбирая слова. Алукард ждал, не перебивая). – Я больше не считаю тебя пиявкой, кровососом, нечистью, как было вначале. Ты... Да, ты не человек – но, будь ты человеком, я считал бы тебя одним из самых достойных смертных, кого знаю. Человеком чести. Аристократом в истинном смысле этого слова – а не как у многих... У меня, например. – (Он нервно усмехнулся). – Но... Но, боюсь, я не могу считать тебя другом. Никогда уже не смогу. Потому что... Потому что, как только я с тобой рядом – да и не рядом, в общем-то, тоже, когда я просто думаю о тебе, а думаю я о тебе всё чаще, – со мной происходит что-то странное, какая-то невообразимая, прости меня за мат, хуйня. Я... Я просто с ума схожу, – обессиленно выдохнул он – почти неслышно под шумом водопада. – Честное слово, буквально теряю рассудок – как пацан. Причём такой пацан, каким я никогда не был. Меня всегда привлекали только женщины, я люблю женщин, обожаю их! Наверное, я уже могу сказать, что люблю Сейфу... Наверное. По крайней мере, я желаю её, и при этом мне хочется о ней заботиться. Но ты... Это что-то непонятное совершенно, меня просто тащит куда-то, и я не могу сопротивляться. Меня рвёт на клочки от желания каждый грёбаный день – и кажется, что сильнее этого желания нет ничего на свете. И я... Ты...

Он взмахнул руками, будто пытаясь поймать ускользающие слова в воздухе – среди марева капель, – но ничего не поймал. Вместо этого шагнул вперёд – и ещё вперёд, и ещё. Протянул руки, не видя ничего, кроме рисунка тонких губ – но...

Но через секунду уже лежал на камнях, шипя от боли. Алукард склонился над ним, зло улыбаясь, придавив его шею длинными пальцами. Такой улыбки Тревор у него никогда не видел – и был даже рад, что ему нечем дышать.

Вот бы умереть так. Просто умереть. Если он не выдержит всего этого бесчестья и задушит его прямо сейчас, а тело сбросит в водопад – пускай. Нет смысла сопротивляться.

Ни в чём нет смысла.

Такой красоте не сопротивляются. Она несокрушима, как смерть.

– Самонадеянно, Бельмонт. Слишком самонадеянно.

Не прекращая сжимать его горло, Алукард перекинул через него ногу и уселся сверху; Тревор придушенно застонал. Всё в нём превратилось в жаркий комок нервов, пульсирующий внутри живота – ещё, ещё, ещё, только бы, только бы...

– Ты... Ты такой лёгкий, – с удивлением прохрипел он – так очарованно, что Алукард расхохотался, запрокинув голову вверх.

– Да ну?

И рывком наклонился вперёд, впившись губами в его губы.

Поцелуй смешался с укусом; острые клыки, жадные, жадные движения в горячей пляске языков, жадное соперничество – даже здесь. Колотясь в дрожи, Тревор запустил пальцы в облако золотых волос, снова и снова ловя нижнюю губу, обводя кончиком языка контур верхней, слизывая с его клыков собственную кровь; где-то саднит, но это неважно. Всё неважно.

Безвольная слабость накрыла его волной колдовского сна, диковинного онемения; он думал, что всё произойдёт не так, – думал, что произойдёт?.. Алукард прогнулся в спине, маняще пройдясь ягодицами по его члену, потёрся об него – ещё и ещё, упругим развратным движением, через ткань штанов; не выдержав, Тревор снова застонал, снова жадно потянулся к нему... И снова был с нечеловеческой силой прижат к земле. Поцелуи, укусы, поцелуи и укусы, стоны, смешанные с рычанием, приглушённые рокотом водопада; они покатились по земле, пожирая друг друга.

Эта белая кожа, оказывается, такая шелковистая наощупь – хочется трогать и трогать, невозможно остановиться. Жадно лаская талию и гибкую спину, лопатки, ключицы, облизывая кончики длинных пальцев и бедренные косточки, Тревор восхищённо стонал:

– Ты охуенный, просто охуенный... Боже, чёрт, блядь, знал бы ты, какой ты охуенный!..

– Куда же делось всё твоё красноречие, мм? – тихо смеясь, промурлыкал Алукард – и запустил руку ему в штаны.

Движение прохладных пальцев, ещё одно, ещё, ещё, ещё; сжимая его упругие ягодицы в ответ, расцарапывая узкую нежную спину, Тревор со стыдом, ужасом и восторгом закричал, забился в сладких судорогах, подставляясь брызгам водопада.

– Какой-то ты чересчур впечатлительный, Бельмонт, – улыбаясь с чарующим высокомерием, отметил Алукард – и слизал его семя с ладони.