Девочка за блефовый марьяж

Глава 4

Здание из красного обшарпанного временем красного кирпича лениво распахнуло проржавевшие ворота, впуская на территорию серый автозак. Конвойные, четыре пары, не дрогнули, лишь псы подпалые немецкие овчарки с черными мордами, как по команде натянули поводы и принялись шавкать слюнявыми пастями, скребя лапами. Они рвались навстречу неизвестно кому, исполняя долг, но не смели ступить вперед, за линию. Автозак остановился в пяти метрах от входа. Дверь КПП отворилась, и навстречу вышел конвойный, отступая в сторону. За ним проследовала массивная фигура плечистого человека, мужчины с черными как ночь глазами и заросшим лицом. На лице – серебро, переходящее в белые виски, серебряную голову. Южанин по крови, он поседел лишь сверху, копной густых голос, сохранив цвет и темперамент в сердце.

Его появление вызвало еще большее напряжение на тюремном дворе. Конвойные на вышках подтянули ближе винтовки, готовые в любой момент открыть стрельбу. По кому? Ответа не было, ибо на выщербленном бетоне сейчас находились только те, кто был по ту сторону. Не считая псов и сопровождения, конечно. Встреча не могла быть организована сама по себе. Ее инициировали ради всеми желаемого порядка, а его в сибирском городке не могло быть без передела власти, особенно криминальной, темной и весомой по сравнению с законниками.

- Приветствую тебя, Геваз. – тихо проговорил плечистый мужчина, но слышно на весь двор следственного изолятора, несмотря на приглушенный лай псов. Словно раскатом грома, едва забрезжившего на спокойном небе.

- Рад видеть Вас, Паата. – второй человек, сидевший на лавке автозака, предпочитал оставаться в тени. Он наклонился и протянул тому руку.

Седоволосый мужчина, тяжело ступая, приблизился и взобрался по ступенькам в обустроенный кузов спецмашины. Заняв место рядом со вторым, огляделся.

- Я подумал над твоим предложением. Соглашусь, да и для нее так лучше.

- Рад, что мы нашли компромисс. – он кивает одному из конвойных, и тот «сворачивает» представление, захлопывая дверцу спецмашины. Псов уводят, автозак трогается с места, и за ним устремляется с обочины черный мерседес, держась на ближней дистанции. С ощутимым облегчением следственный изолятор Кемерово захлопывает свои ворота, словно скинув приличный груз, человека, от которого зависело слишком многое на зоне, и еще больше на воле. Правда, там он становился хотя бы смертным, уязвимым.

Через пару километров автозак причаливает к обочине, давая мерсу остановиться у себя перед кабиной. Из кузова выходят двое мужчин, пересаживаясь в иномарку, и последний машет рукой водителю спецмашины. Та трогается, удаляясь.

- Воля… Забытый запах, - трогательно и эмоционально произносит седоволосый мужчина, оставив распахнутой дверцу иномарки. Его черные глаза заволокло влагой при виде края сочного леса и поля, играющего под ветром травами, как волнами.

- У Вас будет время отдохнуть и насладиться волей. Я принимаю лишь часть балагана, в остальном Вы по-прежнему будете на банке. Самира не передумает? – кажется, последняя фраза беспокоит мужчину больше.

- Самира поступит так, как подобает приличной девушке. Она не посмеет противиться воле отца. – выдыхает удовлетворенно Паата, поправляя непривычную к ношению белоснежную рубашку.

Крупная рука подтягивает дверцу и захлопывает. Мерс срывается с места, плавно набирая скорость и двигается в сторону элитного коттеджного поселка под городом.

Мира

Моя жизнь не была тяжелой, разве только в самом ее начале, когда мы с мамой ютились в старом деревенском доме, и порой приходилось по несколько дней есть только черствый хлеб с молоком. Его приносила соседка, которая держала огромную корову в сарае. У нее была большая морда с мокрым гладким носом и шершавым языком, но гладить ее было страшно, так громко и протяжно, словно гудок поезда, она могла замычать.

Моя мама была лучшим человеком на свете. Как и все дети, я считала так и считаю, но она умерла от воспаления легких, когда в очередной раз приехала… со свиданки. Терминологию я усвоила с младых ногтей, потому что слышала взрослые разговоры. В свои пять понимала, что мой отец сидит в тюрьме, и мама не может его забыть. Работает пару месяцев в совхозе, собирает хлеб, крупу, покупает сигареты и уезжает на сутки, чтобы стоять в очереди у тюрьмы ради передачки или свидания. С одной из таких поездок она вернулась больная, и пролежав несколько дней в горячке, умерла.

Соседка обнаружила меня зареванную. Больше не хотелось играть плетеными из серой волглой пряжи куклами, или точить деревяшки тупым ножиком. Не хотелось есть и пить, потому что единственный на свете человек, любимый, самый важный, перестал дышать, остановив взгляд зеленых глаз на протекающем деревянном потолке. Ее светлые карамельные волосы, которые я с удовольствием заплетала в тугую косу, поблекли, и бледные руки безжизненно легли вдоль туловища. Это был мой первый и самый жестокий в жизни урок.

Я сидела возле мамы и уговаривала ее не умирать, просила забыть папу и больше не уезжать, но было уже поздно… Меня отдали в детский дом, который казался тюрьмой для детей. Узкие железные кровати с шелушащимися краской спинками, скрипучие толстые двери в комнатах, бесцветные лица. Играть было нельзя, кричать и петь тоже. Постепенно, путем периодических изоляций в карантин, я усвоила уроки взрослых и почти смирилась, пока однажды ночью… в коридоре не зажегся свет и двое взрослых мужчин встали на пороге. Один приблизился к кровати, одной из многих в общей спальне. Каким-то шестым чувством я почуяла, что по мою душу…

- Самира, - обратился один из них. От него пахло сигаретами и вкусным мылом. Крупные руки подняли меня под мышки из постели и прижали к себе. Тело почувствовало грубую холодную с улицы одежду. На мне была тонкая пижама, едва доходившая штанишками до колен.

Он вынес меня на свет и отодвинул от себя. Пронзительные черные как у дьявола глаза взглянули в лицо оценивающе. Я не боялась, просто замерла, ожидая, что будет дальше.

- У тебя глаза Марины… - глухо проговорил и на весу завернул меня в свою огромную кожаную куртку, снова прижав к себе. Его черная борода щекотала висок и лицо, но я понимала, что моя жизнь круто изменится с этого дня. Он… мой отец. Видела его впервые, у мамы не было даже фотографии. Нашел меня. Он любил мою маму и помнил обо мне! Горячие слезы текли по щекам, размывая образ заведующей, колченого шлепающей за нами по коридору и умоляющей подписать какие-то документы. Сопровождающий отца, такой же чернобородый мужчина, кажется, что-то подписал. Ни одной моей вещи не забрали, не сказали ни слова.

Мы долго ехали в машине, и когда я уже начала засыпать, меня снова обняли и вынесли из авто. Огромный дом, где немного пахло краской и было ослепительно светло. Большая комната с красивым паркетом-елочкой и лестница на второй этаж… Навстречу нам вышла пожилая женщина, одетая в черное скромное платье.

- Нашел ее, мать. Уложи. Одежду привезу утром. – глухо проговорил мужчина, передавая меня женщине.

Она по-доброму улыбнулась мне, растягивая морщинистое лицо, и впервые за свое недолгое детство я почувствовала уверенность, что со мной не случится ничего плохого.

Нуне… Моя бабушка. Из ее рассказов я почерпнула некоторые подробности своей недолгой жизни.

- Твой отец бандит, но он тебя любит. Всегда любил, знай, и мать твою тоже. Русская она, не дело, покойный Валерьян был бы против этого союза, но случилось, как случилось. – ворчливо рассказывала, крутясь в кухне. – Я говорила, что ее надо найти. Как знала, что живет в нищете, и ты еще такая малая! Да Паата сел. Меня перевез месяц назад, тогда тебя и стали искать, как Маринка на свидание не пришла.

- Моя мама умерла… - словно оправдываясь, говорю, опуская глаза.

- Плохо это, ну, да у тебя есть я, красавица! Уж я тебя в обиду не дам! Внучка ж ты моя! – улыбаясь ворковала Нуне. – Переделать Паату не смогу, взрослый мужчина, а тебя буду растить, как умею. Не горюй!

И я не горевала целых лет десять. Менялось время, менялась моя жизнь. Школа, редкие подружки, обеспеченный быт. Бабушка поддерживала меня во всем, старалась быть внимательной, и не забывать о том, что я не кукла. Конечно, родовые замашки, южный темперамент, происхождение по родословной до седьмого колена. Я уяснила только одно – благодаря русской матери я оказалась в таком положении, что пришлось искать ребенка по детским домам. Будь моя мать грузинкой, как отец, то родня не дала бы и шанса остаться одной и быть брошенной на произвол судьбы. Может, и не плохо, но моя жизнь с мамой осталась в памяти как лучшее время. Яркие первые и горькие воспоминания.

Отношения с отцом… были никакие. Он часто звонил, иногда приезжал, иногда жил по паре месяцев, но не особо вмешивался в мои дела, учебу. Отношения невозможно было наладить, ибо я не могла довериться никому. Держалась обособленно, колючкой. Пожалуй, бабушка Нуне, но и она однажды покинула меня. Оставшись одна в огромном доме, я слабо представляла, как быть дальше. Охрана, горничная, садовник – всеми ими управляла бабушка в отсутствие отца. Тот часто был в отъезде или в местах лишения свободы. Понимала, кто отец на самом деле и почему за мной везде таскается охрана, но это слишком простое объяснение для шестнадцатилетней девчонки, мечтающей жить обычной жизнью. Бирка дочери криминального авторитета так прочно въелась в кожу, что иногда казалось, от меня шарахаются как от прокаженной.

По советам бабушки Нуне я не старалась обрести самостоятельность, потому что понимала – благодаря моей отнюдь не южной внешности я смело обрету огромные проблемы. Карамельно-пшеничного природного цвета блонди с зелеными глазами – я вызывала невольный интерес мужчин и предпочитала беречь свое тело, не размениваясь на пустые отношения. Пример собственной матери, красивой, но так несчастно проведшей молодость, всплывал перед глазами. Я не знала о ней ровным счетом ничего, словно не было с ее стороны ни одного родственника, ни хоть какой-то истории, ни знакомых. Отец и бабушка предпочитали поддерживать версию, что тоже не знают. Один-единственный документ, свидетельство о смерти, хранился у отца в запертом ящике стола, словно мое сельское детство было таким ужасным, что и вытащить его на свет казалось кощунством.

Повзрослев, к парням относилась с большой опаской. Любая попытка заговорить со мной, переброска парой слов после уроков заканчивалась неизменным появлением охранника-водителя с хмурым лицом. Он следил за каждым моим шагом, и избежать этого я не могла, сначала гордясь этим, потом стыдясь. Противиться было бесполезно, меня бы просто перестали выпускать с территории особняка. Но подружиться хоть с кем-то хотелось. Встретить того человека, на которого можно положиться, попробовать доверять…

Были и неоспоримые плюсы. Приличный дом в хорошем месте, неподалеку от города, с ухоженной территорией, пушистыми елями за забором, красивыми вымощенными дорожками. Нужды я больше не знала. Мне отвели отдельную комнату с мягкой кроватью, небольшим диваном и креслом, а еще письменным столом для уроков и большой гардеробной. По желанию я могла купить практически любую вещь в дорогом магазине, и отец иногда дарил украшения, золотые цепочки, серьги. Подружек приглашать к себе запрещалось, но после школы я могла остаться в школьном дворе и немного поиграть. Меня забирали из школы бабушка и водитель, неизменно следовавший по пятам, стоило собраться в магазин или зайти в пекарню.