Человек, который был дьяконом

Глава V

V

Протокол, конечно, полагалось писать. Члены совета и гости расселись кто куда: на диван, в кресла, на принесённые из кухни стулья и табуреты. (По уставу заседания совета были открыты для всех прихожан собора, которые получали совещательный голос, да и то, для одних членов совета людей в комнате было многовато.) Заседание, в лучших традициях советских заседаний с подсчётом кворума, оглашением повестки и прочим, началось и потекло своим чередом.

Первым вопросом рассматривалось распределение небольшого непланового излишка средств в приходской кассе, вторым — проблемы воскресной школы при соборе. Артур скучал, украдкой разглядывая интерьер и лица. Он даже успел пожалеть, что явился сюда: церковное делопроизводство почти везде одинаково и никаких запретных тайн не содержит.

Добрались наконец с грехом пополам и до третьего вопроса в повестке дня. Отец Александр, председатель совета, в двух словах рассказал о семинаре православной молодёжи, к участию в котором допускались победители конкурса сочинений, сдержанно поздравил отца дьякона с высоким баллом и предложил принять решение о рекомендации соборного клирика к участию в благом начинании, не откладывая дело в долгий ящик.

— Нет, так нельзя, — возразила Валентина Ивановна, которая в советские годы активно потруждалась в месткоме. — То есть «рекомендовать», конечно, но Григорий, э-э-э… Сергеевич должен вначале выступить, рассказать нам, за что мы его рекомендуем.

Дьякон кашлянул от неожиданности.

— Что я должен рассказать? — хрипловато спросил он.

— Ну как же! — не сдавалась секретарь совета. — Вот, о теме Вашей работы, какие Вы в ней ценности и мысли защищали, отец Григорий. Тема-то какая была?

— «Православие и иноверие», — подсказал Артур с места.

— Ну, и чудесно! — обрадовалась женщина. — Так что же Вы думаете про иные веры, отец дьякон?

Боязливо она покосилась на протоиерея: не лишку ли хватила? Тому достаточно было бы нахмуриться, и, конечно, тогда решение легло бы в протокол без всяких вопросов. Но отец Александр, почти засыпающий, утомлённо кивнул: давайте, мол, попытайте паренька, вреда не будет.

Григорий, неуверенно встав с места, заговорил. Он не был готов выступать, да и вообще не отличался красноречием. Кроме прочего, его этот битый час, пока тянулось обсуждение двух первых вопросов, терзала мысль: как же, как он сумел проморгать? Артур, этот душа-человек, этот ласково-ироничный скептик, этот почти тщедушный интеллектуал — оказывается клирик, тоже! И преуспел в своей духовной карьере, в своём тёмном язычестве не меньше его, Гришиного, ведь он-то, Гриша, перед отцом настоятелем по струнке вытягивается каждую неделю, а этот своё духовное начальство по целому году не видит и служит у себя в «приходе» в одиночку, наподобие целого иерея! Где же справедливость на свете? Впрочем, утешал себя дьякон, лучше быть вторым в городе, чем первым на деревне, и особенно на деревне невежественного восточного многобожия. Или по-другому звучала эта поговорка про деревню и город?

Многобожие-то оно многобожием, но прошли всё-таки времена, когда иноверцев крестили нехристями без всякого разбору. В XXI веке, когда вот даже Святейший Патриарх с разными муллами за руку здоровается и в президентских советах бок о бок с ними восседает, так делать неполитично. Держа это в уме, Гриша произнёс следующую скомканную речь:

— Иноверие — это… то, к чему отношение церкви меняется, оттого что ведь и церковь — живой организм, она не стоит на месте. («Нет, этого не надо, — тут же мелькнуло в уме. — Тут и в ересь соловьёвства недолго впасть».) Безусловно, если отбросить всякие кровавые культы, всякое постыдное язычество и идолопоклонство, с которыми православному человеку никогда не было и не может быть по пути, то в целом следует признать, что и другие традиционные религии, особенно перечисленные в нашем российском законе «О свободе совести», — это наши, в общем, сёстры… Младшие сёстры, конечно. При этом никто из нас не закрывал и не будет закрывать глаза на наши догматические расхождения, на филиокве, например… («Нет, этого не надо тоже», — с отчаянием сказал докладчик сам себе, оглядев слегка осоловевшие лица членов совета. Даже вот отец Никодим при слове «филиокве» выставил на дьякона стеклянные глаза.) Но в целом, как бы странно это ни прозвучало, с иными верами нам договориться и понять нам друг друга даже проще, чем наших, м-м-м, заблудших братьев, хотя бы потому, что ни на какого Христа иноверцы не претендуют, на наше влияние в традиционных наших регионах не покушаются, и делить нам с ними, собственно, нечего. Вот… как-то так.

Проговорив всё это, Гриша сел. Речь на членов совета произвела, похоже, лёгкое разочарование своей беззубостью: несколько человек обменялись вопросительными взглядами. Валентина Ивановна откашлялась: она не знала, чтó сказать. Разумеется, не нужно было ничего придумывать: нужно было просто встать на рельсы бюрократических формул вроде «Возражения?», «Вношу предложение…», «Ставлю на голосование…» и пр. Катясь по этим рельсам, заседание наверняка успешно приехало бы к правильной записи в протоколе и окончилось бы за исчерпанностью повестки дня.

— Возражения и добавления? — спросила секретарь бесцветным голосом.

— У меня есть возражение и добавления, — вдруг произнёс Артур со своего места.

Отец Никодим, склонившись к уху секретаря, пояснил, что молодой человек — тоже, кажется, дьякон, правда, пришлый, из другого храма. Духовенства Валентина Ивановна трепетала и, конечно, произнесла:

— Отец… э-э-э, дьякон, пожалуйста, Вам слово.

Артур вышел к столу, стоящему в середине комнаты, и встал так, чтобы видеть большинство присутствующих, слегка опираясь на столешницу. Он сам не понимал, какое озорство, какой шалый стих на него нашёл. Нет, мысль о том, что он может повредить приятелю, ему и в голову не приходила: просто новая роль православного клирика, за которого его здесь по недоразумению приняли, так его позабавила, что он захотел немедленно в этой роли утвердиться, а заодно лишний раз поупражняться в двух искусствах, актёрском и ораторском.

— Григорий Сергеевич утверждает, что иные веры — наши сёстры, пусть даже младшие, — начал он своим обычным тоном, мягким, но уверенным. — Даже заметив и оценив эту его оговорку про наше старшинство, я — простите меня! — не готов с ним согласиться. Григорий Сергеевич, вероятно, прав с точки зрения закона, он б-е-с-с-п-о-р-н-о прав с точки зрения закона, но ведь закон этот был принят светской властью! Признавая важность светской власти, смиренно склоняя перед ней голову, спросим себя: неужели даже здесь, на заседании приходского совета п-р-а-в-о-с-л-а-в-н-о-г-о собора, мы обязаны светские власти посаждать себе на макушку? («Посаждать на макушку», например, «посаждать на макушку учителя» — это чисто буддийское выражение, но из присутствующих этого никто, кроме докладчика, не знал, и так Артур благополучно перескочил опасный камень, на котором мог споткнуться.) Если з-д-е-с-ь мы не можем сказать правды, то где же нам говорить правду? Наши заблудшие братья, например, всяческие баптисты, лютеране и прочие, говорит отец дьякон, от нас более далеки, чем иноверцы. Я придерживаюсь полностью иного мнения и считаю, что человек, даже порочный и даже преступный, для своего брата человека окажется более близким созданием, чем белый медведь, серый волк или полярная сова! (Члены совета весело переглядывались: им нравился этот молодой напор, и слова эти тоже нравились.) На наше влияние в традиционных регионах иноверцы не претендуют, говорит мой друг — а знает ли он, сколько в одном нашем городе разнообразных клубов йоги, обществ восточной мудрости, буддийских центров и прочих непонятных кружков, которых одна только вежливость мешает мне назвать так, как их должен называть христианин? На Христа они не покушаются, сказали нам, — а я процитирую Кешаба Чандер Сена, индусского проповедника, который ещё в позапрошлом веке заявлял, что мудрость буддистов и мужество магометан идёт о-т Х-р-и-с-т-а! От Христа — как вам понравится это? Помяните моё слово: скоро все эти иноверцы скажут в полный голос, что мы, православные, Христа — узурпировали, что Он нам монопольно не принадлежит, что они лучше нашего знают, как с Христом и Его наследием разобраться. Этого ли мы желаем? Дверь этому ли мы открываем своей беспечностью и благодушием? Моё мнение полностью противоположно и таково: отношение православного человека к иноверцам должно быть — бескомпромиссным. В бескомпромиссности — алмаз нашей веры! В защите веры — истина! В готовности умереть за истину — величие! Я закончил.

Артур коротко поклонился и, пряча улыбку, услышал, как все собравшиеся наградили его аплодисментами. Григорий смотрел на своего приятеля широко распахнутыми глазами, соображая, не заболел ли тот часом.

— А Вы, молодой человек, участвовали в конкурсе тоже? — вдруг произнёс старческим голосом отец Никодим.

— Да, — ответил Артур со скромным достоинством. — Я писал сочинение на ту же тему.

— И сколько баллов заработали? — не унимался второй соборный иерей.

— Девяносто один, — сообщил инструктор медитации буддийского центра, не покривив душой.

В комнате началось перешёптывание, переглядывание, сдержанное бормотание — ещё нельзя было назвать это полноценным ропотом, но вдруг Валентина Ивановна поймала общую мысль, сгустила и облекла её в слова, обратившись к настоятелю собора своим пронзительным голосом с вопросом:

— Отец Александр! Мы разве обязаны давать рекомендацию только одному человеку?

Отец Александр развёл руками.

— В положении о конкурсе ничего такого не сказано! — невозмутимо ответил он. — Хоть дюжине.

Григорий вскочил с места.

— Извиняюсь, но вы не можете дать рекомендацию этому, с позволения сказать, «дьякону»! — крикнул он запальчиво. — Это… этого нельзя делать!

— Почему это «с позволения сказать»? — спросил Артур, ласково улыбаясь. — Или мой друг утверждает, что я н-е клирик? Или я не выполняю своего служения? Или я кого-то в этом обманываю? Или он утверждает, что я плохо служу?

Все взгляды обратились на Григория.

— Нет, я такого не говорил, только… — отец дьякон смешался. Сказать всю правду означало нарушить слово, чувство порядочности мешало ему это сделать. Пока он выбирал из двух зол, отец Никодим выразил общее мнение:

— Мне нравится молодой человек, да что там, он нам всем нравится. Экая светлая головка! Отличным иереем через пару лет будет юноша. Считаю, надо дать рекомендацию обоим. А досада нашего дьякона мне понятна, но только ведёт он себя так, что приходится нам за него краснеть. Надо же, Гришенька, отвечать за свои слова!

Отец дьякон возмущённо заглатывал воздух ртом, словно рыба, и наконец высказал:

— Неужели вы не понимаете, что если дадите рекомендации нам обоим, мне ничего не светит? У меня ведь только восемьдесят шесть баллов за сочинение!

И действительно, в положении о семинаре было сказано, что к участию в семинаре допускаются лишь семь человек, победивших в конкурсе эссе по семи предложенным организаторами темам сочинений, итого только по одному победителю в рамках каждой темы, но, увы, молодой клирик не встретил в своём приходском совете никакого сочувствия.

— Мы этого не знаем, — философски заметил отец настоятель. — Может быть, да, а может, и нет. Это всё ещё бабушка надвое сказала. (Протоиерей намедни поссорился со своим дьяконом, который как будто стал проявлять слишком уж большое своеволие, да и слишком много воображать о себе стал, а лучшего повода осадить отца дьякона сложно было и придумать.)

— В любом случае, пусть более умные люди, не нам чета, и разбираются, кто более достоин, правда? — подвела черту Валентина Ивановна.

— Я отказываюсь участвовать в семинаре, если вы рекомендуете… вот этого! — крикнул Григорий. — Не надо мне от вас ничего! Слепые люди!

Схватив сумку, он стремительно вышел из комнаты, ни с кем не попрощавшись. Через полминуты в коридоре хлопнула входная дверь.

— Отец дьякон совсем с катушек слетел, — с неудовольствием заметил отец Никодим, выразив общее мнение. — Эх! Да ты садись, садись, Артурчик, в ногах правды нет! Сейчас оформим тебя по высшему разряду…