Человек, который был дьяконом

Глава XVIII

XVIII

В среду открывать дискуссию на тему «Православие и иноверие» предстояло Артуру. К кафедре молодой человек вышел со стеснённым от волнения сердцем. Его рассуждения про «беспощадную бескомпромиссность» на заседании приходского совета Феодоровского собора были просто забавной импровизацией, ныне же он, если уж действительно судьба позволяла ему хотя бы в малой мере повлиять на умы православных, хотел говорить совсем о другом и иными словами.

— Многоуважаемые братья и сёстры! — начал Артур. — Все мы пару часов назад поглядели фильм об иноверцах. О каких только причудливых и экзотических зверях на лугу религиозных свобод нам не рассказали! А между тем, то ли по небрежности, то ли, боюсь предположить, даже сознательно, не сказали о самом главном: об иных магистральных верах, о том, что называется традиционными религиями России. Я имею в виду мусульман, буддистов, иудеев. Смешно сказать, но, к примеру, и лютеране тоже входят в число традиционных русских религий, ведь лютеранство исповедуется некоторой, пусть и небольшой, частью нашего народа. Заметьте, что лютеране — тоже не язычники, не нехристи, какие бы догматические изъяны в их вере мы ни обнаружили. Что является нашим правильным отношением к верующим иных церквей? Какое драгоценное, золотое слово мы потеряли в годы беспощадной борьбы на наше первенство? Сейчас, когда эта борьба одержана, когда нашему главенствующему значению на духовном горизонте России не угрожают ни мормоны, ни «белые братья», ни всяческие экстрасенсы, телепаты и иные звёздные посланники, донимавшие нас в девяностые, не пора ли нам вспомнить это слово? Братья и сёстры, это слово — сотрудничество. Такое старое и очевидное в своей банальности, оно может оказаться для нас новым словом. Даже видя изъяны чужих вер, можем ли мы насильно развенчать их? Такое развенчание совершается убеждением, просвещением, проповедью, но не поспешными жестами и крикливыми лозунгами в духе комсомола. Да не соблазним мы православную молодёжь идеей комсомольских битв с инакомыслящими, и да не обратим мы древнюю веру нашу в подобие духовного ленинизма! Неужели отвергнуть общение даже с заблуждающимся — л-у-ч-ш-е, чем сохранить таковое общение и через него — вероятность, пусть небольшую, обращения этих заблуждающихся во благо и свет истинной веры?! Никто, думаю, не возьмёт на себя смелость сказать так. Отсюда — сотрудничество. В каких формах оно должно совершиться — не знаю. Конечно, ум противится мысли о совместной молитве, справедливо видя в такой мысли ересь экуменизма. Но, к примеру, уже обмен лекторами или проповедниками для того, чтобы православным клирикам и слушателям духовных семинарий глянуть на другую веру как бы изнутри, мог бы быть небесполезен. Обмен с меньшими сестрами православия административным опытом, имею в виду опыт обустройства храма и распределения обязанностей в приходе, тоже не принесёт никакого вреда. Наконец, могу вообразить себе некий общероссийский духовный совет из представителей разных вер, который бы совершал оценку важных событий общественной жизни или художественных произведений, называя безвкусицу — безвкусицей, пошлость — пошлостью, но, напротив, рекомендуя достойное для чтения, слушания или просмотра. Так значительно можем оздоровить культурную атмосферу, и так в сотрудничестве, а не в розни, пусть и с сохранением нашего первенства, на которое в России, кажется, не покушаются ни магометане, ни иудеи, послужим духовному благу всего нашего народа. Понимаю, что мысли мои достаточно смутные, но, приложив усилия, можем их развить подробней, отбросив лишнее и вместе согласившись о нужном. Прошу прощения за краткость своей речи и за то, что и близко не использовал всё отведённое мне регламентом время. Я закончил.

В молчании Артур вернулся к своему стулу и сел на своё место. Никакими аплодисментами его не приветствовали, наоборот: в воздухе повисло общее недоумённое молчание. Лиза готова была похлопать, но, обведя взглядом лица «товарищей», осеклась.

— Отец дьякон говорит очень гладко, — нарушил это молчание белорус. — Как по писаному, и даже заподозрил в нём своего коллегу по ремеслу. Мягко стелет отец дьякон, да только нам всем будет жёстко спать в его постели. Может быть, его необдуманный призыв проистекает из его молодости, прекраснодушия и, так сказать, горячего сердца. Но всего этого ещё недостаёт для того, чтобы нам вслед за ним в гипнотическом восхищении твердить слово «сотрудничество», которое он мнит золотым, забывая, что не всё то золото, что блестит. Это с какими же сектантами, позвольте узнать, нам предлагают соработничать, вернее, коллаборационировать? С богомилами какими-нибудь? Сказав «А», нужно сказать и «Б». Встав на сколькую дорожку экуменического коллаборационизма, тем и закончим, что будем крестить детей с богомилами, помяните моё слово!

— Я ведь не предлагал… — начал было Артур.

— А я вот не понимаю, — неожиданно перебил его Максим, — при чём здесь богомилы, если они — даже не христиане, а эти, как его… манихеи?

— Верно, верно, — закивал головой Гольденцвейг. — Из того, что богомилы рядились в христианские одежды, ещё совсем не следует их христианства. Скорее, они действительно ближе манихеям и прочей оккультно-восточной чертовщине. Вот если бы Сергей Николаевич сказал про ариан или, к примеру, монофизитов, тогда бы это был удачный пример ереси. А богомилов, извините, я не готов рассматривать как еретиков, если мы выяснили, что они не христиане вовсе.

— А разве я искал именно пример ереси? — поднял брови писатель. — При чём здесь вообще ереси, и какое отношение, растолкуйте мне, бестолковому, Ваши древние замшелые ереси имеют к современной духовной жизни и умственным соблазнам современного человека?

— Как же, как же! По-Вашему, толстовцы или теософы — это не ариане? Ариане чистой воды, только в современной одёжке! — возразил брат Евгений.

— Ну, мы уже поняли, что Артур — скрытый толстовец, и про толстовцев мы тоже всё знаем, — обронил Олег. — И отношение к толстовцам у нас вполне чёткое. Вначале именно толстовцы раскачали государственную лодку, а затем их духовные потомки и просрали, извиняюсь на недуховный слог, Российскую империю.

Артур ошеломлённо поворачивал головой, глядя то на одного участника дискуссии, то на другого. Никак у него не получалось уразуметь, о чём говорят все эти люди, зачем они это говорят и как это всё относится к его предложению. А обсуждение ересей шло всё дальше и гуще.

— Я не согласен называть теософов арианами. Скорее уж, они — теисты. (Сергей.)

— Вы хотели сказать — д-е-исты? Только Вы ошибаетесь: к ним ни то, ни другое неприменимо. Теософы отвергают креационизм, так какие же они деисты? (Евгений.)

— Это т-е-о-с-о-ф-ы-то отвергают креационизм? (Сергей.) Помилуйте, батенька: да кто вам сказал такую ересь! А «логос», по-Вашему, — не теософский термин? Вы «Тайную доктрину» вообще читали?

— Ну, давайте сойдёмся на том, что они — оккультисты. (Максим, миролюбиво.) Кто-нибудь мне, кстати, объяснит разницу между теософами и антропософами? Потому что живого теософа я ещё не видел, а антропософов в каждой вальдорфской школе навалом. И на детей они, между прочим, влияют!

— Гнать метлой из государственной школы всех к чёртовой матери! (Олег.)

— Так ведь вальдорфские школы — частные! (Артур.) Позвольте, но я всё же хотел…

— А-а-а… (Олег, разочарованно.) Расплодились, фашисты, в ельцинскую вольницу…

— Ну, это просто! (Евгений — Максиму.) Антропософы чем-то похожи и на рериховцев, и на родонитов сразу.

— Родонитов? Это что ещё за звери? (Максим.)

— Это последователи Андреева, конечно, сына, а не отца. (Евгений.) Хотя и отец был не подарочек для православия: один его «Иуда Искариот» чего стоит. Или, например, «Дневник сатаны»…

— Вы так смело мешаете родонитов с рериховцами? (Сергей.) Давайте вообще разберёмся, можно ли родонитов считать сектой! То есть не их самих, конечно, про них всё ясно, но есть ли именно в «Розе мира» вероучительное еретическое зерно, или это просто какое-то недоразумение, какой-то мыльный пузырь и трагическая ошибка недосказанности? Вам известно, например, что Даниил Андреев под конец жизни принял православное причастие?

— Владимир Соловьёв под конец жизни тоже принял православное причастие, так что же, осанну ему петь? (Олег.)

— А кто здесь предлагает петь осанну Соловьёву? (Евгений.) Кажется, среди нас нет таких! Даже вот отец дьякон, при всём его духовном либерализме, симпатичном, но рискованном, не предлагает. Может быть, Елизавета предлагает?

— Хватит! — воскликнула Лиза и встала с места. Давно уже девушка держала руку на правом запястье, несогласная со всей этой «высокоумью», и вот наконец прорвалось.

Подрагивая от гнева (или от страха?), она вышла перед участниками семинара и обрушилась на них своим девичьим голоском:

— Это невозможно слушать! Богомилы, ариане, монофизиты, теософы, деисты, антропософы, родониты, кто ещё? Вам самим не стыдно слышать ту ахинею, которую вы нагородили? Я девушка, я в ваших глазах, наверное, набитая дура, которая ничего не понимает в православии. Может быть, так и есть. А в-ы, в-ы — понимаете? Или только умеете жонглировать словами? Я вот убеждена, что вы не знаете сути ни одного, ни одного из этих слов! Кто-нибудь из вас видел настоящего монофизита? Разговаривал с живым арианином? Был на собрании родонитов? Хотя бы, может быть, переписывался с ними? Вы не знаете ничего, кроме ваших ярлыков, которыми вас набили под самую завязку, а вы продолжаете фаршировать ими друг друга! Распускаете перья эрудиции и ждёте себе аплодисментов! Артур предложил действие, решение, хорошее ли, плохое, но живое, настоящее! Так обсуждайте его, критикуйте, если хотите, но обсуждайте! Нет, вам интересней выяснять, чем теософы отличаются от антропософов! Может быть, вы и сами — какие-нибудь «ософы»? Ортодоксологи! Христознатцы! Но не православные! С меня хватит на сегодня! До свиданья!

Подхватив со спинки стула свою лёгкую курточку, Лиза вышла из зала.

Артур хотел было броситься за ней, но Максим поймал его за руку, а православный писатель недоумённо выкатил на него глаза:

— Куда это Вы, Артур Михайлович? Мы обсуждаем В-а-ш-и предложения, и убегать просто неприлично, честное слово! Довольно и того, что у нас уже есть одна… вертихвостка! Но Вы-то, отец дьякон! Какой Вы пример всеобщей дисциплине подаёте в вашем качестве клирика РПЦ?

Стиснув зубы, молодой человек опустился в кресло.

— А с вертихвостками разговор должен быть короткий, — вдруг заявил Олег. — С ними вообще разговаривать не надо. Бойкот — и всё тут. Кто она, собственно, такая?

Как-то все разом зашумели, похоже, соглашаясь:

— Никто, конечно, никто, и звать её никак! Козявка!

— Сама в православии без году неделя, а туда же, раскрыла варежку!

— Мне это, братья, напоминает фильм «Поп» с Сергеем Маковецким. Тоже там была одна такая пигалица…

— Святейший Патриарх, кстати, благословил «Попа»! Почивший…

— О покойных ничего кроме хорошего, но знаете, культ, который сложился вкруг господина Ридигера, при всём уважении к нему…

— Позвольте, а что же мы будем делать с мадмуазель?

— Ведь она нас всех оскорбила!

— Да не одних нас, а п-р-а-в-о-с-л-а-в-и-е!

— Точно-точно!

— Всем нам в лицо бросила, что мы чуть ли не жиды и христопродавцы тут. Брат Евгений, это не в Вашу сторону…

— Что Вы, что Вы! Ещё Достоевский говаривал, что есть евреи и есть жиды. Рад оказаться в числе первых…

— Бойкот, конечно!

— Бойкот!

— Голосуем! Кто «за»?

Руки взметнулись вверх. (Максим впрочем, воздержался.)

— Браво! Большинством!

— Вплоть до особого решения собрания, — прибавил Олег значительно.

Артур открыл рот и немного посидел в прострации. Затем заговорил:

— Видимо, благородное собрание ожидает от меня как от его секретаря, что я сейчас это запишу в протокол. Родные мои, вы что, офонарели? Вот здесь, в бланке, печатными буквами, чёрным по белому стоит: «Рекомендации участников семинара Архиерейскому собору». И мы сейчас в эти рекомендации запишем: «Объявить бойкот Елизавете Зайцевой» — э-т-о вы хотите сказать? Вся православная Россия, может быть, ждёт от нас здравых мыслей и благих начинаний. Глаза тысяч и едва ли не миллионов православных обращены на нас как на те свежие головы, которые предложат бескровные пути внутренних преобразований Русской церкви. И мы «бойкот Лизе» укажем в качестве пути преобразования Русской церкви? Я не ослышался?

— Отец дьякон сам неровно дышит в сторону нашей единственной участницы, — с улыбочкой заметил Евгений. — Но, дорогой наш Артур Михайлович, личные пристрастия ещё не дают Вам права пренебрегать волей большинства. Давайте уважать демократические процедуры! Давайте двигаться вперёд, в духовную Европу, а не назад, к сеновалу, на котором барин порол крепостных! Ваше отдельное мнение запротоколируем, не беспокойтесь. И про бланк Вы зря убиваетесь! Сейчас возьмём чистый лист и напишем отдельно…

Артур встал.

— Я вижу, что Лиза, при всей своей резкости, была не так уж и неправа, — заговорил он. — Чем мы сейчас занимаемся? Разве вопросами православия и иноверия? Кто дал нам право взаимно бойкотировать друг друга? Может быть, и анафематствуем девушку сразу?

Олег расхохотался крупным лошадиным смехом.

— Отлично сказано! — гаркнул он. — Анафему ей и на костёр!

— Я отказываюсь веселиться таким шуткам, — настойчиво закончил Артур, — и до тех пор, пока дискуссия не вернулась к теме дня, принимать участие в ней тоже отказываюсь.

— То есть Вы нас сегодня покидаете, отец дьякон? — картинно изумился Сергей.

— Если собравшиеся не изменили своего мнения — да, — подтвердил «отец дьякон».

— А дисциплина как же? Ответственность перед Отделом по делам молодёжи при патриархии штатному клирику РПЦ тоже неплохо бы иметь, как Вы думаете? — продолжал его пытать белорус.

Артур, скривившись, махнул рукой.

— Брось, Артурка, хорош! Садись назад! — подал голос Максим.

— Нет, Максим Петрович, не уговаривайте его! — возразил писатель. — А Вы, Артур Михайлович, должны понимать, что такое вот самовольное оставление дискуссии, особенно тематическим докладчиком, а ещё и всеми избранным секретарём заседания вдобавок — это неуважение к собравшимся. И эти собравшиеся к Вам тоже ведь могут применить меру бойкота, как бы нам это ни было неприятно! У нас здесь нет исключительных и незаменимых!

Артур пожал плечами.

— До свиданья, — сказал он просто, прежде чем выйти.