Рыжие огни

Глава 17

Эмили всегда для меня была идеалом спокойствия и искренней радости. Но стоило мне пройти через двери дома её родителей, как я почувствовал едва уловимую дрожь в её движениях, в том, как она убрала волосы за ухо, взглянув на отца. Редкий момент — видеть её такой. Этот взгляд, обращенный к нему, был наполнен чем-то почти… боязливым. И это не укрылось от меня.

Мы сидим за длинным, идеально отполированным столом. Мать Эмили на одном конце, отец — на другом, и между ними — я и Эмили, словно мишени в целевой практике под взглядом профессионалов, изучающих каждое наше слово, каждое движение. Они оба выдают легкие улыбки, вежливые, но лишенные искренности, и я чувствую, как пытаюсь занять как можно меньше пространства, несмотря на своё природное желание оставаться уверенным.

— Томас, — произносит её отец, внимательно разглядывая меня, — чем вы занимаетесь?

Я ловлю его взгляд, и он, возможно, слишком долго задерживается на мне, будто пытается разглядеть что-то, чего нет на поверхности.

— Я занимаюсь работой в сфере маркетинга и, конечно, поддерживаю Эмили в её бизнесе, — отвечаю я ровно, без единой эмоции, кроме тех, что он, вероятно, ожидает услышать.

Его взгляд задерживается на долю секунды. Я знаю таких людей, как он. Людей, привыкших получать от жизни всё, что они пожелают. Людей, которые видят мир в чёрно-белых тонах: ты либо полезен, либо нет. И он вежливо кивает, но в его глазах мелькает искорка, ясно говорящая, что он не считает мою работу достойной или вообще понимает, как она может быть полезной его дочери.

— Эмили, дорогая, — внезапно перебивает нас её мать, придавая голосу мягкость и внимание, — мы с твоим отцом уже давно хотим предложить тебе кое-что. Сама подумай, милая, насколько стабильнее и перспективнее будет твоя жизнь, если ты, наконец, присоединишься к нашей компании. Ты знаешь, сколько ресурсов мы вложили в медицинский бизнес, и для тебя он может быть открытым пространством для успеха.

Я вижу, как Эмили сжала вилку. Мне нравится эта её нерешительность — сейчас она проявляется в виде лёгкого нахмуренного взгляда и сжатых губ. Она ведь не готова расстаться с тем, что строит сама, неважно, как её родители оценивают это.

— Мам, папа… Я понимаю, что это может звучать как отличная идея, и я очень благодарна вам за эту возможность. Но моя пекарня — это то, что я люблю, — произносит она, наконец, с легкой горечью, стараясь быть твёрдой.

Её отец откашливается, не отрывая от меня взгляда:

— Ты уверена, Эмили? Впереди — перспективы, которые выходят далеко за рамки этого… увлечения, — он делает акцент на последнем слове, словно пытаясь убедить её. И меня он, кажется, считает посторонним, стоящим где-то на периферии, из которой можно без труда вытеснить.

Я сдерживаю раздражение. Каждое слово — вызов, который, кажется, он бросает не только Эмили, но и мне. Интересно, что он скажет, если узнает, насколько серьёзно я отношусь к Эмили и к каждому, кто имеет на неё влияние.

— Сэр, — спокойно вмешиваюсь я, не сводя с него взгляда, — я считаю, что пекарня — это то, что приносит Эмили радость. И что-то мне подсказывает, что без её любви к тому, что она делает, все остальное для неё станет пустым.

Он усмехается, чуть наклонив голову, оценивая меня.

— Возможно, Томас. Но позволю себе задаться вопросом: каковы ваши намерения по отношению к моей дочери?

Эмили тут же напрягается, и я чувствую, как она смотрит на меня с испугом, но я встречаю его взгляд прямо, не отступая.

— Мои намерения, — отвечаю я, улыбаясь так же вежливо, как и он, — дать ей всё, что она захочет, мистер Стерлинг. И если она выбирает свою пекарню, то я всегда буду рядом, чтобы поддержать её.

Эмили кладёт руку мне на плечо, и я ощущаю, как напряжение спадает, как она счастлива слышать это, и что моё присутствие для неё — это поддержка.

Её отец смотрит на неё, как будто пытаясь найти в её лице подтверждение собственным ожиданиям. И я вижу, как его лицо немного смягчается, но лишь на мгновение. Это всего лишь игра для него — вынести свой приговор, вычеркнуть ненужных людей и закрыть дверь, как это делают бизнесмены, привыкшие к сделкам.

— Эмили, ты уверена, что этот… выбор, правильный для тебя? — говорит он снова, на этот раз с каким-то оттенком сожаления в голосе. — Семейный бизнес ждал тебя так долго.

Эмили оглядывается на меня, сжав мои пальцы, и произносит, отчётливо и твёрдо:

— Папа, это моя жизнь.

Эти люди. Их лица, нарисованные фальшивыми улыбками, взгляд, полным власти и собственного превосходства — они принимают меня за мелочь, за помеху в планах на их драгоценную дочь. Словно я — просто пыль, которую можно смахнуть одним взмахом. Но я знаю, чего они не видят, не могут увидеть. Они не понимают, что их мир — хрупкий, готовый рухнуть, если немного надавить. И, возможно, им даже не придется догадываться, откуда начнётся трещина.

Мать Эмили, сидящая напротив с лёгкой усмешкой на лице, поглядывает на меня, словно я здесь — временный гость, с которым вскоре придётся попрощаться. Не зная, что я уже считаю, как сделать их бизнес уязвимым, их империю — нестабильной. Нет, семью я не трону, это аксиома. Но их уверенность, их комфортный мир — это в моих руках.

Когда я делаю вид, что читаю сообщение на телефоне, про себя я уже продумываю план. В бизнесе мистера Стерлинга есть одно уязвимое звено: его зависимость от рынка медицинских технологий, где небольшое падение цен может вызвать каскадный эффект. Я понимаю, что потребуется время, но я готов ждать. Для Эмили — любой срок приемлем.

Сдерживая улыбку, я поднимаю голову и с совершенно нейтральным, почти любезным выражением лица смотрю на родителей Эмили. Пускай продолжают думать, что их позиция непоколебима, а их приоритеты — единственно правильные.

— Томас, — произносит её мать, отчеканивая моё имя так, будто она не слышала его раньше. — Вы понимаете, что Эмили рождена для большего?

Мои руки сжимаются в кулаки под столом, но я сохраняю абсолютно спокойный взгляд. Да, Эмили рождена для большего — именно для того, чтобы быть свободной от их королевства холодных расчетов и требований.

— Конечно, миссис Стерлинг, — отвечаю я с лёгкой улыбкой. — Я полностью это понимаю.

Они не подозревают, как легко нарушить их благополучие, в котором они так уверены. Достаточно одного ошибочного движения, одного неверного контракта, или… удачной утечки информации. И всё, к чему они привыкли, начнёт осыпаться.

Мысль заставляет меня испытывать почти искреннюю радость. Взгляд отца Эмили падает на моё лицо, будто он подозревает, что-то в моих намерениях. Я встречаю его взгляд спокойно, зная, что всё, что они говорят или делают, — бессильно. Потому что они не понимают простую истину: Эмили не принадлежит им. Она никогда не принадлежала их миру.

Она — моя. Моя, потому что я вижу её такой, какой она хочет быть, а не какой они хотят её видеть. Она чувствует себя живой, рядом со мной, и никакие ультиматумы её родителей не изменят этого.

Эмили, держа меня за руку, искоса смотрит на меня. Я уверен, что в её глазах отражается поддержка. Мы покидаем их дом, и пока Эмили идет чуть впереди, унося на лице легкую улыбку облегчения, я ненадолго задерживаюсь у двери. Отец Эмили прощается со мной, не скрывая равнодушия.

— До скорой встречи, — говорю я и сдерживаю улыбку, которая уже почти готова сорваться с губ. Он не знает, что эти слова значат намного больше, чем простой прощальный жест.

В моих планах — сделать всё, чтобы каждый элемент их влияния был уничтожен, чтобы на пьедестале остались лишь мы вдвоем. Эмили больше не будет носить это бремя — быть кем-то в их империи, лишь частью их схемы. И если для этого придётся отодвинуть несколько рычагов и связей — я не замедлюсь ни на секунду.

Я закрываю за собой дверь, обняв Эмили, и мы покидаем это место. Пока что, это прощание на время.