Ангел - хранитель

Глава 11.4

Появился он опять на двадцатом счете. Так же неожиданно. И не под деревом. Рядом со мной. Я опять вздрогнула и выпустила воздух. Он вынул руку из правого кармана и протянул мне ладонь, на которой лежало несколько купюр.

– Хватит? – спросил он с самодовольной усмешкой. Ах, вот ему о чем подумать нужно было! Судя по всему, названную мной сумму он умножил … на три, что ли? Ну, подожди ты у меня!

– Хватит, – улыбнулась я в ответ. Кротко. – Если ты со мной кушать будешь.

Усмешка тут же слетела с его лица. Вот так тебе! 

– Татьяна, я не буду кушать вашу еду. Вы трупами животных питаетесь, а растения химикатами отравляете.

Что? Что?! Кто бы говорил! Мы, по крайней мере, себе подобных в энергетическую взвесь не распыляем и в себя потом ее не втягиваем! Нет, однажды он у меня поест по-нашему, и пусть это будет последнее, что я сделаю в жизни! 

– А ты эту еду хоть раз пробовал?

– Нет, и не собираюсь. И хватит об этом.

– А что же ты за мной следишь, когда я ем? – вспомнила вдруг я его вчерашнее любопытство.

– Я тебе уже говорил: у тебя движения очень интересные. И очень разные – утром и вечером. – Он улыбнулся какой-то мысли. – Вот, правда…

– Что? – тут же насторожилась я в охотничьей стойке.

– Вот напитки… – Он помолчал немного, морщась и жуя губами. – Вот кофе я, возможно, попробовал бы. Э-э-э… я сказал: возможно. Когда ты его пьешь, у тебя такое блаженство на лице написано, что мне … интересно.

– Вот и договорились. – Я кротко опустила глаза. Ха! Главное – начать с чего-нибудь. А с кофе начинать…. Ммм, я даже зажмурилась. И пусть только попробует сказать, что ему не нравится. А если действительно не понравится? Какой в этом кафе кофе варят? Ничего, в крайнем случае, дома эксперимент повторим. Я от плиты глаз не оторву…

Мы направились к входу в парк. Всю дорогу я безропотно отвечала на его вопросы. Действительно ведь его очередь, да и пререкаться с ним я пока не решалась – уж больно ярко стояла у меня перед глазами картина клокочущей в нем энергии. Кстати, сейчас он опять выглядел … обычно. Идет себе по дорожке ничем не примечательный молодой человек – руки за спину заложил, плечи чуть вперед согнуты, голова то ко мне поворачивается, то вниз задумчиво опускается, глаза время от времени щурятся… Я чуть-чуть расслабилась. Вот не надо больше напрашиваться на демонстрацию его физических возможностей. Я уже во все заранее верю.

На этот раз он, в основном, спрашивал об окружающих меня людях. О Светке: что в ней лучше и что – хуже, чем в Марине. Я даже рассмеялась – как же их сравнивать? Светка – это маленькая и теплая свечечка, а Марина – это луч прожектора. И там, и там – свет; и то, и то нужно; но ведь не заменишь одно другим. Странно. Он же их обеих видел, разговоры их слышал – как же он не понимает?

О моих сотрудниках – главным образом, о Сан Саныче. Почему мы его и за глаза на «Вы» называем, почему я не разозлилась, когда он мне руки начал выкручивать перед тем памятным разговором с Франсуа. Тут мне отвечать легко было – я об этом и сама много думала. На того, кого уважаешь, сердиться трудно. По крайней мере, долго. Если речь идет о деле, Сан Саныч первым на что угодно пойдет – а потом уже нас туда потянет. Вот он на выходные все новые каталоги с собой домой забрал; так и просидел с ними два дня без моего перевода.

К Франсуа он несколько раз в разговоре возвращался. Расскажи ему, как он о том или этом спрашивал, с каким выражением лица, как реагировал на мои ответы – хмурился ли, прищуривался… Я, дескать, у него за спиной в основном сидел – потому ничего сам и не видел. Выспрашивал меня так, словно каждая гримаса какое-то особое значение могла иметь. Я под конец даже разозлилась: спросила, что – если Франсуа так ему интересен – может, познакомить его с ним. К моему несказанному удивлению, он задумался и потом ответил: «Возможно». Хм. А что, вот возьму и познакомлю: пусть друг другу допрос устраивают – а я рядом посижу, послушаю.

И, конечно же, добрались мы и до моих родителей. Здесь мне пришлось сложнее. Свое отношение к ним я – сама для себя – толком выразить не могу. Уважение – присутствует: жизнь они не зря прожили, многого достигли, и все, как Марина – своими руками. Благодарность – несомненно: они всегда мне помогали и научили многому – даже тому, как не нужно в жизни поступать. А вот говорить нам не о чем. Все, чем я живу, им неинтересно. Мыслями своими я уже давно перестала с ними делиться: для них это – либо прописные истины, которые в детстве для себя открывать нужно было, либо заоблачные фантазии, к реальной жизни отношения не имеющие. А мне они часто представляются бегунами в олимпийском марафоне: долго-долго бежали они к своему рекорду – а теперь не знают, что делать дальше. Только и остается, что медаль свою тряпочкой протирать, и на прошлое постоянно оглядываться: ошибки других – неудачников – разбирать, да каждый свой шаг к победе вновь и вновь вспоминать – примером для подражания. Я уже даже слушаю их – главный мой талант – вполуха: каждая история по сотому разу повторяется. Но спорить не хочу. Они так уверены в своей безгрешности, что мне даже страшно сеять в них сомнения – пусть лучше живут в покое и глубокой убежденности, что правы – абсолютно во всем.

В общем, когда мы добрались, наконец, до кафе, я уже совсем из сил выбилась. Ну, нельзя же так издеваться над голодным человеком! Усевшись за столик, я – истекая слюной – быстро сделала заказ. Выбирала я по принципу: попроще, но посытнее. Салат, мясо с картошкой (почему у них шницель всегда по-каковски: по-венски, по-милански? От звучного названия он вкуснее, что ли, становится?), кусочек торта фирменного на десерт и….

– Бокал вина? – спросил он с невинным видом. – Белого, насколько я помню?

– … и две чашки кофе, – с нажимом закончила я диктовать официантке. – Эспрессо, двойной. А может, три? – обратилась я к нему с таким же заботливым выражением.

Он хмыкнул и замолчал. Чертыхается, наверно. Ну и пусть чертыхается, сам сказал, что хочет попробовать. А я, между прочим, о вине ничего не говорила! Я принялась ерзать на стуле, давясь слюной от витающих вокруг запахов.

В кафе почти никого не было – шесть часов: народ только-только с работы выходит. Заказ нам принесли довольно быстро, и я набросилась на еду просто с неприличной жадностью. Он опять внимательно следил за каждым куском, отправляющимся мне в рот. Мне было абсолютно все равно. Первые пятнадцать минут. Разделавшись со всем, кроме торта, я вновь почувствовала глубокое расположение ко всему человечеству. И жалость к ничего не понимающим в этой жизни ангелам. Положив в рот первый кусочек легкого, воздушного торта, я зажмурилась.

– Ммм…. – То, что с полным ртом говорить неприлично, сказал тот, кто совсем не любил сладкого. Во время десерта нормальному человеку просто хочется совмещать физические и интеллектуальные удовольствия. – Может, попробуешь? Здесь ни трупов, ни химикатов нет.

– Насколько я понимаю, уже подошло время для кофе, – улыбнулся он, поднимая свою чашку.

Принюхался. Недоуменно дернул плечами. Опять принюхался. С опаской. Подозрительно глянул на меня. Я замерла, прикусив губу, чтобы не начать давать советы. Он глубоко вдохнул и сделал совсем крохотный глоток. И … окаменел.

Видимо, он изо всех сил пытался сохранить на лице невозмутимое выражение – но у него ничего не получалось. Брови у него поползли вверх, веки – вниз. Губы искривились, и он издал протяжное: – Уф! – передернувшись всем телом.

Я поняла, что мне пора вмешаться, иначе через мгновенье всем разговорам о нашей еде будет положен безоговорочный конец. 

– Можно попробовать добавить сахар, – непринужденно заметила я, опустив глаза и подавая ему пример. Честно говоря, в этот момент я испытывала прилив небывалой гордости. Вот мне удалось не рухнуть со стула, покатываясь от хохота! Хотя такого искушения я уже давно не испытывала.

Он тщательно размешал сахар – в два раза дольше, чем это делала я – и снова пригубил. На этот раз обошлось без особой борьбы с чертами лица. Он лишь чуть дернул левой бровью, хмыкнул и сделал второй глоток. Тоже маленький. Фу, вроде, обошлось. Так – крохотными глоточками – он и допил свою первую чашку кофе. И ни разу не скривился. Я внутренне ликовала – вот не только мне еще многому учиться нужно! На этом, кстати, его урок не закончился: в конце ужина мне пришлось проинструктировать его – уголком рта – как деньги в папку со счетом вкладывать, как сдачи дожидаться, и сколько чаевых оставлять.

Выходя из кафе, он несколько раз как-то странно повел плечами, словно проверяя работоспособность своего тела. У меня сердце екнуло: а что если с ним – после кофе-то – опять прилив энергии случится? На всякий случай я на шаг отступила от него в сторону.

На улице уже почти стемнело. Зажглись фонари – и город преобразился. Мимо нас проносились – один за одним – автобусы, троллейбусы, маршрутки: словно картинки в калейдоскопе; и в каждом лица, лица, лица… Задумчивые, а не хмурые! Витрины заманивали, словно пещеры, в глубине которых могут скрываться невероятные сокровища. Повсюду сновали люди, и ночные огни вспыхивали, мерцали, дрожали, создавая возбужденную атмосферу шумной дискотеки.

По дороге домой вопросы снова задавал он. Я была в столь благодушном настроении, что даже спорить не стала. Началось все с вопроса о чаевых: зачем их оставлять? Я слегка растерялась – ну, так принято, и все. Дальше – лучше. Прохаживаясь по дорожкам парка, он, оказывается, не только со мной разговаривал; он еще и заметить успел многое. И понеслось: почему каждая вторая скамейка поломана, а каждая третья урна – перевернута? Почему, выходя из … троллейбуса, например, мы сразу же бросаем талончик на землю? Не говоря уже об окурках, стаканчиках из-под кофе и пакетах из Макдональдса? Почему в мае, когда зацветает сирень, у нас сразу же все кусты обломаны?

Ну и что на это сказать? У меня возникло впечатление, что я разговариваю с иностранцем: это они тут же такие вещи замечают. Мне даже обидно стало за отечество: что же им всем только негатив так в глаза бросается? Я ему ответила, как и им: без минусов плюсов не бывает. Ну, вот мы – такие: неаккуратные, но отзывчивые; безалаберные, но отходчивые; непоследовательные, но упорные и находчивые. И с недостатками своими справимся как-нибудь сами, без указующего перста высокоразвитых соседей. А мудрым ангелам вообще не мешало бы обратить свой взор на моральные аспекты пищеварительного процесса.

Когда мы вошли, наконец, в мой двор, я остановилась как вкопанная. От соседнего подъезда, мимо которого нам нужно было пройти, неслась разгоряченная … речь. Собственно от речи в ней были лишь отдельные слова, перемежаемые … выражениями. Ну вот, пожалуйста – потеплело; и к ночи на улицу стали выбираться не только парочки. Пару лет назад любители домино соорудили у соседнего подъезда столик с двумя лавками. И как в сказке: оказался этот столик не простым, а волшебным – он просто притягивал к себе желающих отдохнуть на свежем воздухе. Если днем за ним играли в домино, то ночью – пили и, к сожалению, не всегда до потери сознания. И теплыми летними вечерами приходилось обходить его десятой дорогой, чтобы не испортить себе настроение на весь вечер.

– Слушай, давай с другой стороны дом обойдем, – негромко предложила я.

Он удивленно глянул на меня, проследил за направлением моего взгляда и как-то весь подобрался. Господи, он же – ангел, хоть и мужчина с виду! У них что, тоже различие в полах по зуду в кулаках определяется?