Ангел - хранитель

Глава 4. Улитка в осаде

Два дня прошли спокойно, и к утру четверга мне хотелось грохнуть какой-нибудь тарелкой о стену.

Ну за что мне такое наказание? Ну почему другим достаются нормальные люди, рядом с которыми знаешь, чего ожидать от жизни? Ну чем я провинился в прошлой жизни, что мне попалась абсолютно непредсказуемая личность, да еще и с богатым воображением?

Там, где другие люди решают возникшие проблемы трудом и терпением, моя Татьяна ищет нестандартные пути. Черт меня дернул за язык сказать, что она редко впадает в депрессию, а все больше в светлых высотах парит. Порадовался один силе духа девушки. Вот она себе и третий мир изобрела – параллельный, словно дыру в заборе проковыряла и шмыгнула на ту сторону.

Нет, плохое сравнение. Не в другой мир она сбежала, а в себя ушла. Вот так свернулась крохотным калачиком и в самом дальнем углу сознания устроилась – спряталась от всех (и от меня ведь тоже!). Как улитка – в самую глубь раковины заползла и в щелочку выглядывает: когда там ураган пронесется? И как ее оттуда выковырять? Она – здесь, рядом, видно ее; но только видно раковину, оболочку окостеневшую, которой все мои внушения – что солярий черепахе.

Вот так и протоптался я два дня вокруг Татьяниной оболочки, пытаясь нащупать, за что бы зацепиться, выудить ее из кататонии да потрясти так, чтобы зубы клацнули – словно мыло в полной ванне ловил. На самом деле дни эти были до отвращения тихие: она не сделала ни единого опрометчивого шага, ее не охватил ни единый бесшабашный порыв чувств, у нее не промелькнуло ни единой шальной мысли… Если мысли у нее какие-то и возникали, то они свернулись вместе с ней в тот крохотный калачик и на лице не показывались. Делать мне было совершенно нечего. Можно было порадоваться неожиданному отдыху, так нет – тревога меня грызла: вот сейчас в калачик душа ее свернулась, потом в точку сложится, а потом что, вообще исчезнет? И что мне тогда делать, куда деваться? Нет, уж лучше каждую минуту сюрпризов ждать, чем такое спокойствие.

Эти дни я старался не отходить от нее, держаться к ней как можно ближе: вдруг раковина трещину даст, а я – тут как тут: не короткой волной, а девятым валом (ну, накопилось же!) – по ней: «Ты, что, совсем стыд потеряла? Это что еще за бойкоты детсадовские всему миру – и мне, в особенности?». Устояла раковина. Воистину, крепка эта девушка духом – а форма определяется содержанием. Тьфу.

Держаться рядом с ней все это время было совсем нетрудно, она ничего вокруг не замечала. Не металась туда-сюда, не возвращалась, спохватываясь, по два-три раза в одно и то же место – не нужно мне было уворачиваться с ее пути, к стенкам и углам прижимаясь. Утром я спокойно сидел в любимом углу на кухне, дожидаясь, пока она умоется-оденется-позавтракает – как-то быстро у нее все это получалось! – и ни разу не возникло у меня надобности пойти и проверить, чего это она в спальне, например, притихла. И у входной двери не пришлось мне ждать, пока она еще пару раз метнется по квартире – то за сумкой забытой, то в зеркало напоследок глянуть. И внушать ей ничего не нужно было: сама все делала, как надо – спокойно, размеренно, без суеты и пустой траты времени. Да, везет же некоторым – тем, кто рядом с такими четкими людьми живет.

Вот пусть им и дальше везет, а мне хотелось, чтобы мне вернули мою сумасшедшую Татьяну. Привык я к ней, привык к состоянию постоянной боевой готовности, привык мгновенно оценивать любую ситуацию и мгновенно же находить самый оптимальный выход из нее. Мне теперь в мирной обстановке скучно, вызова мне в ней не хватает. Это же – как в спорте: либо ежедневные упражнения и хорошая физическая форма, либо – ни того, ни другого.  А тут – извольте радоваться, тренажер мой забастовал.

На работу в эти дни я мог бы с ней и не ездить. Опасности никакой – если уж я к ней добраться не могу, то куда там посторонним-то! В транспорте стояла она, одной рукой за поручень зацепившись, другой – деньги передавая, словно кукла резиновая: толкнули – прогнулась … и тут же в исходную форму вернулась. Головы не поворачивает, лицо смотрит вперед, и глаза, как у той самой куклы – пустые. Перед выходом вопросов никому не задает, молча между людьми просачивается. Хоть рявкни на нее – ухом не поведет. Откуда тут сложным ситуациям взяться?

И на работе так же: зашла, «Добрый день» – и к столу. Села, компьютер включила – и словно сама к нему подключилась, как машина какая-то. На экран уставилась – брови свела на переносице, нижнюю губу выпятила  – и замерла; только глаза и правая рука шевелится. Глаза по строчкам бегают, рука мышь по столу возит. Ни разу ни на стул не откинулась, ни кофе не сходила выпить, с Галей ни единым словом не перекинулась. Даже когда принтер заработал, руку к нему протянула, не глядя, а глаза – все так же к экрану приклеены.

И все же я поехал с ней на работу – на всякий случай. Да нет, неправда – ни о каком-таком всяком случае я не думал, просто хотелось хоть что-то делать. В маршрутке за спиной у нее стоял, воображал себе, что хоть сзади меньше ее толкают. В офисе – на краешек стола ее примостился, за коллегами ее больше наблюдал: как они-то в такой ситуации себя ведут. Может, они мне идею какую-нибудь подбросят – как ее растормошить. Они же ее дольше, чем я, знают; может, такое уже случалось. Но нет, косятся на нее, между собой говорят как-то тише, но к ней не обращаются, пережидают, так же, как и я. Может, так и надо? Может, действительно ничего страшного не происходит? Может, она просто сама устала от своей сумасшедшей жизни и вот так – уйдя от всего и всех – отдыхает? Может, я напрасно паникую?

И был – был! – момент, когда тревоги мои действительно переросли в самую настоящую панику – обеденный перерыв. К концу его, правда, на смену панике пришла надежда.

Обедать она осталась у себя за столом – само по себе из ряда вон выходящее событие. Принялась есть – все так же молча – и людей вокруг себя рассматривать. И в этот самый момент меня и охватила паника. На бесчувственном лице ее начали мелькать какие-то чувства – вроде бы и неплохо, но как же мне не понравилось то, что я увидел у нее на лице! Губы в узелок поджались, глаза прищурились, и свет в них появился – острый такой свет, направленный, словно луч рентгеновский. И переводила она этот луч с одного из коллег на другого, словно насквозь их просвечивая, словно выискивая в каждом из них что-то тайное, от внешнего мира скрытое и – судя по ее лицу – неприятное. Вот с этого-то все и начинается. Начнет человек искать в окружающих что-то дурное – обязательно найдет, и дальше – пошло-поехало. В привычку входит гадости везде видеть, и – не успеет оглянуться, как все вокруг начнут казаться ему мерзавцами себе на уме, которые и живут-то только для того, чтобы неприятности ему доставлять. Вот так и превращается душа человека в сгусток злости, который и ему самому, и окружающим жизнь отравляет.

Судя по реакции коллег Татьяны – особенно женщин – их ее отстраненность тоже заставила нервничать. Вон собрались девушки в кучку, в общем разговоре не участвуют, между собой тихо перешептываются. Плечами пожимают, на лицах недоумение написано, и на нее время от времени поглядывают. По-моему, гадают, что с ней приключилось, решают, кому из них лучше поговорить с ней попробовать. Голову даю на отсечение, Галя Изотова на этот подвиг вызовется. Хороший она человек, сопереживать умеет. Странно, что за ней никто не присматривает… Впрочем, это – не мое дело.

Татьяна тоже на Галю взгляд пронзительный перевела. Глаза ее совсем в щелочки сузились, похолодели – да что она, совсем с ума сошла? Что она в Гале-то узрела? И вдруг … вздрогнула, головой мотнула, моргнула неуверенно и … покраснела, что ли? Вздохнула, глаза опустила, отодвинула тарелки на край стола (где же мне теперь сидеть-то?) и вновь уткнулась в монитор. Так, похоже, неловко ей от приступа ядовитости, значит, не все потеряно. Не усидит моя Татьяна в крохотной раковине; ей простор нужен, свет, свежий воздух, чтобы было, где крылья расправить. Да и я не отдам ее на съедение злобе и зависти.

Галя в тот день задержалась в офисе – тянула время, по пять раз каждый документ проверяла, бумажки с места на место перекладывала (значит, правильно я угадал, кто на штурм пойдет) – но Татьяна ее пересидела. И хотя под конец кроме них в офисе уже никого не оставалось, Татьяна так явно этого не замечала, что – с таким же успехом – у нее на лбу могло быть написано: «Ни с кем не хочу разговаривать». Галя, похоже, это тоже поняла: покачала сокрушенно головой, повздыхала, собралась нарочито медленно – а вдруг? – и ушла.

Я же принялся анализировать ситуацию. Сделать ничего не могу, от наблюдений за внешним миром – никакой пользы, вот и остается только искать корни проблемы и думать, как ее предотвратить в будущем. Или хоть попытаться предотвратить. Или хоть попытаться вовремя распознать симптомы.

Итак, с чего же все началось? Все началось сегодня утром – ее словно за ночь подменили. Спала она спокойно и мирно, как младенец – не то что кошмары, даже обычные сны, по-моему, не видела. Значит, что-то случилось все же вчера. Так, вспомним понедельник – поэтапно. Проспала и на работу опоздала – ничего чрезвычайного, даже нагоняй не получила. Два инцидента в транспорте – тоже не в первый раз, и она, вроде, быстро их из головы выбросила. На работе с компьютером что-то намудрила (так сама и справилась!), от похода в кино пришлось отказаться (так не навсегда же!), о приезде француза узнала, значит, куча работы навалилась… Так ее этим не испугаешь; она рутину не любит, а большую задачу перед ней поставь, да еще и в предельно сжатые сроки – глаза загораются. Дома – сообщение: подружка встречу перенесла… Да, здесь она расстроилась, это точно, но ведь взбодрилась потом, встрепенулась, спать пошла живым человеком. Вроде все было, как всег… 

Стоп. Француз. Франсуа. Приезжает. Вот это, пожалуй, единственное, что могло выбить ее из колеи. Точно-точно, узнав об этом, надулась она, нахохлилась вся, как воробей перед дракой… Неужели все дело в Франсуа? Ну, не любит она его, знаю. Так ведь полдня и ночь после этой новости прошло; неужели она ей все это время занозой в душе сидела? А с виду – все было совершенно нормально. Ничего не понимаю. Неужели я так плохо ее знаю? М-да, есть над чем задуматься. Что же он ей костью-то поперек горла стал? Ну не нравится, ну раздражает, но не превращаться же из-за этого в ходячий труп! Что-то я здесь явно пропустил. Так, во время каждой встречи я у нее за спиной устроюсь – мне не так за ней, как за ним понаблюдать придется. Манеры у него безукоризненные, это я точно знаю, потому и успокоился, вычеркнул его из списка потенциальных источников сверхурочной работы, но, может, в глазах что-то мелькает, в тоне … что-то такое, на что прямо и не ответишь, а значит – еще обиднее. Ладно, доживем до четверга.

На следующий день в Татьяне ничего не изменилось. Впрочем, я бы сказал, что симптомы даже ухудшились: она даже читала накануне вечером все с тем же мертвым лицом, механически переворачивая страницу и скользя по ней ничего не видящими глазами. Я же вспоминал – поминутно – последние два дня, пытаясь найти другие возможные причины, но внутри меня крепла уверенность, что первая моя догадка – правильная. Дело во французе. Если я не ошибся… Ну попляшет он у меня, милый друг! Ему я, конечно, ничего не могу сделать, но Татьяна рано или поздно из столбняка своего выйдет – либо во время встречи взорвется, либо после его отъезда от облегчения распрыгается, и вот тогда… Она у меня двадцать четыре часа в сутки лекции будет слушать о боевых искусствах защиты чести и достоинства,  я уж ей напомню поговорку «Кто к нам с мечом придет, сам от него и погибнет», мы ему устроим личный опыт Бородинского сражения… Фу, что-то я разошелся. И тем не менее – еще не знаю, как, но я ему больше не позволю мою Татьяну в раковину эту чертову загонять – куда мне никак за ней не пробраться. Все, на четверг объявляется полная боевая готовность.