Ангел - хранитель

Глава 4.1

В четверг Татьяна меня опять удивила. Первая половина дня прошла без каких-либо видимых изменений. Я неотрывно следил за ней в ожидании хоть малейших признаков возрастающего напряжения, но … ничего.

После обеда она отправилась в аэропорт – дорогого гостя встречать. На такси, естественно. Как же я не люблю эти такси! Общественный транспорт намного удобнее. Когда она заходит в маршрутку, например, дверь закрывается не сразу – всегда есть время вслед за ней проскользнуть. А как мне в такси нырнуть, если у меня перед носом дверь захлопнулась? Не бежать же мне за машиной всю дорогу! Остается только на крыше пристроиться, зубами за нее цепляясь, чтобы ветром не сдуло, как Джеймс Бонд какой-нибудь! Очень неудобно. На обратном пути легче будет: когда таксист пойдет чемоданы в багажник загружать, дверь свою он точно открытой оставит. Мне-то пары секунд хватит, чтобы внутрь забраться. О, повезло. Татьяна взялась за ручку двери у заднего сиденья, открыла ее, и в этот момент у нее с плеча съехал ремешок сумки. Она замешкалась, поправляя его, – женщина приостановится, поправляя сумку, даже если дорогу на красный свет перебегает – и я проскочил в машину прямо у нее под носом. Она меня, конечно, не заметила, но почему-то передумала и села на сидение рядом с водителем. Ладно, я – не гордый, я и сзади поеду, все равно на лице у нее сейчас ничего не прочитаешь.

Таксист нам попался из серии любителей разговорного жанра. То ли он дома один живет – на работе выговаривается, то ли у них на фирме политика такая: молчание – неуважение к клиенту. Все темы перебрал, ни одну не забыл. Когда он перешел на дороги, и голос у него вдохновенно зазвенел, я перестал его слушать. Чтобы проникнуться его страстью, нужно водителем быть.

Лицо Татьяны мне не видно, голос водителя шумом прибоя в ушах раздается, посижу я лучше и подумаю о тактике боевых действий. Обычно я устраиваюсь так, чтобы видеть лицо Татьяны – только оно и подает мне сигналы о том, что она думает. Но во время всех встреч с Франсуа придется мне отыскивать такие наблюдательные пункты, с которых хорошо будут видны оба. Так, в такси на обратном пути проблем нет: они наверняка вдвоем на заднем сидении устроятся, значит, я сяду рядом с водителем, а там … всего лишь обернуться, и – полный обзор. Во время переговоров… Эх, кабинет у шефа Татьяниного маловат, да их еще трое туда набьется … сложновато. Ладно, как они там обычно размещаются? Шеф – за столом, естественно; Франсуа – перед ним, по другую сторону стола; Татьяна – сбоку (ей ведь, в основном, переводить, а не в переговорах участвовать нужно). Раньше в таких ситуациях я у двери оставался, Татьяну мне оттуда в профиль видно, Франсуа – со спины. Нет, со спины не пойдет. Значит, нужно мне где-то рядом с шефом пристроиться; оттуда я обоих хорошо рассмотреть смогу. Пока они здороваться будут, руки пожимать, я туда и проскользну. Так, дальше. От участия в культурной программе Татьяна наотрез отказалась, но Франсуа может ее в кафе куда-нибудь пригласить. Сможет ли она быстро придумать причину для отказа, да еще так, чтобы он не понял сразу, что она врет? Сомнительно. Скорее всего, в кафе мы таки пойдем. Лучше бы она рядом с ним села, мне так было бы удобнее, но это – вряд ли. Точно напротив него усядется, и тогда мне нужно устроиться сбоку, между ними, и буду я все время головой вертеть туда-сюда, словно за теннисным матчем наблюдаю. Ничего, зато оттуда я все и увижу, и услышу… А что это я сейчас слышу? Татьяна моя разговорилась?! Ты смотри, в разговор с таксистом вступила, поддакивает ему, замечания вставляет, разулыбалась даже. Опять ничего не понимаю. Это же подрывает всю мою теорию! Неужели я ошибся? Что же это она оттаяла перед встречей с Франсуа? Что же это я зря, что ли, планы стратегические строил? И если дело вовсе не в французе, то что же довело ее до этой бесчувственности? Так, а ну-ка заглянем, что нам лицо ее подскажет.

Ой, щекотно. Татьяна приоткрыла окно, и ворвавшийся сквозь него ветер отбросил прядь ее волос прямо мне в лицо. Какое странное ощущение. По своей воле я никогда так близко к ней не приближался – с расстояния в пару шагов обзор лучше. В битком набитой маршрутке мне не раз, конечно, случалось стоять совсем рядом с ней; но тогда я больше следил за тем, чтобы смягчить для нее все неприятности поездки в общественном транспорте в час пик. А вот сейчас … как-то неожиданно. Не скажу, что неприятно – словно перышком по лицу провела – но неожиданно. Я замер на месте, прислушиваясь к своим ощущениям. Щекотно. Покалывание какое-то в щеке появилось. Заурчать хочется. И запах… Запах зеленого яблока. Это, кстати, ее любимый запах. У нее дома и шампунь, и мыло, и порошки-жидкости всякие для уборки так пахнут. Но это же – дома; там я к этому запаху уже привык, даже замечать перестал. А здесь … опять неожиданно. Не просто провела по лицу перышком, от него еще и повеяло чем-то знакомым, почти родным. Жаль, что так быстро доехали.

Когда мы добрались до аэропорта, мне пришлось протискиваться за ней через переднюю дверь. И она – конечно – постаралась захлопнуть ее изо всех сил. Ну не понимают некоторые люди, что дверь машины нужно закрывать нежно и аккуратно! Может, там в ней кто-то застрял. Чуть ногу мне не отдавила. Еле вывернуться успел из-под руки таксиста, когда он потянулся и дернул дверь на себя. Как же я ненавижу эти такси! Каждая поездка – прохождение полосы препятствий.

А, рейс задерживается. Сейчас пойдет кофе пить. Так и есть. Ну, что ж, в кафе народу немного; сяду за соседний столик, присмотрюсь к ее личику, а то в такси, сбоку, так толком ничего и не разглядел. А ведь действительно оттаяла. Лицо задумчивое, глаза потеплели, уже не рентгеновские лучи в них ножами сверкают, а любопытство светится. Вот черт! Неужели не Франсуа все-таки? Может, ее работа заездила – каждый день туда и обратно, может, ей в отпуск хочется? Поехать куда-то, сменить обстановку, свежесть какую-то почувствовать? Не нравится мне эта мысль. До отпуска нам еще месяца три, если не четыре – что же она все это время от меня прятаться будет? Нет. Нет-нет-нет. Так я совсем веру в себя потеряю. Ладно, пару минут еще подождать. Сейчас проверим мою теорию.

Вот и рейс, наконец, объявили. Татьяна вздохнула и закрыла глаза. К чему же она готовится? Лицо ее вновь помертвело, и затем – медленно-медленно – на него выползла равнодушно-приветливая маска, которую обычно манекены носят. Так-так-так, кажется, теплее. Сейчас мы эту тайну раскроем – с ним ей по долгу службы отмалчиваться не удастся.

Появившись в проходе, в толпе пассажиров, Франсуа быстро обвел глазами встречающих и, увидев Татьяну, сверкнул ослепительной улыбкой. Он-то этой встрече был явно рад. И чего она напряглась? Улыбка у него действительно обаятельная, ею все лицо освещается, и сразу видно, что умеет человек жизни радоваться, умеет видеть в ней большое и светлое чудо, а неприятности всякие – это так, пустое. Так и хочется ему в ответ улыбнуться. Хотя, впрочем, если присмотреться… Так, с этой минуты я должен присматриваться и прислушиваться. Хм. То ли мне уже кажется Бог весть что – после двух дней-то немыслимых – то ли есть в этой улыбке предвкушение какое-то. С другой стороны, он по делу приехал, с предложениями – как я понял – новыми и интересными; может, о них-то разговор он и предвкушает. Ладно, подождем пока с выводами.

– Здравствуйте, Танья. – Она чуть замешкалась, мелькнуло что-то на лице. Господи, что она в этих двух словах нашла?

– Здравствуйте, Франсуа. Как прошел полет? – Голос ее прозвучал ровно, почти безучастно – стандартная, ничего не значащая фраза в начале разговора.

– Великолепно. Я очень рад снова видеть Вас. – Судя по его лицу, говорит он искренне.

– Я тоже. – Судя по ее лицу, не очень.

– Вы, как всегда – очаровательны. 

Ну, все, сейчас начнется. Комплименты для Татьяны – как соринка в глазу; они ей взор затуманивают и шерсть на загривке взъерошивают.

– Благодарю Вас. 

Смириться с тем, что ее считают привлекательной, не может; рявкнуть что-нибудь в ответ тоже пока – слава Богу! – не может, значит, сейчас увиливать начнет. Точно. Затараторила о плане проведения переговоров и подготовки к ним. И, похоже, настроена непреклонно придерживаться этого плана: все встречные предложения отсылает к шефу. Что-то я пока ничего необычного не заметил. Впрочем, был, пожалуй, один момент. Когда Франсуа поинтересовался, будет ли она присутствовать при его разговоре с шефом, опять у нее что-то в лице мелькнуло: губы чуть поджались, глаза чуть прищурились… Словно она ему сдачи в ответ на что-то дала. Нет, это просто немыслимо. Как же мне ей помочь, если я не понимаю, что происходит? Лучше бы уже разозлилась, чем все в себе держать. О Боже! Опять он об удовольствии от ее общества заговорил! Она, похоже, этого не ожидала – в конце делового разговора – нахмурилась, моргнула, уголком рта чуть дернула, бровью повела и, улыбнувшись одними губами, пошла к выходу.

На улице очередь на стоянке такси была совсем небольшой; они заговорили о погоде. Тема – самая что ни на есть безопасная, но я все же держался настороже. Странно, похвалил Франсуа не ее, а погоду, да и сама она совсем недавно теплу радовалась, так почему же у нее смешинки в глазах запрыгали? Или я – дурак, или она мысли француза, за словами скрытые, читать умеет. Я же все время рядом стою, каждое его слово ловлю, каждую перемену в выражении лица фиксирую; почему же я не вижу ничего, кроме обычного разговора между обычными знакомыми? Такое впечатление, что она чует в нем что-то, что ее раздражает. Или – что куда более вероятно – воображает себе что-то, чего у него и в мыслях никогда не было. Но мне-то разобраться нужно: реабилитировать его потом в ее глазах или убедить ее, что на него и раздражаться-то не стоит. Мне любой вариант подходит – лишь бы рядом вновь моя Татьяна оказалась, а не оболочка раскрашенная.

Как я и предвидел, с этим такси проблем у меня не возникло. Пока водитель открывал багажник, я устроился на переднем сидении и сразу же развернулся лицом назад, чтобы не ерзать потом, когда машина с места тронется. Интересно они устроились. Татьяна села прямо, глядит прямо перед собой (хм, на меня иногда поглядывает), разве что время от времени голову к нему поворачивает, кивая. Он же расположился боком, лицом к ней, локоть на спинку положил, кулаком голову подпирает, профиль ее разглядывает. Это что еще за фамильярность такая? Это он сейчас так расхрабрился, или всегда так себя вел, а я и внимания не обращал, лишь к словам его прислушиваясь: вежливо ли говорит? Впрочем, он весь полет в кресле, привязанный, просидел; может, устал, позу ему переменить хочется, благо место в машине позволяет. Но – все равно – мне это не нравится: того и гляди, руку ему размять захочется, он ее и закинет Татьяне за голову. И бросить в него нечем.

Франсуа уже соловьем заливался о своей коллекции, с которой и приехал. По-французски. Справа от себя я услышал тяжелый вздох и автоматически глянул на водителя. На лице его была написана вселенская печаль, он сокрушенно жевал губами и бросал обиженные взгляды в зеркало заднего вида. Решил, наверное, что, если не по-русски говорят, значит – о нем; вот и обиделся. Вот ведь психология у некоторых людей: все, что непонятно – плохо.

Я отвлекся на мгновенье и чуть не подпрыгнул, услышав с заднего сиденья голос Франсуа.

– Как я понял, Танья, завтра мы целый день посвятим работе, но какие Ваши планы на выходные? Я бы очень хотел, чтобы Вы нашли немного времени для меня. Мне интересно узнать все Ваши новости.

Минуточку-минуточку, он по делам приехал или зачем? Выходные – это личное дело человека, а мы – вроде как деловые партнеры. Это что же он такое задумал? Такого я точно никогда раньше не слышал. Неужели в нем и раньше такие мыслишки сидели, и чуяла – чуяла-таки – их Татьяна, а я ушами прохлопал? Ну, и кто я после этого? Зачем я ей нужен-то, если ей самой приходится и опасность обнаруживать, и решать, как с ней бороться? Немудрено, что в себя ушла, если только там на защиту и помощь рассчитывать может.

Она напряглась, но как-то по-хорошему: не выставил ежик свои иголки, а все в себя втянул, чтобы выпалить ими – если потребуется – во все стороны. И – наконец-то – треснула раковина, рассыпалась; и – вот она, моя Татьяна: глаза загорелись, на лице чувства солнечными зайчиками замелькали. Ура! Больше ты у меня одна не останешься, больше я тебя не отпущу. Теперь слушай меня внимательно: ври ему напропалую – и если поймет, что врешь, тем лучше. Вот ему и первая новость.

Соврать убедительно Татьяна – как и следовало ожидать – не смогла. Пробормотала что-то про занятость. Что?! У нас слишком много работают и не умеют наслаждаться жизнью?! Так ты, милый друг, сюда приехал, оказывается, чтобы учить нас жизнью наслаждаться?! Ах ты… Павлин ты галльский! Не было бы в этой машине Татьяны, я бы ручник сейчас на себя дернул! Ты бы у меня все стенки в машине головой пересчитал, а не на кулачок ее вальяжно опирал! Фу, черт! А водитель здесь при чем?

Татьяна уже врала дальше. Опять без меня справилась. Да что это на меня нашло? Не мое это дело – весь мир манерам учить, мне главное – чтобы Татьяна моя жила в мире и спокойствии. И вот на тебе: распыхтелся, словно самовар, вместо того, чтобы помочь ей ответ правильный, достойный найти. Я знаю, почему она про поездку за город сказала. Она всегда старается врать так, чтобы в словах ее хоть капля правды была. Планировалась в субботу поездка к подружке на дачу, вот она за эту мысль и ухватилась. А поскольку сорвалась эта поездка – вот и нет в ее словах убедительности. Он это, конечно, почувствовал: ах, нельзя ли перенести? Татьяна, вспомни о том, что семья – это святое… О, кажется, связь между нами восстановилась: она меня снова слышит.

Что-то он очень легко отступил. К разговору о делах вернулся, слушает внимательно, и интерес на лице вроде неподдельный. Может, просто удочку решил забросить, а нет – так нет, в другом месте поудим? Да нет, чует мое сердце, что это – только начало открытых военных действий. А вот Татьяна моя вроде успокоилась. Странно. Теперь, когда разговор вышел на открытое поле, мы с ней словно поменялись ролями. Прежде, когда мысли эти у него в глазах и в тоне проскакивали, она – интуитивно, как все женщины – напряглась раньше меня. Теперь же, когда он – с виду – отбросил эти мысли, она расслабилась, а я вот чую, чую, что новую тактику он, подлец, подбирает.

Ладно, пусть он до завтра ее и подбирает. Мы с ней тоже подумаем. Нет, я подумаю. Она два дня одна билась, пока я догадки строил. Пусть сегодня отдыхает, а я подготовлю гостю дорогому пару сюрпризов.

Мы отвезли его в гостиницу и отправились домой. У меня мелькнула было мысль задержаться, проскользнуть за ним в номер и помочь немного в организации гостиничного быта (клею, например, в душевую кабинку налить – вон у дежурного администратора бутылочка прямо у стойки на столе стоит), но я передумал. Во-первых, не хотелось мне, чтобы Татьяна сама домой добиралась, и потом – так он не поймет, с какой стороны на него шишка упала. Неинтересно.

Дома долго наблюдать за Татьяной мне не пришлось. Она поужинала, послонялась по квартире, мурлыча что-то себе под нос, приготовила наряд на завтра и отправилась спать. Странно, вроде завтра предстоит ответственная встреча – и никаких тебе примерок до полуночи. Не глядя, сунула руку в шкаф, вытащила вешалку с каким-то костюмом (она его, что, специально для таких случаев держит?), осмотрела его критически, на дверцу шкафа повесила – и все. Как обычный день, так тебе – и полшкафа на кровати, и двадцать пять комбинаций перед зеркалом, и глажка, и все пуговицы проверить… Женщины и одежда – это как два химических соединения, которые, вступая в реакцию в разных пропорциях, приводят к непредсказуемым результатам. 

Но главным за весь вечер было два события: она слонялась – бесцельно! – по квартире и что-то тихонько напевала. Точно отошла. Правда, еще не совсем – телевизор не стала включать и книгу на ночь толком-то и не читала – но связь между нами больше не пропадала. Никаких внушений я ей делать не стал – пусть отдыхает, но завтра… Завтра она у меня будет на высоте.