Ангел - хранитель

Глава 12.1

– Я потом поем, мне сейчас не хочется, – выпалила она на одном дыхании, глядя на меня снизу вверх с выражением глубокой обиды на лице.

Я прищурился. Отступить решила или время пытается выиграть? И главное – мне возразить на это нечего, я сам многое на потом оставляю. Но, в любом случае, это – лучше, чем «буду – не буду». Ладно, меня мирное соглашение тоже больше устраивает.

Я пообещал ей проследить за тем, чтобы она не осталась голодной – она рассеянно кивнула и взялась за свой кофе. И … словно забыла о моем присутствии. Не поднимая глаз от чашки, она с чуть задумчивым видом покачивала головой, как будто какие-то за и против взвешивала. Хотел бы я знать, за что и против чего. Я занервничал. Если она новую тактику разрабатывает, то мне тоже нужно попробовать все возможные хода просчитать. Или хоть все возможные направления ее действий прикинуть. Или хоть все те, которые я смогу себе вообразить.

Она прервала мои стратегические размышления, спросив еле слышно: – Ну, что, идем?

Фу, ты, черт! У меня чуть рефлекс не сработал: если шепотом, значит, есть кто-то рядом; если есть кто-то рядом, значит, нужно исчезнуть. В какую-то долю секунды я успел оглянуться по сторонам, чистой силой воли удержаться в видимости и вздохнуть от облегчения. Вот позор был бы, если бы я, как заяц, при малейшем шорохе – в кусты! И только после этого я удивился: а чего шепотом-то?

– Куда? – на всякий случай так же тихо спросил я.

Она – уже нормальным тоном – удивленно ответила, что, разумеется, в парк, поскольку об этом, видите ли, вчера говорил я. Какое трогательное внимание к моим словам! Надеюсь, она также не забудет, что сегодня я говорил, что позабочусь о том, чтобы она не забыла пообедать. Нет, что-то здесь не так. Нужно мне повнимательнее присмотреться к тому, что скрывается за этим неожиданным смирением.

– Ну, пошли, – ответил я, пристально вглядываясь в малейшее изменение выражения ее лица.

Перед выходом я помог ей надеть куртку и спросил: – Выходим так же, как вчера? – практически не сомневаясь в ее утвердительном ответе. Ведь разумный же путь вчера придумали, чего от него отказываться? 

И когда только я научусь сомневаться во всем, что касается Татьяны? Оставив мой вопрос без ответа, она вдруг окинула меня заинтересованным взглядом и неожиданно спросила, появится ли на мне куртка, если я выйду из квартиры в состоянии видимости. Я опешил. Я не то что никогда об этом не задумывался – мне даже возможность такая в голову не приходила.

Она уже чуть на цыпочках не подпрыгивала. С горящими глазами она попросила меня исчезнуть прямо сейчас, но на минуту, и с мыслью о том, что я собираюсь выйти на улицу. Да что она задумала? Какая разница, о чем я буду думать? Я исчезаю и появляюсь, когда нужно… И вдруг до меня дошло. Когда нужно мне. На мне появляется то, что нужно мне. И даже не обязательно только в тот момент, когда оно мне нужно. Верхняя одежда, вне всякого сомнения, появляется на мне до выхода на улицу, а не в тот момент, когда я материализуюсь – ведь даже зимой, выйдя из помещения, холода я ни разу не чувствовал. И, кстати, деньги на проезд появляются в кармане вместе с самим карманом, а не в тот момент, когда я сажусь в транспорт.

У меня просто дух захватило от открывающихся возможностей. Возможно, открывающихся, одернул я себя – сначала проверить нужно. Нет, ну как она все-таки здорово сообразила! И чего мне самому такое в голову не пришло? Ладно, неважно. Идея есть – теперь нужно ее в жизнь воплотить.

Я перешел в невидимость. Трижды (на всякий случай) я отчетливо произнес в мыслях: «Я сейчас выйду на улицу», представляя себе дорогу от подъезда вниз к остановке, и потом – на работу. Дорогу в парк я вспомнить не смог – со мной Татьяна всего пару раз там была – поэтому решил не рисковать. Решив, что четвертый раз убедительности моим мыслям не добавит, я затаил дыхание и материализовался. В куртке.

Мне стоило большого труда не завопить от восторга. Да я же теперь все могу! 

Татьяна же просто в ладоши захлопала. И тут же спросила: – А проверь в кармане – деньги на маршрутку есть?

А, значит, она тоже об этом подумала. Но ведь я транспорт себе тоже представлял… И как мне теперь выкручиваться? Я сунул руку в карман и, найдя там то, что и должен был найти, скорчил несчастное лицо.

– Нет? – выдохнула она.

– Есть, – сказал я, и, увидев у нее на лице бесконечное разочарование, не удержался. Меня и так уже от смеха распирало. Нет, не от смеха – от восторга. Я могу реализовывать свои желания!

Она забубнила, что не видит ничего смешного в частичном успехе – с таким расстроенным видом, что я меня язык не повернулся объяснить ей, что я сам – невольно – пожелал себе эти деньги на проезд. Лучше совру что-то – ей приятное. И вдруг она закончила фразой: – По крайней мере, ты не только летом прямо из дому выходить сможешь.

Меня опять чуть не разорвало от восторга. Но на этот раз тихо. Она уже подумала о том, как я буду выходить из дома летом. И не только летом. Из ее дома. Значит, она надеется, что я в нем останусь. Так бы и расцеловал ее сейчас! Гм. Нет, пожалуй, обойдемся словами – ей приятными, как я и намеревался пару секунд назад. И выкручусь заодно. Я признался, что подумал о транспорте, но в том смысле, что ей не захочется идти в парк пешком.

Она вдруг притихла, бросила на меня недоверчивый взгляд и негромко сказала: – Спасибо.

Опять спасибо! За то, что я о ней подумал? Может, она меня еще за то, что я ей куртку помогаю надеть, благодарить будет? Чтобы не вскипеть очередной раз, я постарался отбросить эти мысли и предложил ей воздержаться пока от полного пренебрежения мнением соседей. Она бесшабашно пожала плечами, но я настаивал, и в конечном итоге мы сошлись на компромиссе: из квартиры я выйду невидимым, но материализуюсь не на улице, а в лифте.

Выйдя из подъезда, я настроился старательно запоминать дорогу, чтобы в следующий раз не тащиться за ней, как за поводырем. Но по пути в парк я то и дело поглядывал на Татьяну – со все возрастающим удивлением. Сейчас она и на улице казалась другим человеком. Идет легким, пружинистым шагом, руки в карманы засунула, голову откинула, по сторонам с таким интересом оглядывается, словно в первый раз свой собственный район увидела. И улыбается. Молча.

Дорога к парку оказалась не очень короткой, но на удивление простой. Что же я ее раньше, с первого раза не запомнил? Где-то на полпути Татьяна заговорила – как и следовало ожидать, решила установить очередность в предстоящем разговоре. А чтобы быть совсем точным, решила поставить меня в известность о том, каковой эта очередность видится ей. Я для порядка возражал, давая ей возможность почувствовать себя победительницей в споре.

Увидев парк изнутри, я сразу понял, что она имела в виду, говоря, что в нем можно бродить часами. Тропинок в нем действительно было видимо-невидимо. Ну, что ж, замечательно. Дорога из одного его конца в другой может оказаться короче или длиннее – в полном соответствии с желанием идущего; а Татьяна сейчас так увлечется, что даже не заметит, как мы будем идти. Вот она уже вся подобралась, в глазах – блеск охотничий, ждет – не дождется, когда мы в относительном одиночестве останемся.

Не успели мы толком отойти от входа, как она уже повернулась ко мне с тем же вопросом, на котором я закончил разговор вчера в такси. Что происходит с человеком после последней жизни? Разумеется, мне были знакомы человеческие представления о посмертных событиях и даже – в общих чертах – понятна их логика. Умерев, человек предстает перед судом, который оценивает все его деяния за время жизни. Правильно, если человек знает, что каждый его поступок ляжет на финальную чашу весов, он должен вести себя осторожнее. Идея подобной доктрины мне понятна, да и от истины она недалеко ушла. Но вот представления людей о последствиях такого суда ни в какие рамки не вписываются. Каким бы ни оказался приговор, человеку больше ничего не нужно делать – причем на протяжении вечности. Грешники вечно подвергаются невообразимым мучениям, праведники вечно бездельничают, не томясь почему-то невообразимой скукой. Складывается представление, что вообразив рай и ад, человечество исчерпало свою фантазию. Или, скорее, оно опять-таки преследовало весьма земные цели, определяющие именно земную жизнь. Опять все тот же кнут с пряником, удерживающие людей в рамках общества.

Они, кстати, хоть изредка задумываются, что, если в рай или ад отправляются все люди – из любой географической или временной точки – то где эти две несметные толпы размещаются? Вот самим им на земле уже давно тесно, а рай с адом, значит, можно напихивать до бесконечности – опять до бесконечности! Да этот сад божественный уже давно бы вытоптали томящиеся от безделья праведники, а геенна огненная уже давно бы потухла, словно костер, на который навалили слишком много хвороста.

Но критиковать человеческие воззрения в разговоре с человеком, по крайней мере, невежливо. Поэтому я зашел издалека. Татьяна согласилась, что после учебы человек переходит в новое качество – начинает работать согласно приобретенным знаниям. Логично предположить, что, закончив школу жизни, человек опять-таки переходит на новый уровень, где он сможет использовать полученный опыт и знания. Одним словом, мы его вроде как на работу берем. Или не берем – если жизнь свою он двоечником закончил. Подойдя к этому моменту, я весь напрягся, поскольку ни один человек никогда еще не воспринял спокойно информацию о том, что происходит с теми, кто нам не подходит – но, к счастью, мы уже добрались до конца парка.

О, теперь моя очередь! И первым делом – ничтожный собственно вопрос, но он меня уже извел хуже комара. Она для француза специально одевалась или нет? Когда она подтвердила мои подозрения, я чуть не взвыл. Если она для него прихорашивалась, когда он ее раздражал, так что же теперь будет? Но она уже заговорила о требованиях к одежде в соответствии с тем или иным событием в жизни человека. Я испытал облегчение, затем удивление, затем интерес. Именно в этой последовательности. Облегчение – за француза: пусть живет еще некоторое время. Удивление – да что же они все стороны жизни в некие рамки загоняют? Но потом я задумался. Таким образом, одежда становится у них элементом общения, средством выразить свое отношение к ситуации и людям, в ней участвующим: уважение или пренебрежение, интерес или безразличие. Интересно, может, мне тоже  свой гардероб разнообразить?

О Марине я, честно говоря, и спрашивать-то не собирался. Так, к слову пришлось. Ну, не нравится она мне, и все. Но Татьяна всерьез рассердилась, за подругу обиделась. Не знаю я ее, видишь ли! А сама Татьяна ее хорошо знает? Эта Марина, по-моему, всех вокруг использует! Вот и пришлось мне об этом заговорить, но осторожно – о том, что они обе друг друга используют. Я просто хотел закрыть эту тему, а вышло даже лучше, чем я думал: я подвел Татьяну к мысли о ней самой. О том, что в ней есть такое, что подталкивает других душу ей свою нараспашку открывать. Вот пусть с этой стороны на себя посмотрит. А то – «Что во мне может быть интересного?».

Кстати, и француз ее интересной находит. Вот к нему и вернемся. Чем же он ее так раздражал? Любопытством? Ей казалось, что он в ее мир бесцеремонно, без приглашения вторгается? Черт. И что мне теперь делать? А если это камень и в мой огород? Меня ведь тоже от любопытства на части рвет – я этого и не скрываю. Может, я ее уже тоже раздражаю, и молчит она только из вежливости? Да вроде нет. Во-первых, если ей что-то не нравится, она со мной не молчит – она с пол-оборота взвивается. А во-вторых, я, по-моему, приглашение от нее все-таки получил. С вопросами к ней приставать она меня, конечно, не просила, но вот не исчезать из ее жизни… Француза она об этом точно не просила. Хм. Я почувствовал, что у меня плечи расправились, словно с них какой-то груз свалился. Ах, да, и о комплиментах…

Но она уже развернулась в обратную сторону – чуть язык мне не показав от удовольствия. Вот хоть убей, не могу вспомнить – мы напрямик назад шли, или я ее все-таки по боковым дорожкам вел? Так, в следующий раз на обратном пути я буду внимательнее.